Фотография как хореография
Анна Толстова о Сергее Сапожникове
В Западном крыле Третьяковской галереи на Крымском Валу (в бывших помещениях ЦДХ) проходит выставка Сергея Сапожникова с простым и лаконичным названием «Сергей Сапожников». Так — одним лишь именем — в Третьяковке обычно называют ретроспективы художников ранга Ивана Шишкина, Исаака Левитана или Ильи Репина. Сергею Сапожникову, в отличие от них, всего 36 лет
«Без названия», 2007
Фото: Собрание автора
«Без названия», 2007
Фото: Собрание автора
Недели три назад Сергей Сапожников сообщил френдам в фейсбуке, что теперь он официально не молодой художник, потому что ему исполнилось 36. Действительно, эта роковая цифра лишает права на разнообразные молодежные гранты и резиденции, но художник с таким послужным списком в них вряд ли нуждается. Его первые осознанные опыты в фотографии относятся к 2003 году, и прошедшие 17 лет выглядят как прямой путь к успеху: количество групповых и персональных выставок быстро перешло в качество — Сапожников, что называется, попал в хорошие руки, на него рано обратили внимание лучшие отечественные кураторы, его персональную выставку в Музее Польди-Пеццоли делал сам Франческо Бонами, два года назад его фотоинсталляция была в основном проекте биеннале Manifesta, проходившей в Палермо; вероятно, не за горами участие в основных проектах documenta и Венецианской биеннале. Во всяком случае, выставку в Третьяковке, организованную консалтинговой компанией Smart Art, можно считать заявкой на российский павильон в Венеции, коль скоро за него теперь совместно отвечают Smart Art и фонд V-A-C, давно опекающий Сапожникова. Но хотя «Сергей Сапожников» — выставка такого серьезного, институционально-успешного и, как выяснилось, уже не молодого художника, кажется, что лучше всего ее смотреть, передвигаясь на скейтборде, чтобы зритель попадал в ритм этой подвижной, хореографической фотографии. И правда, если бы в подвальном этаже ЦДХ, после косметического ремонта превратившегося в стильный выставочный зал, поставили скейт-рампы и разгонки, то вышло бы вполне органично.
К своему главному медиуму — фотографии — Сергей Сапожников пришел, перепробовав множество других улично-подростковых способов самовыражения: ролики, брейк-данс, граффити. Эти юношеские увлечения, вовлеченности в демократические молодежные субкультуры ясно прочитываются в третьяковской выставке. Вся она представляет собой тотальную фотоинсталляцию, составленную из цветных и черно-белых снимков самого разного размера и качества печати,— одни фотографии забраны под стекло в рамки, другие разогнаны на два-три огромных листа и живьем пригвождены к стене, какие-то вывешены аккуратным рядком, какие-то наползают одна на другую, и все вместе организовано как гармонический хаос во вкусе Вольфганга Тильманса. Эта расползшаяся по всем стенам фотомозаика кажется сделанной на одном дыхании, но на самом деле она состоит из фрагментов всех главных серий Сапожникова — от ранней «Халабуды» до вполне зрелых, таких как «The Drama Machine», «Dance», «Город», «Total Picture», показанная в Польди-Пеццоли, или «Удивительный день», снятый для Manifesta. То есть это самая настоящая третьяковская ретроспектива, как и те, что так же лапидарно называются «Иван Шишкин» или «Илья Репин». Но во всех сапожниковских пейзажах ощущаются пространственные переживания уличного художника, граффитиста-бомбилы, фланирующего по окраинам, пустырям, промзонам, глухим закоулкам и прочим не-местам большого южного города. А в каждой конструкции, сделанной из каких-то палок, тряпок, ломаной мебели, обрывков целлофана или надувных матрасов, и в каждом брейк-дансовом аттитюде, срежиссированном для кадра, чувствуется кинестетика профессионального роллера и брейкера. Впрочем, в этих непонятных фотокартинах, запечатлевших моментальный перформанс в моментальной инсталляции, уличная эстетика парадоксальным образом сочетается с рафинированной музейной, как будто бы мейерхольдовские марионетки делали свои биомеханические экзерсисы на татлинской Башне III Интернационала, а потом все внезапно взорвалось, застыв в воздухе абстрактной композицией, которую можно спроецировать на холст, висящий в зале американской «живописи действия», а можно — на бетонный забор, уныло бегущий вдоль железной дороги.
