Дом вместо детдома

С 2005 года в Грузии реформируется система ухода за детьми, не имеющими родителей. Дети, при которых реформа начиналась, стали взрослыми и живут в обществе при поддержке специалистов. Сегодня здесь не осталось больших сиротских учреждений, дети живут в основном в фостерных семьях или в общинных домах семейного типа. “Ъ” выяснил, как бедной постсоветской стране удалось провести такую непростую реформу.

«В семье меня этому не научили»

Пригород Тбилиси Мухиани похож на большой поселок, где высотные дома еще не вытеснили частную малоэтажную застройку, но куда в скором времени столица придвинется вплотную.

Дом, в котором уже несколько лет живут молодые люди с особенностями развития,— самый обычный для этих мест. Небогатый, небольшой, одноэтажный, с хозяйственной мансардой и просторным двором, в котором на веревках сохнет белье. Светит солнце, поют птицы. Девушка с пышной прической сидит на скамейке у входа в дом. Она протягивает тонкую руку для знакомства и говорит чересчур официально: «Я Натия. Мы бенефициары».

Так здесь называют жителей общинных домов семейного типа. Другими словами — это получатели услуг.

Я вижу, что у Натии деформированы ноги.

Сажусь рядом с ней на скамейку. Хозяева дома придвигают стол, ставят чайник на плиту в кухне. Рядом с нами появляются стулья и скамейки, и через полчаса во дворе вокруг стола собираются все жители этого дома и их помощники.

«До реформ в законодательстве 40% наших бенефициаров были недееспособными,— рассказывает руководитель этого дома, директор общественной организации "Рука об руку" Майя Шишниашвили.— Сейчас всем вернули дееспособность». Она имеет виду реформы 2016 года, когда Конституционный суд Грузии запретил лишать дееспособности граждан, а те, кого лишили ранее, могли ее восстановить. Людям, которые из-за своего заболевания не могут справляться с какими-то функциями, суды назначают помощников — здесь их называют «советниками».

Майя Шишниашвили говорит, что найти советника непросто, поэтому часто ими становятся сотрудники НКО, оказывающих услуги в этой сфере. «Наши сотрудники стали советниками у ребят, но даже если они перестанут работать у нас, они не перестанут быть советниками,— рассказывает она.— Например, в одном из домов живет молодой человек Григол, его советник работала у нас, но потом нашла другую работу, уволилась. Григол, конечно же, остался жить здесь, но эта девушка по-прежнему является его советником, навещает его, помогает принимать решения. Это идеальный вариант, потому что она сейчас может наблюдать со стороны, как он живет и как соблюдаются здесь его интересы».

Я спрашиваю, в каких вопросах помогает Григолу советник, Майя отвечает, что обычно ограничение дееспособности связано с финансами — Григол может совершать крупные покупки только при поддержке своего советника. При этом задача советника не просто удерживать подопечного от необдуманных сделок, но учить его грамотно планировать бюджет и тратить деньги. Майя считает закон о дееспособности прогрессивным.

Натия внимательно слушает наш разговор. Она живет в этом доме три года.

— Мы жили в Сенаки, в детском доме,— с готовностью рассказывает она.— Там мне не нравилось — рано ложиться спать, рано вставать, еда по расписанию. Детей часто били.

Когда Натии исполнилось 17, детский дом расформировали, и ее устроили в фостерную семью.

— Там было лучше,— коротко описывает жизнь в семье девушка.

В 18 лет из фостерной семьи нужно было уходить.

— Я была растеряна,— вспоминает она,— я не знала, куда идти. Я ничего не умела делать.

В 2015 году при финансовой поддержке американского фонда Джорджа Сороса Майя Шишниашвили открыла первый общинный дом для взрослых людей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ) в селе Гурджаани. Вскоре появился первый дом и в Мухиани.

В стране уже шли реформы в сфере услуг для людей с особенностями развития, большие учреждения закрывались, так что переехать в интернат Натии никто не предлагал. Она стала одним из первых жителей семейного дома.

За время, проведенное в доме, девушка научилась готовить, убирать свою комнату, ухаживать за собой, помогать другим.

— В семье меня этому не научили,— говорит Натия.

С первого дня полное управление домом в Мухиани осуществляла организация «Рука об руку», а ее расходы компенсировал фонд Сороса. С 2016 года часть нагрузки на себя взяло грузинское правительство. «В 2017-м такой сервис, как наш, был зарегистрирован в госуслугах как общинный дом семейного типа,— поясняет Майя Шишниашвили.— Государство выделяло нам 16 лари в день на человека, а нужно было минимум 32 лари в день — чтобы сохранить качество сервиса. Поэтому еще 16 лари добавлял фонд Сороса».

