И тепло, и в розах
Стиль Бренд
«Огонек» побывал на родине павловопосадского платка
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
В этом году павловопосадскому платку исполняется 225 лет. «Огонек» посмотрел, как сейчас производят национальный символ России.
Сушильщица. Так называется должность 60-летней Ирины Давыдовой, она с помощью деревянной палочки ловко, слоями укладывает на тележку выходящую из печатной машины шерстяную ленту, которую потом разрежут на платки. «Надо смотреть, чтоб рисунок лег ровно в трафарет,— объясняет она,— чтоб пушинка нигде не прилипла и не отпечаталась... Глаз да глаз! И так с утра до вечера, уже и не помню который год... И буду работать еще сколько смогу. Платки — это на всю жизнь, пока та, с косой, не придет».
Каждую смену седые волосы сушильщицы Давыдовой приобретают разный оттенок: то синий, то красный, в зависимости от грунта партии. Одно радует: краски экологически чистые. Шерсть здесь используется тоже натуральная, из Новой Зеландии и Австралии — в России мериносных овец почти нет.
Во времена СССР специально для нужд Павловского Посада закупили как-то две отары белых австралийских мериносов и поселили их на Кавказе. Но там за овечками не уследили — местные бараны попортили дорогую породу. Выявлять виновных не стали — началась перестройка, фабрика оказалась на грани закрытия, не до того было. Потом, когда заново наладили производство, сырье снова стали закупать за границей. «Шерсть у нас австралийская, краски — немецкие,— вводит в курс дела сушильщица,— станки — итальянские, компьютеры — китайские. Только руки — из России».
Так оно примерно всегда и было. Павловские шали вообще задумывались как копия индийских, кашмирских, китайских и турецких. Но русские руки не удержались — так переделали заморскую продукцию, что и духу чужого не осталось. Как со старинной японской игрушкой получилось — был грустный старичок, а вышла яркая и жизнерадостная матрешка. Была роспись по керамике голландских мастеров, а получилась чисто русская гжель. Вот и павловские платки наряду с матрешкой, гжелью, палехскими шкатулками и жостовскими подносами стали национальным символом России. А еще точнее, символом русской женщины. «У меня несколько платков,— признается Ирина Давыдова.— Под настроение надеваю. Иногда думаю: ну, надоели, видеть их не могу! Но потом достанешь из шкафа, на плечи накинешь, в зеркало глянешь — а красиво!»
«Портянка и есть портянка»
В этом году павловопосадским платкам исполняется 225 лет. Маленькую кустарную фабрику — ткацкую светелку — в селе Павлово организовал в 1795 году Иван Лабзин. У предприимчивого крестьянина поначалу трудилась дюжина вольнонаемных работниц, и изделия их были так себе — «средней руки» да «плохой доброты». Это потом платки и шали уже города Павловский Посад расцветут яркими розами, засияют на картинах Кустодиева, Репина, Васнецова, станут известны на весь мир, а производство разрастется до самой большой в России мануфактуры. Зато выпуск продукции никогда уже не остановится: ни во время Отечественной войны 1812 года, ни в революцию, ни в Гражданскую, даже в 1990-е хоть и с большим трудом, но устоит дело Ивана.
«А у нас место удобное,— объясняет помощник гендиректора Павловопосадской платочной мануфактуры Евгений Обухов.— Рядом реки Ока, Клязьма, дороги на Москву, Нижний Новгород, Вологду, Астрахань. До самых крупных ярмарок нам всегда удобно было добираться». К середине XIX века ткацкий промысел охватил здесь всю округу: почти все городское население было занято на фабрике, а деревенские ткачи работали на дому. В 1896 году на промышленной выставке фабрика получила высшую награду: право изображать государственный герб на вывесках и этикетках. Но все же своего пика производство достигло в советское время, когда в месяц выпускалось более полутора миллионов погонных метров платков и шалей — столько теперь здесь производят за целый год.
В 1937-м на Всемирной выставке в Париже павловопосадские шали получили высшую награду: Гран-при и восхищенные отзывы «Это — цветущий сад!», в 1939-м на выставке в Нью-Йорке журналисты писали, что розы на русских платках словно светятся разными оттенками, в 1956 году на Всемирной выставке золотую медаль получит шаль «Роза и рябина», будет невероятный успех и в 1961 году на выставке в Дамаске, и специальный приз в Лейпциге в 1969 году...
