Сегодня в московском Электротеатре под эгидой проекта «Эшколот» состоится презентация книги знаменитого американского композитора-минималиста Мортона Фелдмана «Привет Восьмой улице», вышедшей в «Издательстве Яромира Хладика», и премьера сочинения Алексея Наджарова «Приношение М. Ф.». В Петербурге обсуждение книги и дебют «Приношения» состоялись 30 января. Вечер на Новой сцене Александринского театра посетила Кира Немировская.
Русский перевод книги Фелдмана запоздал на 20 лет, но тем не менее оказался ко времени именно сегодня
Фото: Майя Жинкина, Коммерсантъ / купить фото
Русский перевод книги Фелдмана запоздал на 20 лет, но тем не менее оказался ко времени именно сегодня
Фото: Майя Жинкина, Коммерсантъ / купить фото
Книга Фелдмана — сборник аннотаций к концертам и пластинкам, устных выступлений, коротких и пространных журнальных публикаций, рецензий. Композитор, о котором современники отзывались как о пылком и талантливом рассказчике, мало времени уделял писанию слов, и все-таки его уцелевшие слова оказались на вес золота. Теперь в этом может убедиться и русский читатель благодаря переводу Александра Рябина. Его работа, затеянная исключительно из-за страстного увлечения творчеством Фелдмана, превратилась в книгу в результате краудфандинга. А также благодаря издателю Игорю Булатовскому и специалисту по американской музыке Ольге Манулкиной, которые вложили в этот проект огромный редакторский труд.
Кроме соавторов перевода и ведущего Алексея Мунипова в презентации участвовали композиторы Алексей Сысоев и Алексей Наджаров: первый говорил о композиторском почерке Фелдмана и его опасном влиянии — увлекшись этим стилем, таким простым и уникальным, и не заметишь, как станешь эпигоном. «Приношение М. Ф.» Алексея Наджарова — драматическая медитация для виолончели (Илья Рубинштейн) и live-электроники — показало, что можно особенно не бояться: увлечение Фелдманом в нем чувствуется, эпигонство — нет.
Представляя книгу, Игорь Булатовский зачитал фрагмент из предисловия Бернарда Фридмана, в русское издание не вошедшего: «Мортон Фелдман был велик — велик своими размерами... велик душой; велик в своей любви к еде, женщинам, новому эстетическому опыту... велик своей энергией, создававшей лавину музыкальных сочинений и слов». Читатель на многих страницах сталкивается именно с таким автором — громкоголосым нью-йоркским евреем, которого Фридман сравнивает с Гаргантюа и Фальстафом, сыплющим байками и афоризмами. В одном из самых ранних эссе Фелдман описал свое причудливое музыкальное образование, завершившееся в 1950 году встречей с Джоном Кейджем, ближайшим другом и единомышленником на всю жизнь. Это вообще известная история (в книге рассказанная с вариациями трижды) — анекдот, в котором заложен символ веры: пришли на концерт, Веберна послушали, а с Рахманинова оба ушли, чтобы не портить впечатление — так в пустом фойе и познакомились.
Фелдман много пишет о друзьях-композиторах — Кейдже, Эрле Брауне, своем кумире Эдгаре Варезе — и еще больше о единомышленниках-художниках — Поллоке, Раушенберге, Ротко (с искусством которого так любят сравнивать его музыку), Филипе Гастоне. Стравинскому и Мессиану здорово достается, хочется сказать — несправедливо; зато Фелдман с нежностью цитирует Пастернака, а заодно Пушкина и Бабеля. Легко и безответственно композитор высказывается по общим вопросам: «Как немцы убили музыку, так французы убили живопись, привнеся в нее литературную ясность...»; «Диспропорциональная симметрия... характеризует развитие музыки ХХ века». И все-таки главные его слова — об американском авангарде, нью-йоркской школе, о том, что же делалось в пятидесятые на Восьмой улице: «Нас не интересовал исторический процесс. Нас интересовал звук сам по себе. Звук не знает своей истории».
Из таких мемуаров-афоризмов рукой подать до другого Фелдмана, которого в книге тоже много и в котором мы узнаем Фелдмана-композитора: автора тихих медленных, сфокусированных на вескости и сенсуальности каждого звука сочинений. Борец с самоценной композиторской технологией, которую он вне зависимости от уровня инновации называет академизмом (и больше всех от него достается Пьеру Булезу), Фелдман впускает читателя на свою композиторскую кухню, рассказывая об устройстве сочинений, но делает это не при помощи профессионального жаргона, а на пальцах. Нельзя сказать, что фелдмановский метаязык не требует напряжения — ну так ведь и музыка его довольно требовательна к слушателю. Важно же то, насколько такой текст оказывается остросовременным. Фелдман умер в 1987 году, англоязычная книга вышла в 2000-м, но русский перевод, кажется, подоспел как раз вовремя.
Музыкальный авангард перестал быть увлечением консерваторских вольнодумцев и ушел из филармоний, где так и не прижился, в галереи, клубы и прочие неожиданные «пространства», и дело тут, надо думать, не только в состоянии местных консерваторий и филармоний — мы найдем в книге язвительнейшее эссе о современной музыке в процветающих американских университетах. Авангард, в фелдмановском изводе, демократичен, и каждому, кто рискнет проявить интерес, композитор говорит: не бойся, сосредоточься — и я все объясню.