В 2018-м у правительства не хватило денег на финансирование семейных домов, и те оказались на грани закрытия.

— Мы очень нервничали, и я, и Майя,— вспоминает Натия.— Мне предложили выступить на телевидении и рассказать о наших проблемах, и я согласилась.

Ее выступление в передаче «Реальное пространство» на Общественном телевидении Грузии имело большой успех. Девушка рассказала о своей нелегкой жизни в детском доме, о друзьях в общинном доме и том, что теперь она сама выбирает, как ей жить, что покупать в магазине, куда идти вечером — в бассейн или в гости. Ее слова о том, что дом могут закрыть и она окажется в пансионате для взрослых с ОВЗ, которые в Грузии пока заменяют небольшие интернаты для взрослых с нарушениями развития, вызвали волну сочувствия — после этого эфира в Мухиани началось паломничество журналистов.

— Сюда приходило очень много людей, и я всем объясняла, почему нельзя закрывать этот дом,— говорит Натия.— И люди нас поддержали.

Грузинское правительство, которое нельзя назвать реформаторским, все же реагирует на громкие запросы общества, будь то политическая акция протеста или ток-шоу. Вот и после серии репортажей о жизни людей с особыми потребностями оно нашло необходимые деньги на содержание общинных домов.

«От пенсии мне остается 120 лари, я даже телефон себе купил»

Сейчас госбюджет финансирует общинные дома семейного типа для людей с ОВЗ из расчета 32 лари (около $11) в день на одного получателя услуг. Фонд Сороса эти дома больше не финансирует, так что теперь только от государства зависит, смогут ли Натия и ее друзья в них жить. «Фонд Сороса с 2020 года прекратил финансирование этого сервиса, так как пилотный проект завершен, услуга состоялась, и сейчас от ответственности правительства и его политической воли зависит, возьмет ли оно на себя дальнейшее развитие этого направления»,— поясняет Майя Шишниашвили. По ее словам, с января 2020-го правительство финансирует 80% потребностей семейных домов, находящихся на попечении организации «Рука об руку». Оставшиеся 20% — это 35 тыс. лари в год для всех пяти домов — НКО намерена собирать через фандрайзинг.

— Нам повезло, что не нужно платить за аренду домов,— говорит Майя.— Вряд ли государство дало бы на это деньги.

Майя родом из Гурджаани, поэтому первый общинный дом семейного типа она открыла именно там — это был дом ее родственников, он до сих пор используется некоммерческой организацией. Еще два дома в Гурджаани принадлежат друзьям Майи, которые отдали их в безвозмездное пользование организации на десять лет. Аренду двух домов в Мухиани оплачивает фонд Сороса.

Штатное расписание простое: на три дома работает один координатор, который следит за выполнением медицинских назначений, помогает в трудоустройстве жителей; один менеджер, отвечающий за вопросы, связанные с обслуживанием домов и зарплатой сотрудников; а также десять сотрудников, которые вместе с живущими здесь людьми решают бытовые проблемы и оказывают им услуги сопровождения.

— Если мне нужно лекарство, у нас есть Лали,— рассказывает Натия.

Светловолосая Лали сидит на другом конце стола и тут же поясняет:

— Я не врач, я координатор. К врачу мы ходим в районную поликлинику.

Я спрашиваю у Лали, кто оплачивает лечение и реабилитацию молодых людей, живущих в этом доме. Она отвечает, что государство, но на некоторые процедуры и медикаменты, не входящие в госстраховку, деньги приходится «выбивать».

У Натии — сложная деформация обеих стоп, с детства она передвигалась в инвалидной коляске.

— Мы нашли американского врача, который делает такие операции, он согласился сюда приехать и прооперировать ее,— рассказывает Лали.— Он сказал, что в таком возрасте реконструкцию стопы уже не делают. Наша Натия стала первой, кому сделали такую операцию.

Операция на одной стопе стоила около 5 тыс. лари. НКО обратилась в Минздрав, предоставив программу реабилитации девушки, согласие врача на операцию, а также анализ ее финансового состояния. Минздрав деньги выделил.

— Все это длилось довольно долго, потому что ни в какую строку бюджета эти расходы нельзя было включить,— вспоминает Майя.— Но общинный сервис в этом и состоит: каждый человек воспринимается как личность с ее особыми потребностями. Это как в семье — вы знаете, что одному ее члену нужно спецпитание, а другому требуются ходунки — и вы каждому дадите то, что ему нужно.