В 1990-е фабрика едва не закрылась: не было денег не то что зарплаты выплачивать, а и просто обогревать большие помещения, ждали, когда трубы начнут лопаться. Но нашлись, к счастью, инвесторы, а теперь уже и государство помогает: для производств, в которых 50% продукции составляют изделия народных художественных промыслов, предусмотрены льготы — поддержка из федерального бюджета, налоговые послабления: отмена налога на землю, уменьшение налога на прибыль на 4% и налога на имущество на 50%. Кроме того, через госсубсидии предприятие может компенсировать часть затрат на рекламу — у Павловопосадской платочной мануфактуры почти две сотни фирменных магазинов по всей России.
Теперь уже в Турции и Китае активно подделывают павловопосадские платки. Сувенирные лавочки, интернет-магазины, весь рынок «Садовод», даже крупные сети вроде Wildberries забиты «левым Посадом». Привлечь фальсификаторов к ответственности трудно: они и не утверждают, что их продукция изготовлена в Павловском Посаде, обычно пишут на этикетках что-то вроде «Платок с павловопосадским мотивом», «Шаль в павловопосадском стиле», «Палантин с узорами Павловского Посада» — не подкопаешься. Они также остерегаются полностью копировать оригинальные рисунки наших художников: берут кусок одного эскиза, соединяют его на компьютере с другим, меняют цвета — и вперед. Так «морозные узоры» могут запросто оказаться окрашенными в коричневый цвет, и зима станет осенью — с тюльпанами. Даже именуют себя эти дельцы хитро: если настоящие платки производит Павловопосадская платочная мануфактура, то те, кто ей подражает, выбирают очень похожие названия, вроде Платочная мануфактура России.
Отличить подделки можно по нескольким признакам: в одном из углов павловопосадского платка обязательно стоит эмблема — роза в ромбе; на этикетке указано имя художника; размеры оригинальных платков четко регламентированы и «не круглые»: 72х72 сантиметра, 89х89, 110х110, 125х125, 146х146, 148х148. Изделия 100х100 сантиметров мануфактура не выпускает. А главное, не производит изделия из синтетики, только из натуральных материалов — шерсти, шелка и хлопка. Турки и китайцы заявляют, что состав их теплых платков — шерсть (80%) и вискоза (20%), но на самом деле там почти всегда один полиэстер. «Портянка и есть портянка,— возмущаются продавцы в фирменном магазине, который находится почти у самых ворот мануфактуры.— А наша шаль никогда не будет содержать синтетику! И бахрома ейная — из чистого шелка!»
«Если руки в покое — что-то не то»
Бахромщицы — так называют, кажется, еще со времен Ивана Лабзина женщин, которые «обвязывают» шелковой бахромой самые дорогие, самые большие шерстяные шали. Делают так только в России и только вручную — ни одна современная вязальная машина не может завязать столько мелких узелков, выплетая из них орнамент, похожий на соты пчел. Если вязать быстро-быстро, то на шаль уйдет часа два, а стоит такая кропотливая работа 130 рублей. «Клеточки должны быть одинаковыми по размеру, симметричными по отношению друг к другу,— объясняет бахромщица Надежда Татошкина.— Как ни старайся, а больше пяти-шести платков в день не обвяжешь. И то если ты этим хотя бы лет тридцать уже занимаешься, руку набил». Руку набивают с детства — раньше от фабрики по деревням то телега, то машина ездила, развозила бахромщицам работу. Теперь за шалями приезжают лично.
Надежда еще и гладильщицей числится, поэтому частенько обвязывает шали прямо на фабрике, когда другой работы нет. «Мама моя вязала, бабушка, прабабушка... Да у нас в деревне все этим занимались, дети, старики, даже мужчины. Идешь вечером по улице — у каждого дома соседи группками сидят, работают, разговаривают. Шутки, смех!» Сейчас Надежде помогает ее 80-летняя мама, она даже обижается, если дочь не привозит работу на дом. «У нас это в крови,— смеется бахромщица.— Мы без платков не можем. Если руки в покое — что-то не то».
