Самая большая звезда фестиваля — БИЛЛ ВИОЛА — на вернисаж не приехал. Однако согласился дать интервью Ъ. С ним удалось побеседовать КАТЕ ВИДРЕ и КИРЕ ДОЛИНИНОЙ.
— Ваша работа выставлена в большой классической раме из Петербурга, Эрмитажа и окружающих ее шедевров Понтормо и Дюрера. Вы не боитесь соревнования с классикой?
— Прошлое давит, если не относиться к нему творчески. Для меня отношения с художниками прошлого — это танец, а не конкуренция. Мне неинтересны попытки превзойти их, переработать, присвоить или воспроизвести их образы. В начале 1970-х, когда я учился в художественной школе, я не думал, что старое искусство имеет какое-то отношение к тому, что я пытался делать с помощью электронных медиа. Меня учили уходить от прошлого, создавая что-то новое — такое, чего еще не было никогда. Много позже я понял, что так называемые старые мастера — никакие не старики, это были младотурки, радикалы в свои 20 лет, со своими новыми идеями и методами, перевернувшими искусство. Что же касается музеев... Ананда Кентиш Кумарасвами, куратор отдела восточного искусства Музея в Бостоне, суровый критик западной культуры, говорил: "Музеи — это места, куда мы складываем вещи, которыми разучились пользоваться". Традиция умирает потому, что не остается никого, кто сумел бы оживить старые вещи, показать, что это не просто ветхие пыльные объекты, подобные чучелам в зоологическом музее. Смерть — прямая на кардиограмме, отсутствие движения и изменений.
— Еще недавно в России видеоарт показывали в основном в небольших галереях. Эрмитаж и Русский музей пытаются доказать, что это музейное искусство.
— Я не согласен, что видеоарт — обязательно искусство для музея. Большие архитектурные инсталляции — может быть, но я также показывал свои работы в церквях, в промышленных и общественных зданиях, на рынках и в аэропортах. Мое видео транслировалось по телевизору, его можно купить за небольшие деньги в книжных и видеомагазинах. Добавьте к этому еще интернет — у современного видеохудожника бесчисленный набор возможностей представить свои работы публике.
— Как научиться смотреть видеоарт?
— Как и любое визуальное искусство — глазами, сердцем и разумом. Недаром в японском языке слова "сердце" и "разум" обозначаются одним и тем же иероглифом. Некоторые из величайших арт-революций — прямая перспектива в XV веке и кинематограф в XIX столетии — были удивительны и беспрецедентны, но они были понятны и очевидны для глаза. Художникам надо было годами учиться изображать объекты в перспективе, а зрители понимали это искусство без всяких школ. То же и с видео. Телевизоры стоят почти в каждой больничной палате Америки, потому что даже тогда, когда все процессы в организме нарушены и невозможно ни читать, ни говорить, человек все еще может смотреть телевизор.
— Ваше искусство — это движущаяся картинка, актеры, музыка. Те же компоненты составляют кино. В чем разница?
— Водораздел нечеткий, прогресс дал нам видеосистему High Definition, которая уравнивается с 35-миллиметровым кино, а порой и превосходит его. Сейчас даже любительские камеры настолько качественны, что совсем недавно их сочли бы профессиональными. Так что этот вопрос больше не технический, а стилистический и методологический. В одном из своих крупных проектов я работал с голливудскими специалистами и техникой. Для цифрового цикла фресок "Идти вперед день за днем" я поставил уличную сцену с сотнями человек массовки. Построил декорации, которые затопил тысячами литров воды. Для того же проекта я снял сцену с человеком под водой — и использовал 20-летнюю черно-белую камеру. Занято было всего трое. Обе работы были видеоартом, а не массовой продукцией. Ответ не в масштабах, а в намерениях и художественной практике автора.
— Поясните, пожалуйста.
— Я не строю свои работы под специальные социальные или возрастные группы зрителей, мне все равно, увидит мою работу один человек или тысячи. Это побочный продукт творчества. Мои дзэнские упражнения научили меня, что настоящее всегда содержит скрыто или явно все формы и сущности, а использование видео приумножило и расширило эти возможности.
— Вы известны как художник и как писатель. Какова пропорция между визуальным и вербальным в вашем искусстве?
— Обычно идея появляется у меня в письменном виде, а не в виде рисунка. Письмо лучше приспособлено к созданию последовательности образов, видимых моим внутренним глазом. Мне гораздо интереснее, какова новая идея на ощупь, нежели на взгляд. Когда я был молод и у меня было очень мало денег и аппаратуры, я много писал — это был способ придумывать новые работы, особенно те, что посложнее. Некоторые из идей ждали воплощения годами. Хотя иногда бывает так, что просто еще не настало время нести идею в мир. Художник должен быть осторожным. Пропустишь момент — и работа твоя уже не нужна, она не может притянуть к себе энергии окружающего мира. Поспешишь — и выйдет нечто слабое и ущербное, ибо недозрело.
— Чувствуете ли вы себя равным своему зрителю, когда делаете свои работы?
— Я делаю свои работы в одиночестве. И все же ощущаю присутствие кого-то, кому я адресую свои мысли и вопросы, кто ведет меня и направляет. Это я ощущаю с детства и поэтому никогда не боялся оставаться один в комнате. Я много размышлял о природе этого присутствия: это он или она? идеальный зритель? мое отражение? учитель? мама? какой-то предок? Нет у меня ответа. Самый надежный голос — мой внутренний, который постоянно на меня тявкает: "Плохо!" — как раз в тот самый момент, когда я считаю идею готовой выйти на публику. Во всем, что я сделал, есть тот или иной изъян, и это стимул идти и работать дальше. Мой дзэн-учитель как-то обмолвился: "Будда не был совершенным". Нас с женой это потрясло: ведь именно это несовершенство заставило его отправиться по миру, чтобы через страдания стать Просветленным. Трудно примириться с брешью, что зияет между вашими возможностями и глубиной ваших чувств. Вот поэтому-то дорога искусства усеяна телами наших коллег, погибших порой от своей же руки в тщетной попытке перекинуть мост через эту пропасть. Это серьезная работа, и ставки очень высоки.
— Планируете ли вы посетить Россию?
— Я никогда не бывал в России, но у меня русская жена. Кира — дочь эмигрантов, уехавших после Второй мировой войны в Австралию. Там она и родилась, и я познакомился с ней в 1977 году, она была директором галереи при Мельбурнском университете, где я показывал свое видео. Может быть, я и приеду в Россию, пока моя работа выставлена в Эрмитаже.