Сейчас Натия проходит реабилитацию, в которую включены физические упражнения и лекарственные препараты.

Все сидящие за столом во дворе семейного дома понимают, что ни в детском доме, ни в интернате Натия не дождалась бы таких операций — некому было бы искать для нее врача и «выбивать» деньги.

Пока молодые люди расставляют на столе пирожные и чай, мне разрешают осмотреть дом.

Кухня выполняет роль прихожей и маленькой гостиной, отсюда можно попасть в три комнаты. В доме живут пять молодых людей. Девушка по имени Тамуна показывает мне комнату, в которой она живет вместе с Натией — над кроватью Тамуны висит большой плакат, расчерченный на две части. Слева Тамуна с помощью ассистента описывает все, что произошло за неделю, справа — свои планы, мечты и помощников, которые будут помогать в их осуществлении.

В соседней комнате Георгий с большим удовольствием показывает мне свой шкаф с одеждой, которую он купил сам за свои деньги, и кровать с постельным бельем, которое он сам выбирал.

— От пенсии мне остается 120 лари,— рассказывает Георгий,— мне хватает. Я даже телефон себе купил.

Менеджер Изабелла Лалиашвили поясняет, что из своих пенсий ребята платят 40 лари в месяц за получаемые здесь услуги: «Это нужно, чтобы они не были простыми потребителями, чтобы чувствовали ответственность за этот дом, за хозяйство, которое ведут вместе».

«Дом на 12 человек — это тоже институция»

Мы возвращаемся во двор. Из соседнего семейного дома в гости пришли подопечные организации «Рука об руку» Петр и Мария — и все наконец пьют чай с пирожными. Время вечернее, некоторые молодые люди недавно вернулись с работы.

В Тбилиси есть реабилитационные центры дневного пребывания для взрослых, но Майя говорит, что своих подопечных НКО старается устраивать на работу — чтобы они не просто проводили где-то время, а зарабатывали деньги. Это влияет на их самочувствие.

Половина жителей общинных домов этой НКО работают на социальных производствах. Однако защищенных рабочих мест в Грузии мало, и работодатель не предоставляет услуги ассистентов — поэтому особенные взрослые могут работать только в том случае, если у них уже есть свои ассистенты. Майя Шишниашвили поясняет, что сотрудники ее организации помогают подопечным на работе — но только первое время.

«Первоочередная задача — помочь человеку найти работу на открытом рынке труда,— говорят сотрудники семейного дома.— Если это невозможно — нужно помочь ему устроиться в защищенные мастерские. Если и там он не сможет работать из-за серьезных нарушений здоровья, тогда у него должна быть возможность посещать центр дневной занятости.

Он не должен все время сидеть дома, он должен выходить в общество, иначе этот дом мало чем будет отличаться от институции».

Кристина делает игрушки из дерева на деревообрабатывающем предприятии. Тамуна — в керамической студии. Натия вяжет кукол — координатор нашел тренера, который научил ее делать эту работу профессионально. Организация помогает ей продавать кукол, но рассматривает это пока как хобби, а не как основную деятельность подопечной. «Мы должны научить их зарабатывать и самостоятельно жить,— поясняет Лали.— Мы стараемся, чтобы они работали не внутри нашей организации, а во внешнем мире».

Георгий сменил уже несколько рабочих мест, и нигде ему не понравилось. Так тоже бывает, объясняют сотрудники. Может быть, он пока не нашел работу по душе, а может быть, никогда ее не найдет. Это не должно лишать его права искать новые варианты.

Как и Натия, Георгий вырос в детском доме, а после его расформирования жил в фостерной семье.

— Условия там были не очень,— вспоминает молодой человек,— мне ничего не давали делать. Меня кормили, одевали, я даже не умел включать чайник. А я же взрослый! Сюда приехал — все стал сам делать. Я сам выхожу из дома. Сам могу потратить свои деньги.

Один раз я заблудился! Прохожие предлагали пойти с ними, но я отказался. Я дошел до отделения полиции, и они меня домой привезли. Полицию мы любим. Полицейские были так впечатлены знакомством с Георгием, что в день его рожденья пригласили его патрулировать улицы. Для этого парню специально сшили полицейскую форму и на один день выдали рацию.

Солнце садится за домом, становится прохладно. Кто-то уходит в дом. Лали укрывает Натию по пояс пледом и тоже уходит. За столом остаемся мы с Майей, Натия и Георгий.

— Я раньше был замороженный,— неожиданно говорит Георгий.

