Право сильного

20 лет правления Владимира Путина осмысливают не только в России, но и на Западе. Написанный немецкой публицисткой Катей Глогер портрет страны и ее лидера вобрал, кажется, все самые распространенные европейские штампы. Тем важнее знать, как нас привыкли оценивать со стороны, взглянуть на себя глазами отнюдь не врага.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Безусловно, Россия не Путин. Эта страна вмещает в себя куда больше. Однако Путин — это Россия. Он, как, пожалуй, никто другой, олицетворяет собой переживания и устремления ее постсоветского общества. И, пожалуй, никому больше не удалось за уже 20 лет правления наложить такой отпечаток своей власти на эту страну и живущих в ней людей. Как будто сбывается казавшийся абсурдным «прогноз» спикера российской Думы Вячеслава Володина: «Есть Путин — есть Россия»

Сегодня целое «поколение Путина» знает только его как президента и едва ли не царя возродившейся великой державы и одного из важнейших архитекторов нового мирового порядка.

Совсем недавно президент вновь всполошил свою страну или как минимум часть населения. Он на раз инсталлировал новое правительство, новое поколение государственных топ-менеджеров для государственной экономики. Они должны будут наконец реализовать «национальные проекты», а это $400 млрд на инфраструктуру и социальную сферу. Тем самым страна должна преодолеть экономическую стагнацию, сокращение численности населения и бедность, а также свирепствующее ощущение кризиса.

Но главное, Конституция по желанию президента спешно адаптируется под возможность остаться у власти — под окончание его срока, которое, возможно, не станет концом правления. Всенародное голосование должно будет определить судьбу новой Конституции — впрочем, к этому моменту она наверняка уже получит его благословение. И снова народная воля явит себя в нем, как он — в воле народа.

Карьерный путь до президентского поста, проделанный офицером КГБ всего за десять лет, наблюдателю со стороны кажется чудом. Но в российские 1990-е случалось много чудес. «Он был,— как объяснял Борис Ельцин,— по-военному твердым».

И этот человек, казавшийся даже застенчивым, можно сказать, достиг действительно колоссальных результатов — больших целей, провозглашенных им на пороге нового тысячелетия, в конце 1999 года. Открытому «государственнику» удалось через «вертикаль власти» восстановить фактически всевластие государства в лице президента и уполномоченных им лиц. Он превратил страну в большую лабораторию современной авторитарной системы, а теперь, как считают его недоброжелатели, выстраивает государство слежки по очень даже китайскому образцу.

Сюда относится и усиливающийся контроль над интернетом, и селективные репрессии, и национальная гвардия из почти 300 тыс. человек, подчиненная президенту. Но в то же время эта система оставляет достаточное количество свободных зон, ниш для небольших независимых газет, интернет-изданий и НКО, а иногда даже для критики и контролируемых уличных протестов. Кто хочет, может беспрепятственно покинуть страну.

Впрочем, у многих россиян уже не хватает фантазии, чтобы надеяться в своей стране на тот порядок, когда верховенствуют закон и демократия. Они иронично называют самих себя «диванными критиками». Свобода? Это в любом случае только муляж. Зато вездесущей остается власть. Дескать, в России так было всегда.

Этот человек осадил ельцинских олигархов и освободил место для новой властной элиты — коалиции хорошо образованных технократов на госслужбе, смышленых крупных предпринимателей и предприимчивых сотрудников спецслужб. Систему «путинских олигархов» на Западе любят сравнивать с «мафиозным государством».

Сегодня эстафету в делах принимают их сыновья. Новая элита собственные счета предпочитает держать в офшорах — и на всякий случай иметь западные паспорта. Когда возникают конфликты и столкновения интересов, то понятно, кто их модерирует.

Его бесспорная и, пожалуй, самая большая заслуга: после унизительного падения 1990-х годов Путин дал людям стабильность и надежду. Экономика росла, зарплаты и пенсии выплачивались, в казну поступали налоги. За это золотое десятилетие цены на нефть увеличились в пять раз. Миллиарды долларов, которых никто не ждал, обрушились на государство и элиту, часть этого богатства распределяли по стране. Объединенные в неполитическом «консенсусе Путина», люди достигли скромного благосостояния, наступили годы обетованные.

Его, пожалуй, самый большой шанс в первое десятилетие — наконец подготовить в России дорогу к модернизации общества и демократизации, приступить к выполнению этой трудоемкой задачи целого поколения. Даже на Западе, и прежде всего в Германии, надеялись на него и на стратегическое «партнерство для модернизации». Он сам был историческим шансом, оставшимся неиспользованным. Его путь был другим.

В российской интерпретации западные политики после Холодной войны отбивали все попытки найти для России легитимное место в Европе. И такое видение нельзя назвать абсолютно неверным.

«Самая главная ошибка с нашей стороны в отношениях с Западом в том, что мы слишком вам доверяли,— сказал однажды сам Путин.— А ваша ошибка заключается в том, что вы восприняли это доверие как слабость и злоупотребили этим доверием». Интеграция в европейские структуры порядка сообразно Хельсинкскому соглашению 1975 года или Парижской (демократической) хартии для новой Европы 1990 года в скором времени перестала рассматриваться как возможность.