Фото: Собрание автора
Фото: Собрание автора
Фото: Собрание автора
Фото: Собрание автора
Сергей Сапожников, так легко покоривший Москву, а за Третьим Римом — и остальной мир, никогда не порывал связи с Ростовом-на-Дону, продолжая жить и работать в родном городе. Эта связь лежит на поверхности, то и дело обнаруживаясь в том, например, что солистами его композиций оказываются вышедшие из ростовской танцевальной тусовки звезды брейкинга вроде Александра Кислова, что ржавый трактор, забытый в пригородном поле, начнет рифмоваться с такой открыточной городской достопримечательностью, как Ростовский театр драмы, в тракторообразной архитектуре которого академики Щуко и Гельфрейх совершили виртуозный пируэт от конструктивизма к ар-деко, или что декорациями для съемок могут стать руины «Макаронки» или сцена театра «18+». Но «ростовскость» не ограничивается включенностью в различные творческие сообщества города или почитанием гения и гениев места, хотя Сапожников выступает дотошным историком-антропологом Ростова — не только когда составляет свой черно-белый эжен-атжевский каталог его дворов и подворотен, но и когда готовит выставки и книги о местной художественной сцене с 1970-х до наших дней. Видимо, есть какая-то особая ростовская «тоска по мировой культуре», впервые явственно обнаружившаяся у мастеров легендарного товарищества «Искусство или смерть» — в поэзии руин Валерия Кошлякова, стекающих струйками краски с гофрокарона, прилипших к стене фреской-палимпсестом из скотча или замерших в пространстве пенопластовыми сборниками неточных архитектурных цитат; в «Картинах для музея» Авдея Тер-Оганьяна, переписывавшего шедевры искусства XX века в разнузданной «новой дикой» манере, но в этом акте изнасилования Пикассо и Уорхола сквозила такая маниакальная любовь к живописи, что жертвы, несомненно, простили бы преступника. Одним из первых кураторских опытов Сапожникова стала выставка-оммаж, символически воскрешавшая рано ушедших, плохо известных в Москве, но бесконечно ценимых в Ростове-на-Дону членов «Искусства или смерти» Василия Слепченко, Сергея Тимофеева, Николая Константинова — памяти последнего, художника и музыканта, которого Сапожников называет своим учителем — не в смысле уроков живописи, а в смысле совета перебираться с улицы в музей,— и был посвящен тот проект.
И большая искушенность в западной живописи, полученная не из художественной школы, которой не было в помине, а из книг и — много позднее — путешествий, и большая киноманская насмотренность сквозит в любой композиции бывшего роллера, брейкера и райтера, но она не проступает цитатами, а проявляет себя какой-то странной густотой, плотностью визуального языка, стоящей за каждым снимком, чего почему-то не принято ждать от человека, вышедшего из дворовых субкультур. Сам Сергей Сапожников, однако, считает, что именно эти субкультуры, пришедшие с Запада и превратившиеся в глобальные, сделали его таким «гражданином мира», чувствующим себя как рыба в воде во всеобщей истории живописи, кино, перформанса, танца, музыки, современного искусства. И конечно, в каждой его серии спрессована вся история мировой фотографии — как отдельного вида визуального творчества и как медиума современного искусства, от Эжена Атже и Габриэле Базилико до школы Бернда и Хиллы Бехер с их навязчивой серийностью и манией каталогизации или Вольфганга Тильманса, стершего грань между абстракцией и изобразительностью. Но при всем локальном патриотизме и интересе к ростовскому андерграунду в искусстве Сапожникова нет ни тени советского — в этих естественных и сконструированных руинах не найти кошляковской меланхолии на кладбище империи, овладение всемирным художественным языком происходит легко, без тер-оганьяновских буйства, ярости и вожделения, вызванных недостижимостью запретного плода. Это совершенно новая энергия, не энергия сопротивления железному занавесу, а энергия сопротивления центростремительным, москвостремительным силам, совершенно новая чувственность, совершенно новый ритм. Танцевальный, головокружительный ритм, не пойманный в картье-брессоновский «решающий момент», а подстроенный, умышленный и рассчитанный так, чтобы передаваться зрителю, так что даже если вы ни разу в жизни не стояли на доске, вам покажется, что, обойдя фотомозаику «Сергей Сапожников», вы вышли со скейт-площадки. В общем, если мерить молодость художественных поколений не паспортным возрастом, а количеством этого «совершенно нового», мы по-прежнему имеем дело с молодым художником и новейшим искусством.
«Сергей Сапожников». Третьяковская галерея на Крымском Валу, Западное крыло, до 29 марта