— Да,— соглашается Майя.— Раньше это были совсем другие люди. Большинство жили в институциях. Они подвергались насилию. За них все решали. Когда приехали сюда, они даже не могли сказать, чего хотят. И это очень сложно — научить человека выражать свои желания. Самоопределение — это вообще очень сложный процесс. А сейчас они свободно высказывают свое мнение, выражают свои желания.

— Я хочу ходить,— говорит Натия и внимательно смотрит на нас с Майей.

Майя улыбается и берет девушку за руку.

У Майи Шишниашвили есть сын, в раннем детстве ему диагностировали тяжелую форму аутизма и умственную отсталость. Долгое время самым большим страхом матери был страх смерти — но боялась она не за себя, а за сына, ведь после смерти родителей такие люди попадали в интернаты. «Однажды я поняла, что для таких людей, как мой сын, ничего не может быть лучше дома,— рассказывает Майя.— Но и у других детей должны быть такие перспективы. Так и появилась наша организация».

Сейчас эта НКО работает над созданием различных услуг для людей с ОВЗ. Например, она придумала программу персональных ассистентов — организация оплачивает труд персональных ассистентов, которые приходят домой к детям и взрослым с тяжелыми ментальными нарушениями. С сыном Майи днем тоже находится персональный ассистент. Она считает, что такая услуга должна стать государственной. Сейчас эта программа — пилотная, но родительские организации надеются, что уже в следующем году грузинское правительство начнет ее финансировать и распространять.

В Грузии еще есть учреждения, напоминающие психоневрологические интернаты,— в Душетии, Дзвери, Марткопи работают пансионаты, рассчитанные на 50–80 мест каждый. Майя называет их «большими институциями», которые необходимо постепенно закрывать. «В Марткопи есть отделение для людей с тяжелыми нарушениями развития, думаю, что люди с аутизмом живут там и в психиатрических больницах»,— говорит она.

Организации «Рука об руку» и другая грузинская НКО, «Коалиция родительских организаций», на всевозможных публичных площадках говорят о том, что необходимо создавать общинные дома для людей с психическими заболеваниями, длительное время живущих в психиатрических больницах. Они уверены, что часть людей социализируются и выйдут на самостоятельное проживание, а в домах останутся только те, кому необходима постоянная поддержка. В перспективе НКО «Рука об руку» хотела бы создавать общинные дома для людей старше 18 лет, имеющих психические заболевания,— но для этого нужно добиться от государства увеличения финансирования, ведь за 32 лари в день такую работу не сделаешь.

Сейчас в Грузии идет дискуссия внутри профессионального сообщества, рассказывает Майя Шишниашвили, обсуждается предельно допустимая численность жителей в общинных домах.

«Некоторые психиатры считают, что возможны общинные дома на 12–20 человек с постоянным присутствием там медицинского персонала,— комментирует руководитель организации «Рука об руку».— А мы против. Дом на 12 человек — это тоже институция.

И медперсонал в общинных домах совершенно не нужен. Люди должны жить дома, а медики пусть работают в поликлиниках и больницах. Государство понимает, что большие институции — это плохо, и хочет побыстрее их расформировать, измельчить. А нам потом надо будет бороться, чтобы закрывать уже эти малые институции. Нет, мы с этим не согласны».

Нынешнюю общественно-политическую ситуацию в Грузии моя собеседница считает вполне удачной: «У нас все время появляются новые НКО, я знаю людей, которые хотят открывать общинные дома, процесс идет. В парламенте есть разные партии, активисты могут вносить в парламент любую инициативу, все парламентские дискуссии открыты, на телевидении они освещаются, так что НКО будут использовать эту платформу для продвижения идей деинституционализации».

«Родители требуют, чтобы дневных реабилитационных центров становилось больше»

В комитете по здравоохранению и социальной защите Парламента Грузии говорят, что деинституционализация в сфере защиты прав ребенка «идет очень хорошо». Отчасти этому способствует план действий, разработанный Грузией в рамках соглашения об ассоциации с ЕС и рассчитанный до 2020 года. «Мы взяли в эту программу все важные направления, которые развивает ВОЗ, и в первую очередь, это были реформы, касающиеся защиты детей,— рассказывает зампред комитета Зураб Чиаберашвили.— Сегодня государственная поддержка детства идет в трех направлениях: кровные семьи, которым помогают сохранить ребенка в семье; фостерная семья; общинные дома семейного типа».

15 лет назад в Грузии появился институт соцработников — такой специалист хорошо знаком с проблемами семьи и помогает ей их решать. «Это один из основных рычагов помощи обществу — соцработник включается, если в семье есть какая-то проблема»,— поясняет Чиаберашвили. А уровень нуждаемости определяет социальный агент. На основании этих расчетов государство решает, нужен ли семье соцработник и другие виды помощи, в том числе и материальная. Соцработники и социальные агенты работают в Агентстве социального обслуживания при Минздраве (в Грузии здравоохранение, социальное развитие, труд и дела беженцев — зона ответственности одного ведомства).