Путинские политтехнологи склоняются к определению России как «суверенной» державы и цивилизации с собственной, православной историей и внутренней силой. Дескать, Россия не может присоединиться к якобы «либеральному» Западу с его «упадочными» ценностями. И уж точно не может подчиниться ему.

«Россия оставляет Запад»,— писал нынешний директор московского Карнеги-центра Дмитрий Тренин еще в 2006 году. Мало кто тогда замечал нарастание отчужденности с начинавшимся отдалением, все большим недоверием и конспирологическими теориями.

Открытое заявление Путина на Мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году ознаменовало собой геополитическую переориентацию России против гегемонии США. Вскоре последовала манифестация ревизионистских притязаний на «зону привилегированных интересов» на постсоветском пространстве, в 2008 году Грузия, через несколько лет аннексия Крыма и попытки установить своего рода протекторат Москвы на востоке Украины. Донбасс, где все еще тлеет война, унесшая 13 тыс. жизней и превратившая в беженцев больше 2 млн человек.

«Возвращение» Крыма, былой «жемчужины империи», в состав Российской Федерации для Москвы не может являться предметом переговоров — об этом известно в Берлине, Париже, Вашингтоне… и в Киеве. Военное доминирование России на Черном море кажется вопросом решенным. Ради этого можно мириться с санкциями и политической конфронтацией. Ставка делается на нарастающую усталость от украинской тематики в ЕС и США, с тем чтобы вновь вернуть себе влияние в Киеве.

Но, возможно, люди на Украине уже давно ушли дальше. Они встали на долгий путь в сторону Запада. Во всяком случае, путинская Россия для них не служит моделью.

Надо признать: как минимум второй раунд расширения НАТО на Восток входит в число стратегических просчетов западной политики в отношении России. По этому вопросу президент вполне совпадает во мнении с большинством в своей стране, в этом он — «российский Путин». Предполагаемое продвижение НАТО к границам России поколебало устои настрадавшегося за десятилетия общества, вынужденно черпавшего идентичность главным образом в героической обороне против врагов с Запада и в конечном итоге в победе над немецким фашизмом, которая далась ценой невообразимых жертв.

Однако зацикленность на якобы угрозе со стороны НАТО стала, напротив, «фундаментальной ошибкой» российской внешней политики, считает Дмитрий Тренин: «Возрождение образа России как военного противника Запада — это (ее) стратегическое поражение».

К числу внешнеполитических поражений Кремля в определенной мере относится и Дональд Трамп. Вероятно, когда хакеры ГРУ и российские фабрики троллей во время предвыборной кампании в США в 2016 году вмешивались в ситуацию не только против Хиллари Клинтон, но и в конечном итоге за Дональда Трампа, ставка делалась на его бесцеремонность и темноту. После его избрания в Москве лилось шампанское. Но ставка на Трампа до сих пор не вполне оправдалась. Голосуя против России, Конгресс США проявляет немыслимое в предшествующие годы единство. Конфронтация в отношениях достигла уровня Холодной войны.

При этом «Америка прежде всего» (America First) и «российский суверенитет» не так уж и расходятся друг с другом — это понимание мультиполярного, постзападного мира, в котором вновь оживают принципы классической великодержавной политики. Мультилатерализм? Правила, о которых договорились на переговорах, основанные на правах человека и обязательные для всех? Удел слабаков, таких как, например, европейцы.

Путин беспощадно рвется вперед везде, где самоустраняются США. Проецирует политическое и военное влияние в возникающие пустоты — на Ближнем Востоке и все больше в богатой сырьем Африке. Выстраивает коалиции с Турцией, с Израилем и с Саудовской Аравией. Опытные российские дипломаты виртуозно интерпретируют международное право в зависимости от расклада интересов. Не случайно поддержка аппаратным и программным обеспечением, оружием и наемниками, дезинформацией в большинстве случаев адресована диктаторам и авторитарным правителям. И, конечно, сила считается легитимным средством политики, как в Сирии.

И поскольку география — это в определенной мере судьба, Россия ориентируется на Восток, в направлении Китая и Индо-Тихоокеанского региона. Благодаря такому «азиатскому развороту» — pivot to Asia — Москва хочет закрепиться в качестве стратегического партнера, а не только сырьевого поставщика Пекина: огромная российская территория как незаменимый транспортный коридор нового Шелкового пути, на западном конце которого расположены европейские рынки. К этому добавляется задача по обеспечению военной безопасности постсоветских государств Центральной Азии. Из сближения между Россией и Китаем, как говорят, вырастает новая архитектура безопасности на новом евразийском «суперконтиненте».

На 21-м году его власти российский президент вырастает в мирового класса адепта политики силы. Он вступает в союзы, гибкие и хрупкие одновременно, в которых в конечном счете есть право силы, а не сила права. Так вырастает новый мировой порядок — порядок бесцеремонных. Едва ли положение для Европы может быть более серьезным.

Катя Глогер