Но обвязка — это уже финальный этап. До этого из шерсти ткут полотна, здесь же, на фабрике. Полотна получаются желтоватые — белая овечья шерсть в природе имеет слегка кремовый оттенок, поэтому их отбеливают, промывают и «заваривают» в специальных растворах, чтобы предотвратить усадку и заломы. Потом на ткань наносят рисунок. Раиса Лачина, начальник отделочного производства, этим занимается с 1965 года: «Качество теперь, конечно, лучше стало — меньше ошибок, все машины делают. А я застала еще те времена, когда мастера рисунок набивали на ткань деревянными резными формами: "манерами" и "цветками". "Манерами" наносили контур и узор, а "цветками" — оттенки. Обмакивали формы в краску, накладывали на платок, натянутый на раму, "набивали" сверху кулаком или чугунным молотком, чтобы краска лучше пропитывала ткань,— и так десятки, а то и сотни раз, ведь каждый цвет и контур требовал отдельной доски». Изготовить форму на величину всего платка не получалось — такую в руках не удержишь, поэтому рисунок разбивали на части, от 4 до 24 в больших шалях со сложным узором. Над каждым павловопосадским платком работали двое мастеров, каждый набивал узор в своем углу.
Теперь все это делают печатные машины. «Раньше от партии к партии цвет гулял,— колорист Ольга Пырсикова, которая трудится на предприятии с 1979 года, тоже не нарадуется современному оборудованию.— Мы ковшиками в бочки вливали краску, размешивали веслами. Тут недолил, там перелил! А сейчас нажимаешь кнопки — и машина сама капает краски сколько надо, до грамма. Поэтому в современных платках больше цветных оттенков, модных сближенных тонов».
Отпечатанная ткань должна пройти процесс «зреления» в специальной камере, наполненной горячим паром, так краска лучше проникает в волокна. После этого платочные ленты снова промывают и сушат на специальной машине. И только потом их разрезают на отдельные платки, отутюживают, а самые большие шерстяные шали вручную украшают бахромой.
Шали с шелковой бахромой считаются самыми дорогими — от 4 тысяч. Их вовсю покупают на выставках — мало какая женщина способна удержаться, когда посадскую шаль разворачивают перед ней «во весь размах».
Шали любят в Туркменистане и Таджикистане, где «русский платок» считается необходимым элементом приданого невесты. Иран и Афганистан предпочитают орнамент, Узбекистану подавай цветы. «Раньше Украина тоже хорошо покупала,— вспоминает Евгений Обухов.— Особенно восточная, близкая к нам по менталитету. Но в последние годы сильно просела у них покупательная способность, почти до нуля». А вот в России любовь к платкам растет, правда, предпочтение цветовой гаммы зависит от региона: на юге нашей страны любят все яркое, сочное, а на севере выбирают более темные оттенки.
Даже скандинавы в последнее время увеличивают число заказов. «У них ведь не производят шерстяные платки с набивным цветочным рисунком,— поясняет Евгений.— Да что там! Нигде в мире не производят. Цветные платки уважают итальянцы, французы — но шелковые! Шерстяные платки носят в северных странах, и арабы их любят, но у них же они однотонные, блеклые какие-то. А чтобы и тепло, и в розах — такое только в России!»
Хотя какие уж диковинные розы в Павловском Посаде, где не самый подходящий для цветоводства климат? Розы здесь можно увидеть разве что — спасибо платку! — на гербе города да на фабричных эскизах. Но уж на рисунках художники всегда старались сделать фирменные розы и георгины объемными, выпуклыми, без всяких там 3D — такой цветок «в руку охота взять».
«Чтоб паровоз остановился»
«Платок должен быть таким, чтоб паровоз остановился!» Так когда-то описывала павловопосадский эталон Злата Ольшевская, которая в 1959 году со своими работами завоевала Большую золотую медаль на Всемирной выставке в Брюсселе. Художница, наверное, наиболее точно выразила мечту всех простых русских женщин. Никогда особо хорошо они не одевались — ну что там у них было? Женский зипун, душегрейка, жилетка? У тех, кто победнее,— засаленный полушубок, тулуп, ватник. Но если наступал праздник, из сундука доставался волшебный, яркий платок, подарок родителей или мужа.
