Какое место занимают искусство и литература в современных представлениях о будущем? И какова роль литературы в создании будущего?
Фото: Getty Images
Фото: Getty Images
В программе «Авторы и мир» / «Authors and the World» (http://www.authorsandtheworld.com/) обсуждается влияние литературы на формирование будущего, а также место литературы в мире будущего.
***
Сценарии будущего в работах футурологов и прогнозистов в основном строятся вокруг влияния новых технологий на сферы труда, экономики, социальных отношений и политики. Ученые думают о поиске альтернативных источников энергии и предотвращении климатических катастроф. Автоматизация труда, постепенное замещение человеческого работника роботизированным, заставляет строить тревожные прогнозы о будущих экономических и политических кризисах. Урбанисты спекулируют о превращении традиционных городов в «умные города» повышенной мобильности, которая достигается за счет аккумуляции больших объемов персональных данных. Такие города подстраиваются под желания и привычки жителей. И т. д.
Как научные фантасты говорят о научной фантастике
Парадоксально, но область искусства постоянно и настойчиво ускользает из поля зрения, рассматривается как «пристройка», которая медленно плетется за другими общественными структурами. Не менее парадоксально, что даже писатели, которые более других должны быть озабочены судьбой своей профессии, мало спекулируют о будущем литературы. А если вдруг и берутся об этом рассуждать, то с интонациями фатализма (как в антиутопиях «1984» Оруэлла или «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери) или едкой самоиронии (как в «iPhuck 10» Пелевина).
Парадокс заключается в том, что отдельные технологии (устройства, гаджеты) сами по себе значат не так много. Значимость они приобретают только в конкретных ситуациях их использования, то есть в тот момент, когда пользователь или группа пользователей включает «девайс» в свою повседневность, в систему ценностей, смыслов и значений, которые определяют отношения этих индивидов с другими в обществе. При этом сам «девайс» тоже влияет на отношения между людьми: к примеру, дорогой гаджет может стать показателем статуса.
Моды меняются стремительно, часто стихийно и непредсказуемо. Но еще труднее предсказать, как новая технология войдет в повседневность потребителей: будем ли мы, по выражению писателя Зиновия Зиника, «летать на айфонах» — или же забивать ими гвозди? Подвижность этих систем ценностей и смыслов весьма проблематична для прогнозистов, но не учитывать их при составлении прогнозов нельзя.
Чем занимается писатель-фантаст
Чем занимается писатель-фантаст
***
Один из руководителей Института социальных будущих, социолог Джон Урри (1946–2016) предложил называть эти системы и связанные с ними сдвиги «системами чувств», позаимствовав термин у британского филолога Реймонда Уильямса. «Системы чувств» — это «смыслы и ценности в том виде, в котором они активным образом переживаются и ощущаются», это «практическое осознание настоящего».
Именно различные формы искусства (литература, кинематограф) участвуют в создании этих «систем чувств». Когда в конце XV века Колумб открывал Америку, пространственное воображение какого-нибудь крестьянина в России не простиралось дальше соседнего леса. Но когда в XX веке Гагарин совершил первый полет в космос, по фантастическим фильмам и романам многие на Земле уже знали — или думали, что знали,— что такое космическое путешествие. Более того, этот полет осознавался как первый шаг на пути к более грандиозным целям — освоению космоса и других планет. Литература и кино сделали космос частью человеческой повседневности, частью «системы чувств».
В то же время литература и искусства сами являются частью «систем чувств». Появление новых технологий меняет отношение людей к искусствам. Появление кинематографа в конце XIX века, казалось, ознаменовало смерть литературы; на поверку же появление нового медиума побудило литературу к продуктивному поиску собственной специфичности по сравнению с кинематографом и другими медиа. Сейчас влияние цифровых технологий заставляет вновь пересмотреть категорию произведения искусства, переосмыслить границу между автором и читателем, между профессионализмом и любительством.
Это взаимное влияние литературы и искусства и «систем чувств» стало поводом для организации в Институте социальных будущих серии дискуссий в конце 2010-х годов.
***
В книге «Как выглядит будущее?» (2016) Джон Урри писал: «Будущее — вещь социальная». Это означает, с одной стороны, что ожидания, связанные с будущим, являются личным делом каждого, что каждый сам строит свои планы на будущее. С другой — будущее является продуктом коллективного строительства, в построении будущего принимают участие различные деятели, институты и корпорации. Между этими двумя полюсами образуется сильное напряжение: при доминировании технологических корпораций, которые продвигают свою версию будущего как тотального «цифрового утопизма», отдельные, «незначимые» голоса оказываются неслышны. Под «социальным будущим» Урри предлагал понимать именно эту разноголосицу версий, которые сплетаются в общую картину будущего.
«…если мы сосредоточим внимание на социальном будущем, то сможем выйти за рамки рынков и технологий. "Социальное будущее" проблематизирует как автономные рынки, так и победное шествие технологий.