«Когда мы начинали эту реформу, то хотели, чтобы ситуацию, в которой находится каждая семья, можно было оценивать прямо в интернете,— говорит Чиаберашвили.— В Британии все давно так делается — и оценивается положение семьи, и создается программа помощи. Мы пока не достигли такой степени прозрачности, у нас не все доходы и расходы семьи государство видит в электронной базе. Поэтому социальный агент ходит по домам и описывает ситуацию».

Социальный агент заносит в анкету все, что видит: есть ли в доме паркет и занавески на окнах, какие там телевизор и холодильник — старые или современные. Анализируя эту анкету, Агентство социального обслуживания при Минздраве начисляет семье баллы. Если баллов много (свыше 70 тыс.), семье начисляется материальная помощь и выделяется соцработник.

«Эта система у нас работает с 2006 года,— рассказывает Зураб Чиаберашвили,— мы сделали ее при помощи Всемирного банка и ЮНИСЕФ. Все жители Грузии, прежде чем получить государственную помощь, должны пройти такую оценку».

Есть случаи, при которых соцработник назначается, независимо от материального состояния семьи. Это касается насилия в семье в отношении женщины или ребенка, а также проблем у ребенка в школе, о которых школа сообщает в органы опеки.

«Если социальный работник видит, что женщине опасно оставаться в семье, он делает запрос в органы соцзащиты, чтобы женщине предоставили убежище,— поясняет депутат.— Соцработник может вызвать патруль, чтобы тот зафиксировал побои и дал показания в суде. А суд может выдать защитный ордер и женщине, и ребенку — при наличии такого ордера обидчик не может приближаться к потерпевшим».

Социальный работник — это человек со специальным образованием, он контактирует со многими ведомствами — с МВД, Минздравом, Минобороны, он может связаться с психологом, психиатром, врачом, полицией, военкоматом. Один раз в месяц в администрации муниципалитета собирается наблюдательный совет, в который входят представители службы социальной защиты и сотрудники муниципального органа власти — этот совет знает обо всех кризисных ситуациях в семьях на подведомственной территории.

Если семья не справляется с воспитанием ребенка или в семье применяют насилие, совет может утвердить временный перевод ребенка в безопасные условия — например, в фостерную семью. В дальнейшем судьбу несовершеннолетнего должен решить суд.

Как и в других странах, благополучие семей, воспитывающих детей с инвалидностью, сильно зависит от возможности ребенка получать образовательные услуги. В Грузии по закону все школы должны быть инклюзивными. В бюджете Министерства образования даже есть отдельная графа под названием «инклюзивное образование». Но не все дети имеют возможность учиться в общеобразовательной школе, отмечает депутат Чиаберашвили, потому что сфера не развита — не хватает соцработников, которые могли бы водить детей в школу, тьюторов, которые сопровождали бы их на уроках, специалистов по инклюзивному образованию, которые обучали бы тьюторов. «Бюджет на инклюзивное образование есть, но он не осваивается из-за нехватки кадров»,— говорит Чиаберашвили.

Зато семьям с особыми детьми оказывается существенная помощь в дневных реабилитационных центрах, задача которых — реабилитация, интеграция, присмотр. Управляют такими центрами некоммерческие организации, а государство участвует в этой работе через ваучеры: Минздрав выдает семье ваучер, она приводит ребенка в центр, а потом центр предъявляет государству этот ваучер и получает за него финансирование.

«Сейчас родители требуют, чтобы дневных реабилитационных центров становилось больше, и они находились бы или в самих школах или близко к ним,— рассказывает депутат.— Чтобы дети могли и в школу ходить, и в свободное время посещать центр.

В Тбилиси сегодня пять больших дневных центров, где предлагаются разные услуги. В регионах они тоже появляются. А первый такой центр мы открыли в 2008 году».

У муниципалитетов есть свои программы поддержки семей, воспитывающих детей с ОВЗ. Например, тбилисская мэрия финансирует программу реабилитации и абилитации детей с аутизмом — в нее входит четыре бесплатных визита в месяц в реабилитационный центр, где для работы с детьми используют прикладной анализ поведения. Родитель может дополнительно получить еще четыре визита в месяц — но ему придется за них заплатить.

