Как мир перенесет прививку от изоляционизма

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Мне странно теперь представить себе,— пишет Илья Эренбург в начале 1960-х, вспоминая 1914-й,— что можно было отправиться в другую страну, не заполнив анкеты, не проводя недели в ожидании — впустят или не впустят; но слово "виза" я услышал впервые во время войны; прежде не спрашивали даже паспорта». Это как будто только что написано, «странно теперь представить» — это именно «теперь» и про вчера. Мировой войны нет, но живем мы так, будто есть. Страны закрыты, города закрыты, офисы, магазины, рестораны, кафе закрыты.

Последние пять лет как-то не удались. Место, откуда смотришь, может искажать перспективу, а в России эти пять лет не удались особенно — я не думаю, что тут требуется перечисление неудач и нестроений, и, разумеется, это моя субъективная оценка. Но и за пределами нашей страны нечему особенно радоваться. ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в РФ.— W), Иран и Сирия, Трамп и «Брексит», Китай, ярко доказывающий, как благотворен для развития авторитаризм, волна беженцев в Европе и неубедительные попытки Европы справиться с самой собой — было чему порадоваться. Этой радостью люди широко делились друг с другом, и глубокая взаимная ненависть даже стала оформляться в какие-то более или менее общие векторы вроде разломов по линии мигрантов или по линии metoo, или коллаборационизма — далее более или менее везде.

Мир быстро модернизировался, но если в начале века тем, кто как-то страдал от этого, не удавалось оформиться во что-то определенное, то в 2010-е они нашли себя. Это касается и политиков, и избирателей, и экономических интересов — возникла неформальная коалиция советов безопасности с широкими народными массами, оставленными мировым гением прогресса. Историк мог бы заметить, что в прошлом, сравнительно, впрочем, далеком,— скажем, в 1914 году — такие ситуации разрешались войной. Иногда одной, иногда несколькими, постепенно сливавшимися в одну. В эту почву не то чтобы хотелось погружаться — пророчествам о мировой войне свойственна известная пошлость,— но, быть может, это интересный ракурс для того, чтобы взглянуть на происходящее сегодня.

Человеку, далекому от эпидемиологии, в реакции города на эпидемию слышится некоторое двуголосие.

Есть ученые — медики, биологи, генетики. Они находятся в состоянии размышления и поиска. Им многое уже понятно, но больше непонятно и потому интересно. Следствием этого состояния является их сомнение в возможности сказать что-либо определенное. Их общим мнением, кажется, является то, что человечество должно с вирусом пожить и тогда им все станет понятнее. Вирус — он живет с людьми, приспосабливается, эволюционирует, деятельно осваивает несвойственного ему носителя — очень интересно. Люди живут с вирусом, приспосабливаются, деятельно сопротивляются смерти — очень интересно. При этом ученые и врачи свою профессиональную заинтересованность сочетают с пребыванием в группе риска, так что в их спокойствии есть что-то от путешественников начала позапрошлого столетия: вероятность погибнуть высока, но неизведанное притягательнее.

Есть власти. Им точно известно, что надо делать, их размышление сводится к взвешиванию издержек: что еще можно запретить так, чтобы разумные люди это поддержали? И поддерживают. Вот, скажем, Борис Джонсон в Великобритании сначала, как я понял, занял более или менее близкую к профессиональной медицинской позицию — бережем стариков, остальные должны переболеть, выработать антитела и жить дальше. Кто-то умрет, да, это неизбежные потери. Однако не прошло и недели, как позиция поменялась. Потому что зачем политику нужен упрек, что из-за его бездействия умерли сотни человек? Рухнувшая экономика, разорение бизнесов, сгоревшие сбережения, безработица — это последствия эпидемии. Не личное преступление, это можно пережить. А вот что умерли — нельзя.

Закрыть границы стран. Запретить самолеты, что интересно — не поезда. Закрыть офисы, что интересно — не производства, не стройки. Запретить передвижения, развлечения, потребление, что интересно — богослужения не везде. Закрыть фитнес-центры, салоны красоты, стоматологию, что интересно — не поликлиники.

Я бы сказал: все, что составляет атмосферу современного модернизированного города,— все это как раз и нужно запретить. Именно поэтому, мне кажется, все меры против эпидемии и известны заранее, и вопрос только в том, можно ли их уже применять. То, что к нему не относится,— производство, церковь, поликлиники, метро — там, хотя и много народу собирается, но это не кажется большой проблемой. Глобальный мир, постиндустриальная экономика обмена, общественные пространства, friendly city — вот это действительно беда. Я не хочу сказать, что власти воспользовались вирусом как предлогом,— это не так. Я хочу сказать, что, в отличие от врачей, власти и до известной степени население прекрасно знали, что нужно делать — запретить все, что трансформировало наш мир, и вернуться в предыдущее состояние. Их объединяет не столько логика борьбы с вирусом, сколько недоверие к миру, в котором вирус появился.

И тут достигнуты значительные успехи. Глобализм сворачивается — полеты запрещены, авиакомпании разоряются. Закрываются Америка, Китай, Европа. В Италии катастрофа, не хватает ни больниц, ни аппаратов ИВЛ — но никто не говорит о возможности разместить больных в соседних Австрии, Франции или Испании. Был Евросоюз, но сейчас как будто нет. Национальные государства торжествуют, возвращая себе и границы, и полномочия. Вся постиндустриальная экономика, весь этот обмен, ведет себя так, будто заразилась и доживает последние дни. Города пустеют на глазах.

Возможно, тут есть некоторое утешение. Раздражение против современности было сильным и более или менее повсеместным. Теперь меры приняты, мир закрыт, границы на запоре. С некоторой точки зрения вирус — это, конечно, первостатейная беда. Но с другой — ее субститут. Люди умирают, но их не убивают.

Зато все могут оценить, как живется в этом мире, отказавшемся от всего, что так раздражало. От постиндустриальной экономики, обмена услугами, знаниями, идеями, технологиями, от креативных пространств, работы в кафе и в парке, нового спорта, от открытых границ, городов, магазинов, ресторанов и кафе, от городов с парками, бульварами и набережными, полными народу.

Повестка поменялась довольно сильно. Не знаю, куда физически делись мигранты, но из информационного поля они исчезли, хотя, казалось бы, их-то и должны были объявить переносчиками. Где обвинения американцам? Транснациональным корпорациям? Капитализму вообще? Где тема коррупции? Ни феминисток, ни мачо-фундаменталистов не слышно. Что там в Сирии, мой Постум, или где там? Не слышно ни советов безопасности, ни народных масс — и те и другие увлеченно зачищают следы того мира, который так их раздражал. Войны не понадобились, хватило эпидемии. Все противоречия сброшены большим общим делом.

Конечно, талантливые и эффективные администраторы от власти по итогам борьбы с коронавирусом усилятся. Национальные правительства переживут ренессанс, идея централизации получит большую популярность. Но представьте себе, как будут праздновать города освобождение!

Вакцины против коронавируса нет. Но прививку против отказа от нового мира нам сделали. За его поражением последует фантастический триумф.