Гроссмейстер драматургии

На 96-м году жизни после продолжительной болезни умер легендарный советский драматург и писатель Леонид Зорин, автор многих репертуарнейших пьес и сценарных работ, в числе которых и сценарий всенародно любимых «Покровских ворот» Михаила Козакова (1982).

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Нет спору, ставшая основой киносценария пьеса Леонида Зорина «Покровские ворота» действительно одно из самых знаменитых его сочинений. Но также и самое автобиографическое: подобно главному герою «Покровских ворот» Костику Ромину (которого в фильме сыграл Олег Меньшиков, выбранный на эту роль самим Зориным), Леонид Зальцман — фамилия Зорин была литературным псевдонимом — приехал из Баку в конце 1940-х годов покорять столицу.

И покорил-таки. Писать он начал рано, еще школьником, а в 1949-м не где-нибудь, а в Малом театре была поставлена его первая пьеса «Молодость» — автору тогда едва исполнилось 25 лет.

Он написал едва ли не самую знаменитую мелодраму своего времени — «Варшавскую мелодию» и едва ли не самую знаменитую лирическую комедию — все те же «Покровские ворота».

Но были и другие, очень важные для своего времени театральные тексты. Легкий, остроумный слог, социальная зоркость, знание театра и умение выгодно выписывать роли, лирическая чуткость, понимание законов зрительского восприятия — мало у кого из современников Зорина эти важнейшие для хорошего театрального автора качества были так точно смешаны в нужных пропорциях. Казалось, Зорин не знал ограничения в жанрах. Но очень часто наталкивался на цензурные ограничения, в каком бы жанре ни писал. Так, в середине 1950-х были запрещены его «Гости» — критическая социальная драма про обуржуазившуюся советскую номенклатуру. Много позже пострадала «Медная бабушка» Зорина, пьеса о Пушкине, которого в спектакле МХАТа сыграл Ролан Быков: цензура не захотела видеть «солнце русской поэзии» некрасивым, страдающим пророком. Спектакль прошел один раз — и потом ради его спасения режиссеру Олегу Ефремову пришлось самому вводиться на роль поэта, защищая постановку своей «правильной» харизмой. А вот «Римскую комедию», сатирическую пьесу, в которой за антуражем Древнего Рима легко угадывалось советское общество, не удалось отстоять самому Георгию Товстоногову: его спектакль в Ленинградском БДТ был строго-настрого запрещен цензорами. И даже вроде бы к невинной исторической мелодраме про княжну Тараканову — «Царской охоте», ярко поставленной Романом Виктюком в Театре имени Моссовета, у власти нашлись претензии, хотя и иного рода: слишком чувственно, слишком откровенно.

Собственно говоря, и в основе «Варшавской мелодии» лежал протест против жесткости советской системы, а именно против вышедшего вскоре после войны закона, запрещавшего брак с иностранцами. Этот закон и разделяет двух влюбленных — русского парня и польскую девушку, которые вновь встречаются лишь спустя много лет после вынужденной разлуки, лишившей обоих счастья. Виктор и Гелена из этой пьесы-дуэта вышли с конца 1960-х годов буквально на все советские сцены. «Варшавская мелодия» шла в более чем 400 театрах, подарив многим актрисам, включая Юлию Борисову и Алису Фрейндлих, их едва ли не лучшие роли. Конечно, это уже классика XX века, потому что надолго пережила ту систему, против бесчеловечности которой протестовала. Про тот закон зрителям теперь нужно объяснять в программке, но сама история по-прежнему волнует, и пьеса остается репертуарной.

Сценарии, написанные драматургами — что Розовым, что Арбузовым,— по-хорошему вторичный продукт, переработка театральных хитов: пару замечательных оригинальных работ создал разве что Эдвард Радзинский. Зорин — исключение, он феноменально чувствовал киногеничность, понимал, например, что бессмысленно переносить на экран лирический дуэт «Варшавской мелодии». Переводя же на экран другие свои пьесы, очищал их от любой театральности, разрушал пресловутую «четвертую стену», наполнял воздухом. Из лирической эпопеи о жестоких годах террора и войны «Друзья и годы» (Виктор Соколов, 1965) — это там Олег Анофриев незабвенно пел «Это было недавно, это было давно» — вышло все фирменное ленфильмовское ретро. «Покровские ворота» — чисто киношное озорство на грани бурлеска. Удивительная история приключилась с «Добряками» (1959), выбранными Кареном Шахназаровым для своего дебюта (1979) и ничуть не устаревшими за 20 лет. Если в 1959-м история невежды Гордея Кабачкова, пролезшего едва ли не в академики, читалась как сатира на собирательного «Трофима Лысенко», то в 1979-м звучала сигналом тревоги о деградации застойного общества.