Такая услуга пока предоставляется только в Тбилиси, поясняет мой собеседник, поэтому многие семьи снимаются с насиженных мест и переезжают в столицу. В связи с высоким уровнем социальной миграции финансовая нагрузка на тбилисскую мэрию выросла, и она придумала новые правила — чтобы получать ваучеры в детские дневные реабилитационные центры, семья должна прожить в грузинской столице не менее двух лет.

«Конечно, этих услуг пока очень мало,— признает Заруб Чиаберашвили.— Европейская модель — это множество сервисов на муниципальном уровне, то есть хотя бы в каждом райцентре должен быть один подобный сервис. Поэтому очень важно распространять такие услуги по стране».

«Соцработник — главная опора государства»

С самого начала реформы детских домов государство сотрудничало с известными международными организациями, имеющими опыт в проведении подобных преобразований,— UNICEF, Every child, World Vision, Caritas.

ЮНИСЕФ работает в Грузии с 1994 года — с тех пор, как страна ратифицировала Конвенцию о правах ребенка. Именно эта международная организации помогала проводить реформы в сфере защиты прав детей.

— В Конвенции написано, что детдом — это плохое место для ребенка,— говорит Кетеван Меликадзе, сотрудник по социальному обеспечению ЮНИСЕФ.— В конце 1990-х годов Грузия приняла закон о фостерных семьях, который впервые вводил в законодательство и должность соцработника. С тех пор профессиональные социальные работники стали работать в системе детской защиты — сначала они занимались только переводом детей из детских домов в фостерные семьи, но впоследствии у них стало больше задач.

В 2005 году Министерство образования Грузии объявило о начале деинституционализации в сфере детских сиротских учреждений (сейчас из-за реформирования правительства ее продолжает Минздрав). На первом этапе реформы НКО вместе с государством должны были познакомиться с каждым ребенком, живущим в учреждении, и его семьей: здоровые ли в семье отношения и на каких условиях ребенок может туда вернуться.

К 2005 году в детских домах, приютах, круглосуточных школах-интернатах находилось около 5 тыс. детей. Все учреждения, в которых дети жили постоянно, называются институциями. Таких институций в стране было 45. Сегодня в Грузии осталось два учреждения, в которых в общей сложности живут 80 детей.

В начале этого года Минздрав Грузии заявил, что в стране началось строительство еще шести новых домов семейного типа для детей с ОВЗ. Также власти намерены реформировать Тбилисский дом ребенка, в котором сейчас живут 52 человека, и создать вместо него три дома семейного типа.

— Мы тренировали специалистов и соцработников, которые выходили в детские дома и изучали историю каждого ребенка,— вспоминает Кетеван Меликадзе.— Оказалось, что у 95% из них есть родители, не лишенные родительских прав. При международной благотворительной организации Save the Children («Спасите ребенка») был создан специальный фонд, который изучал положение семьи и выяснял, как ей помочь, чтобы ребенок мог в нее вернуться. В большинстве семей просто не было денег и бытовых условий, поэтому фонд предлагал сделать ремонт, купить кровать, стол, другую необходимую мебель.

Государство тоже участвовало — каждой семье, куда возвращался из институции ребенок, правительство выделяло пособие по реинтеграции в размере 120 лари в месяц – сначала это пособие давали в течение двух лет, потом продлили до 18-летия ребенка.

Если возврат ребенка в кровную семью был невозможен, реформаторы предлагали два варианта — устроить его в фостерную семью или в общинный дом семейного типа.

Фостерные семьи в Грузии делятся на неотложные, постоянные и специализированные: первые получают от государства ежедневную плату (в месяц выходит около 900 лари) и могут в любой момент принять ребенка; вторые принимают детей без ОВЗ на длительное время и получают 600 лари в месяц; третьи занимаются только детьми с особыми потребностями, и за это государство им платит 900 лари ежемесячно. В любой фостерной семье в Грузии может воспитываться не более четырех детей, включая кровных.

Такие семьи проходят обязательное обучение и постоянную супервизию. «Мы помогали государству создать стандарты обучения фостерных семей,— рассказывает Кетеван Меликадзе,— и мы помогали создать службу мониторинга при Минздраве. Эта служба контролирует, как дети живут в биологических семьях, в фостерных и в общинных домах. Специалисты этой службы могут несколько раз в год посещать семью — в зависимости от случая».

В конце 2019 года в фостерных семьях Грузии воспитывалось 1295 детей. Еще 302 ребенка жили в общинных домах семейного типа.

Появление системы общинных детских домов тоже связано с работой ЮНИСЕФ — организация как официальный партнер государства в проведении реформы помогала представителям власти выбирать дома, подходящие под общинные, и выкупала их. Владельцем зданий является государство. Всего ЮНИСЕФ выкупила 30 таких домов в стране и передала их государству.