Когда-то многоцветные шали и платки с ткаными узорами были доступны только богатым купчихам или дворянкам, но благодаря новой технологии набивного рисунка такие изделия стали стоить значительно дешевле и получили широкое распространение. У самой бедной девушки хоть один платочек на воскресенье, с цветочками и кистями, но был. Он покрывал все заплатки, всю серость одежд, лиц, скудное хозяйство, всю тяжелую женскую судьбу покрывал... Как Есенин писал о Руси: «Не твоя ли шаль с каймою зеленеет на ветру».
Павловопосадские платки — это, конечно, не только цветы и зелень листьев. Изначально местные мастера действительно пытались создавать восточные шали с элементами в виде «боба», «огурца», «опахала», с кашмирскими узорами — эти орнаменты, сильно переработанные, переосмысленные по-своему, уже считаются отечественной классикой. Лабзинские шали из-за удобства набивки стали квадратными в отличие от прямоугольных восточных. А главное — наши изделия почти сразу отличались насыщенными, но очень чистыми и нежными тонами, да и узором наши художники заполняли всю поверхность ткани щедро и разнообразно. Именно это и создавало, как теперь отмечают эксперты, «мажорное настроение, отвечающее русскому народному вкусу». Такой уж у нас вкус — никакого минора. По крайней мере, когда дело касается платка...
Сотрудники фабрики шутят, что все они — около шестисот человек, обслуживают восемь художников. Художники — главные. И каждые два месяца они должны сдавать на утверждение по одному эскизу. Откуда берут идеи? Да из жизни! Вот, например, когда-то здесь работала Екатерина Регунова, свой эскиз она назвала в честь новорожденной внучки. Теперь Майе Регуновой за сорок, она много лет отработала в отделе сбыта, а «многоцветная шаль 148х148 см из уплотненной шерстяной ткани с шелковой бахромой "Майя"» до сих популярна у покупателей.
Елена Литвинова сине-голубую шаль «Сибирская красавица» создала в честь родины своей мамы. А другая работа — «Город роз» — это Донецк, где она родилась: «Во времена СССР там по девять роз приходилось на каждого жителя! На клумбах, во всех палисадниках — белые, розовые, красные с переходом в оранжевые... В память моего папы будет платок. Он умер там в 2013 году, еще до войны».
Наталья Белокур себя в творчестве не сдерживает: «Я на Дону родилась, где небо синее, заборы — ярко-зеленые, арбузы и раки — красные. Неужто я буду писать что-то нежненькое, дожди и туманы?»
В этой мастерской создан и платок «Лабзинский» — в честь того самого основателя фабрики. В нем есть все: и розы, и огурцы, и орнамент из стилизованных растительных элементов. Иван Лабзин обомлел бы, если б увидел такую красоту: поначалу на фабрике использовали всего несколько цветов, больше при набивке деревянными резными формами нанести не получалось, теперь же благодаря современным технологиям в одном платке может быть хоть двадцать оттенков, лишь бы сочетались.
Платочная мода тоже меняется: в середине ХХ века были популярны белые платочки с цветами, а сейчас их покупают значительно реже. В 1970-е требовали розу «в два раза больше натуральной», теперь же предпочитают более реалистичные варианты. «Современным женщинам нравится сближенная цветовая гамма,— говорит главный художник.— Без контраста». И все же есть изделия, которые нравятся всем и всегда. Эксперты называют их «в крестьянском вкусе». А вкус этот воистину может не меняться столетиями, и наряды переходят от матери к дочери. До сих пор активно заказывают и ярко-красную знаменитую «Подкову» с рисунком 1890-х годов, и «Молитву», воссозданную по эскизу начала XX века, и многоцветные «Белые розы» с шелковой бахромой как были популярны почти весь прошлый век, так до сих пор не увядают.
«Непреходящая красота, созданная гением народа» — так в книгах пишут искусствоведы о павловопосадских платках. И в общем-то они правы. Производство наладила одна крестьянская династия, основы рисунка заложила другая династия местных крестьян-рисовальщиков. Поэтому-то «по своему художественно-образному решению изделия соответствовали народному пониманию красоты». А чему еще они должны были соответствовать? Рисовальщики изображали то, что им самим нравилось: красные — значит красивые — розы, ветки малины, цветущую яблоню, хмель с длинными стеблями, анютины глазки, букеты и гирлянды всех цветов полевых. Фабриканты размещали все это на широком, как родные просторы, полотне. А бахромщицы оплетали эту благодать медовыми сотами. Вот и получался русский рай. Вечное счастье на плечах женщины.