Особняком стоят оригинальные сценарии Зорина. Дебютировал он в соавторстве с Сергеем Михалковым симпатичной однодневкой «Леон Гаррос ищет друга» (1960), снятой французом Марселем Пальеро в жанре «если-бы-парни-всей-земли». Такой же фильм-симптом эпохи — «Человек ниоткуда» (Эльдар Рязанов, 1962) о дикаре-супермене Чудаке из племени тапи, названный примером «безыдейности и малохудожественности» с трибуны XXII съезда КПСС самим Михаилом Сусловым. Назавтра фильм выветрился из проката, а эстрадники Шуров и Рыкунин спели: «На Мосфильме вышло чудо / с "Человеком ниоткуда". / Посмотрел я это чудо — / Век в кино ходить не буду». Спустя 13 лет Суслов искупил вину перед Зориным, дав Олегу Ефремову добро на постановку опальной «Медной бабушки».

Двойное участие главного идеолога в судьбе Зорина вносит в его внешне бессобытийную жизнь странную драматургию. Ведь к его судьбе изначально были причастны — вопреки нравам эпохи, на сказочный манер — сильнейшие мира сего. Девятилетнего вундеркинда Леню Зальцмана, автора книги стихов и гордость всего Баку, местный Наркомпрос делегировал в Москву, где его буквально передавали из рук в руки. И какие это были руки. С ним побеседовал нарком просвещения Андрей Бубнов, легендарный стратег Октябрьского восстания. Лично Исаак Бабель отвез его в Горки к Максиму Горькому, обсуждая по дороге флору и фауну Подмосковья. Горький, уважительно обращавшийся к Лене на «вы», упомянул его в двух статьях.

Наконец, по словам летчика Водопьянова, сам Сталин заметил: «Такой мальчик талантливый, надо ему помочь». Зорин смеялся: «Бог миловал, не помог».

Между «Леоном» и «Человеком» грянул фильм Александра Алова и Владимира Наумова «Мир входящему» (1961), один из символов советского военного кино. Старшие по званию отправляли младшего лейтенанта Шуру Ивлева, явившегося в действующую армию накануне Победы, подальше от пули-дуры в тыл с надуманным заданием доставить в госпиталь беременную немку. Рейс оборачивался инициацией, вереницей готических и барочных кошмаров, испытанием на человечность и готовность к мирной жизни.

Идеализм и экстравагантный символизм били через край. Но и поныне пьяное братание Ивлева с шофером-янки, и ребенок, писающий в финале на гору брошенных автоматов, не кажутся пошлостью. Зато в «Скверном анекдоте» (1966) — отправленной на полку экранизации Достоевского — визуальная истеричность и мизантропия Алова и Наумова подмяли сценарий: мизантропом Зорин никак не был.

Самый удивительный его фильм — «Гроссмейстер» (Сергей Микаэлян, 1972). Его полное забвение объясняют тем, что большую роль в нем сыграл натуральный четырехкратный чемпион СССР по шахматам Виктор Корчной.

В том же году, обозленный проигрышем Анатолию Карпову, он дал югославскому агентству, что называется, провокационное интервью, а затем вообще эмигрировал. Но это объяснение ложное. «Гроссмейстер» — загадочная притча за гранью спортивного жанра — забыт, потому что необъясним. Пусть герой, нежно и угрожающе сыгранный Андреем Мягковым, чужд бытовым чудачествам. Он — инопланетянин, для него жизнь — помеха, условность, в лучшем случае — глина в руках мастера.

Зорин, профессиональный шахматный обозреватель, явно думал не о шахматах — о них меньше всего, а о природе таланта как такового. «Гроссмейстер» — его самоанализ, признание в сложных отношениях с реальностью, своего рода зашифрованное послание будущим читателям и зрителям.

Собственно говоря, и «Покровские ворота» ведь были не просто остроумной лирической историей о смене времени, об уходящем коммунальном укладе жизни в старой Москве. Личную свою историю Зорин перенес из конца 1940-х на десять лет вперед — и написал, в сущности, гимн хрущевской оттепели: вся эта галерея забавных, нелепых и трогательных персонажей «Покровских ворот» стала возможна только благодаря тому, что не нужно было больше быть одинаковыми и бороться за светлое будущее — стало можно просто жить, смешно, легко и по-человечески. Неслучайно же, когда «Покровские ворота» вышли в театре, литературные функционеры ругали автора за «мелкотемье». И только народная любовь, обнявшая фильм Казакова и растащившая текст Зорина на цитаты, выдала пьесе охранную грамоту и пропуск в будущее. Не зря же один из самых чутких к потребностям времени современных режиссеров, Константин Богомолов, собирается ее вскоре вернуть в актуальный репертуар.

Отдел культуры