Они делают возможным участие в построении будущего множества важных акторов, включая государство и гражданское общество. Размышления над будущим и его демократизация требуют того, что можно назвать "постсовременным планированием", осуществляемым в нынешнюю эпоху гражданского общества, глобальных преобразований, "злостных" (wicked) проблем, ограниченности рынков, многочисленных "неизвестных неизвестных" и т. п.» (Урри Дж. Как выглядит будущее? М.: Изд. дом «Дело», 2018, с. 27).
Грэм Морт, профессор творческого письма, с группой студентов провел этнографическое исследование, в рамках которого он собрал личные истории женщин, переживших Анфальский геноцид, программу по борьбе с курдским населением в Северном Ираке в конце 1980-х годов. Известно, что курдские женщины-военные сыграли важную роль в этом конфликте. Однако почти ничего не было известно о тех женщинах, которые не участвовали в сражениях: как они жили до того и как сумели выжить. Их истории так и остались бы неуслышанными, если бы не проект Морта. В личных повествованиях, которые он собрал, был очевиден глобальный разрыв между ожиданиями от будущего этих женщин до, во время и после конфликта.
Интерес к личным свидетельствам влиятельный немецкий социолог Зигмунт Бауман (1925–2017) диагностирует как ностальгию по прошлому, которая охватила современное общество. В книге «Ретротопия» (2018) Бауман пишет об утрате современным обществом ясных перспектив на будущее и контроля над настоящим (кто мог предсказать катастрофу 9/11?), об овладевшем всеми чувстве катастрофизма и готовности к неминуемым грядущим катаклизмам (военным, климатическим и т. д.).
Для ученых из Института социальных будущих реконструкция коллективной памяти через задокументированные (а значит, доступные аудитории читателей) личные повествования, напротив, один из действенных инструментов размышления о будущем. Представители самых разных социальных, культурных и этнических сообществ постоянно и синхронно строят планы на будущее, эти планы влияют друг на друга, и их взаимосвязь формирует «структуры чувств».
***
Хотя интерес к непрофессиональному, «безыскусному» повествованию в современном мире велик, литература продолжает существовать по традиционным условиям: категории автора, читателя, критика, издателя все еще имеют вес. «Настоящий» профессиональный автор — это по-прежнему тот, кого публикуют издательства, книги которого выпускаются в печатном формате, про которого критики пишут в журналах (правда, теперь уже не только печатных), чьи книги приобретаются за деньги (а бесплатное приобретение расценивается как преступление).
Цифровые технологии постепенно меняют традиционную «систему чувств», в которую встроена литература, они разрушают привычные отношения, перестраивают иерархии, размывают границу между писателем и читателем (в сети зазор между чтением и письмом как никогда узок, он практически стирается). Сейчас оппозиции высокой и низкой литературы, качественной и низкопробной, профессиональной и любительской уже не работают так, как раньше. Традиционные институты легитимации (престижные издательства, университеты, государство), долгое время определявшие, кого относить к «высокой» литературе, а кого — к «низкой», уступают позиции локальным сообществам, которые формируют свои литературные предпочтения и каноны, выстраивают свои системы ценностей и иерархий.
Появление этих сообществ ученые из Института социальных будущих трактуют как позитивный признак демократизации культуры. Тем не менее различия между профессиональным и любительским писательством, по их мнению, все же сохраняется, хотя и приобретает новые формы. На одном из семинаров участники составили «карту практик», которые ассоциируются с занятием литературной деятельностью.
Согласно «карте», значительное время тратится на чтение и письмо, редактуру и проведение исследования, а также на другие виды деятельности: публичные выступления, проведение мастер-классов, работу с личными сайтами и блогами, взаимодействие с социальными медиа. Таким образом, с точки зрения типов занятости различий между профессионалом и любителем не так много.
Более того, профессиональность писателя уже не может определяться только тиражами, гонорарами, местом публикации. Сейчас успех текста в сети может послужить стимулом для издателей выкупить у автора права на рукопись и опубликовать ее. Но факт публикации не перенесет автора из категории любителей в профессионалы. Профессионалом он был и до этого, профессионализм определялся отношением к творческой работе, преданностью проекту, стремлением довести начатое до конца.
С этим размышлением связан другой вопрос — о необходимости институтов контроля, которые бы «мотивировали» авторов к работе. Институты контроля необходимы и в творческой работе, однако, вероятно, они не всегда будут носить экономический характер. В связи с децентрализацией литературного пространства каждое из множества микросообществ будет формировать свои инструменты «давления» на авторов. Словом, абсолютная эмансипация литературы, появление автора как свободного творца — это утопия, которая утопией должна оставаться. Ее реализация приведет, скорее, к исчезновению сферы искусства, чем к ее продуктивному развитию.