После выкупа домов государство объявляло тендер, в котором могли участвовать только НКО,— победители становились исполнителями услуг по сопровождению детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей в общинных домах. Например, грузинское представительство международной организации «Детские деревни SOS» стало сервис-провайдером таких услуг в двух регионах.

Реформа проходила нелегко, говорит представитель ЮНИСЕФ: сотрудники детских домов саботировали работу специалистов, которые туда приходили для изучения историй детей, самих детей запугивали или уговаривали не идти на контакт с внешними экспертами. «Мы им говорили, что они могут стать частью новой системы — например, фостерной семьей или персоналом в новых домах семейного типа,— вспоминает Кетеван Меликадзе.— Но, конечно, такое предложение не давало гарантий, что их возьмут в эти программы, и они это понимали».

Несмотря на сопротивление системы, реформаторы добились главной своей цели — почти все детские дома в стране были закрыты.

«У нас в государственной системе осталось две больших институции — Дом малютки в Тбилиси и детский дом в Коджори, где живут дети с тяжелыми нарушениями развития,— говорит Кетеван Меликадзе.— Здоровые дети или дети с небольшими нарушениями уже почти не поступают в старую институциональную систему. Сейчас мы помогаем правительству в разработке альтернативных услуг по уходу за детьми с тяжелыми нарушениями развития, включая приемные семьи и специализированные дома для небольших групп».

Расходы госбюджета на поддержку нестационарных форм ухода за детьми и взрослыми с ОВЗ за последние годы существенно выросли. Несколько лет назад на каждого ребенка-сироту в детском доме семейного типа государство выделяло 16 лари в день, а сейчас эта сумма выросла до 27 лари в день на обычного ребенка и до 32 лари в день на ребенка с особыми потребностями. Столько же стоят услуги в общинных домах для взрослых людей с ОВЗ.

Основная часть реформы проведена, полагает моя собеседница, и сейчас большое внимание уделяется сохранению ребенка в биологической семье. Кроме дневных реабилитационных центров существуют программы помощи семьям на дому. Например, семья, воспитывающая ребенка с особыми потребностями, может обратиться за помощью в Агентство социального обслуживания, и тогда к ней придет соцработник и соберет информацию, а мультидисциплинарная комиссия оценит, какие услуги нужны ребенку: логопед, оккупационный терапевт (специалист, который учит навыкам, необходимым в повседневной жизни), няня. Услуги няни предоставляются максимум на четыре часа в день. НКО проводят регулярное обучение нянь по темам «вызывающее поведение», «права ребенка», «ранняя помощь».

В течение всего времени, пока ребенку предоставляется услуга, соцработник курирует семью, отмечает Кетеван Меликадзе. И если этот специалист видит, что ребенок может выходить в школу сам, без сопровождения няни, то ему пересмотрят программу, чтобы он ходил сам. «Соцработник — главная опора государства в этой сфере,— говорит эксперт.— Он видит ребенка, видит семью».

«Право ребенка на семью не должно конкурировать с его правом на образование»

В Грузии пока не решены проблемы детей, живущих в частных приютах. По словам депутата Зураба Чиаберашвили, 90 детей сегодня живет в двух церковных приютах, которые тоже считаются институциями, но которые государство не видит. Представитель ЮНИСЕФ Кетеван Меликадзе говорит о 35 частных приютах — при церквях или при мусульманских общинах, а также при муниципалитетах,— в общей сложности в них которых находятся около 1 тыс. детей. В 2019 году омбудсмен Грузии Нино Ломджария в своем докладе сообщила, что такие приюты непрозрачны и там могут нарушаться права детей.

— Мы пока не очень понимаем, кто эти дети, откуда они, но, скорее всего, это дети из бедных семей, из горных сел, которые живут в этих приютах, чтобы ходить в школу,— рассуждает Кетеван Меликадзе.— У нас есть закон, обязывающий лицензировать все учреждения, в которых живут дети. А эти приюты работают без лицензии, поэтому для государства они не заметны. Но с 2018 года правительство начало активную работу в этом направлении, и все учреждения с круглосуточным уходом за детьми должны получить лицензию. А значит, они должны соответствовать госстандартам: проживание в малых домах семейного типа на восемь-десять детей с жилой площадью на ребенка не менее 6 кв. м и постоянными воспитателями. И сегодня, по нашим сведениям, эти частные приюты стали реорганизовывать или закрывать. Право ребенка на семью не должно конкурировать с его правом на образование.

Вопрос детской безопасности до конца не решен ни в одной стране, отмечают мои собеседники,— и Грузия не исключение.

В 2019 году от побоев в семье скончалась девочка — она воспитывалась в фостерной семье, но на выходные по решению суда соцработник привозил ее к кровной матери, которая и ударила ее во время конфликта. В том же году от недоедания умер ребенок в Западной Грузии. В начале 2020-го в селе Багдати региона Имерети в пожаре погибли мать и четверо детей — оказалось, что многодетная семья Горгодзе переехала из села Шрошани региона Имерети в Багдати и заняла там заброшенный дом, в котором не было электричества и отопления. Оппозиция обвинила власти в том, что семье не оказывали необходимую поддержку. В ответ на это Минздрав заявил, что семья в Агентстве социального обслуживания числилась как малоимущая — ежемесячно власти выплачивали ей пособие в размере 1,3 тыс. лари (более $450), но в январе выплаты приостановили — чтобы выяснить, сколько человек живет в семье после переезда. После этой трагедии власти пообещали, что теперь даже во время проверки состояния семьи не будут приостанавливать выплату пособия.

В нынешней системе детской правозащиты есть пробелы, которые постепенно заполняются, говорит Кетеван Меликадзе. По ее мнению, методика изъятия ребенка из семьи была несовершенной, потому что не существовало экстренного сервиса, позволяющего немедленно забрать ребенка в случае угрозы его жизни — к примеру, региональный наблюдательный совет не мог собраться ночью, суд тоже.

В сентябре 2019 года в Грузии был принят Кодекс о правах ребенка, он позволяет суду в любое время суток принимать решение, куда помещать ребенка в ситуациях, когда возникает угроза его жизни.

В стране до сих пор не решены проблемы людей с ОВЗ старше 18 лет. «Когда мы были в правительстве, мы создали систему реабилитации и абилитации для детей до трех лет, до семи лет, до 18 лет,— рассказывает оппозиционный депутат Зураб Чиаберашвили, занимавший в 2012 году пост министра здравоохранения.— Но с 2012-го в этой сфере очень мало развития. А нужно добавлять новые сервисы. Например, подростки, достигшие 18 лет, остаются без господдержки. Они выходят из фостерных семей или общинных домов и оказываются на улице. Им не дают квартиры, им не помогают в трудоустройстве. Поэтому по факту многие выросшие сироты остаются жить в этих общинных домах, но это неправильно».

Реформы в социальной сфере, по мнению депутата, идут медленно, поэтому до сих пор не удалось перейти с медицинской модели оценки инвалидности на социальную модель, которая применяется в развитых странах.

По официальным данным в Грузии сегодня 120 тыс. людей с инвалидностью получают государственное пособие, из них 10 тыс.— дети. Депутат полагает, что значительную часть граждан, нуждающихся в помощи, государство не видит, потому что они не оформляют инвалидность. «Когда я был министром здравоохранения, мы хотели ввести новую методологию, но не успели,— говорит Зураб Чиаберашвили.— Сейчас мы в парламенте требуем от Минздрава перейти на нее, тогда у нас появится другая статистика, а значит, мы увидим потребности всех наших граждан, и сфера услуг будет расти».

«Стигматизация уменьшается»

Одно из направлений работы ЮНИСЕФ в Грузии — изучение общественного мнения в отношении детей и взрослых с ОВЗ. «Мы измеряем уровень стигматизации, и в последние годы она уменьшается,— резюмирует Кетеван Меликадзе.— В 2013 году негативное отношение к людям с ОВЗ высказывало 45% граждан Грузии, а в 2017-м — 28,3%».

Изменениям способствует и работа НКО, которые проводят разные информационные кампании по стране, и личный опыт известных людей. Например, вся страна знает, что бывший президент Грузии Георгий Маргвелашвили воспитывает ребенка с синдромом Дауна,— семья этого не скрывала и при его президентстве. С 2013 года 21 марта, в Международный день человека с синдромом Дауна, детей с таким диагнозом приглашают в грузинские парламент и в правительство — об этом рассказывают в новостях на телевидении, фотографии детей в госучреждениях распространяют в СМИ и соцсетях. На входе в госучреждения появляются гирлянды в виде разноцветных бумажных непарных носков — они символизируют отличия людей, в том числе с синдромом Дауна, друг от друга.

Пример президента Маргвелашвили в целом довольно примечателен для постсоветской страны — бывший глава государства по-прежнему живет в Грузии, преподает в университете, построил небольшую гостиницу на собственном участке недалеко от Тбилиси и посуточно сдает ее туристам.

Ольга Алленова, Ия Баратели