Сейчас правительство страны делает, кажется, все возможное для сохранения экономики, ее структуры, предприятий, работников... Чтобы оставить, как было до кризиса. Но можно ли выйти из экономического шторма, ничего не изменив? Все предыдущие годы было именно так. Получится ли сейчас? Об этом «Огонек» спросил президента партнерства «Новый экономический рост» Михаила Дмитриева.
Пандемия может изменить и консервативный строительный рынок — люди захотят жить за городом, и «человейники» опустеют
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ / купить фото
Пандемия может изменить и консервативный строительный рынок — люди захотят жить за городом, и «человейники» опустеют
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ / купить фото
Михаил Дмитриев — экономист, в 2000–2004 годах — первый заместитель министра экономического развития и торговли России. С 2005 по 2014 год — президент Центра стратегических разработок. В январе 2014 года ушел в отставку после критического анализа деятельности российских властей и недовольства правительства РФ.
— Михаил Эгонович, мы в последние годы живем от кризиса до кризиса. Даже привыкли. Какой из пережитых нами кризисов ближе к нынешней ситуации?
— С точки зрения уровня жизни населения, думаю, это больше всего напоминает кризис 98-го года. Тогда он, как и сейчас, застал нас в тяжелом положении. Экономика только-только начала оживать, доходы населения перестали снижаться. И тут — дефолт. Сейчас ситуация похожая. Доходы людей падали с 2014 года и до сих пор так и не восстановились, они по-прежнему примерно на 8 процентов ниже максимума 2013 года. Очень небольшой рост был в прошлом году — и опять обвал. По нашим оценкам, падение доходов будет примерно равно сокращению экономики — возможно, на 5–6 процентов за год.
— А кризисы 2008 и 2015 годов были не такими?
— Нет. К 2008 году, после 9 лет экономического роста, у населения выросли доходы примерно в 2,5 раза в реальном выражении. В 2009 году ВВП сократился почти на 8 процентов, а безработица выросла почти до 8,5 процента, но доходы населения, как это ни удивительно, не упали. В основном это произошло благодаря валоризации пенсий, которые увеличились на 50 процентов. Старшее поколение поддерживало уровень жизни своих семей, и покупательная способность населения в целом не сократилась.
— То есть население в 2008 году пострадало меньше, чем экономика?
— Да. А в кризис 2015 года получилось наоборот. ВВП упал всего на 2,5 процента. У крупных компаний, занимавшихся экспортом ресурсов, благодаря девальвации рубля прибыль даже выросла. А доходы населения в итоге упали в 3 с лишним раза глубже, чем ВВП. И не восстановились до сих пор.
Экономист Михаил Дмитриев
Однако тот спад проходил на пике исторически высокого уровня жизни нашего населения. Люди уже имели некоторые запасы, успели закупить немало товаров длительного пользования. По темпам роста расходов на эти цели мы даже обогнали большинство стран и были первыми среди стран БРИКС. И когда мы подошли к кризису 2015 года, многие семьи были хорошо обеспечены бытовой техникой. Это подтверждают обследования бюджетов домохозяйств Росстата. Поэтому, когда упали доходы, семьи прежде всего резко сократили расходы на товары длительного пользования. Но это высвободило средства на еду, одежду и другие первоочередные нужды. Однако после стольких лет стагнации уровня жизни появилась необходимость всю эту технику обновлять. А доходы не росли, и на приобретении бытовой техники уже нельзя было ничего сэкономить. Это, в частности, подстегнуло рост задолженности по потребительским кредитам, которые брались под высокие процентные ставки. Таким образом, к новому кризису население подошло в худшем положении, чем к любому из предыдущих, кроме кризиса 1998 года.
Подавляющая часть имеет сбережения на уровне, не превышающем трехмесячную зарплату. А у многих и того меньше. Это вообще не те сбережения, на которые можно продержаться в нынешнем кризисе.
Ну, может, на два месяца карантина хватит. А у трети нет и этого. Кстати, в этом наше население особо не отличается от американского. Недавнее исследование McKinsey, которое вышло как раз накануне кризиса, показало: примерно половина американских работников не имеют резервных ресурсов и живут от зарплаты до зарплаты. И этим США не сильно отличаются от многих стран, в том числе и от нас.
— Так что же нас сегодня тряхнуло сильнее — падение цен на нефть или коронавирус?
— На этот раз причина была не экономическая, а медицинская. Из-за эпидемии коронавируса власти большинства стран ввели карантин, который резко сократил спрос на нефть. И российская экономика в результате страдает от двойного удара — и от собственного карантина, и от глобальной пандемии, которая обвалила цены на нефть. Мониторинг суточного потребления электроэнергии показывает, например, что выпуск товаров и услуг всех российских предприятий в первой половине апреля упал примерно на 10 процентов. В Центральном федеральном округе падение превысило 17 процентов. Из-за полной остановки многих предприятий немало людей лишились работы и доходов. Но не менее важно и то, что наша нефть оказалась почти никому в мире не нужна. Текущее падение мирового спроса на нефть сейчас оценивается в 30 процентов. Такого в истории никогда не было. Цены на нефть Brent в самый критический момент, до сделки ОПЕК, упали до самого низкого уровня за последние 50 лет — до уровня 1974 года (в сопоставимых ценах с учетом долларовой инфляции), а в последние дни — и еще ниже. Большинства наших соотечественников в то время, когда были такие низкие цены на нефть, еще и на свете не было. В США цена на майские фьючерсы упала до отрицательных значений. Ее некуда девать. Ни вывезти, ни переработать, вот владельцы контрактов и доплачивали, чтобы избавиться от расходов на хранение нефти. Производство авиационного керосина упало в десятки раз. Бензина — более чем в два раза. Хранилища скоро переполнятся, нефть начинают заливать в простаивающие железнодорожные цистерны, но и они скоро закончатся…
Еще 2–3 месяца назад такого никто даже не предположил бы. Что это означает для нас? Из-за девальвации рубля становятся слишком дороги многие потребительские товары, которые в России не производятся и не будут производиться. Это значительная часть лекарств, предметы длительного пользования, одежда и многое другое. И дороже станут инвестиционные товары — импортные машины и оборудование, необходимые для развития несырьевой экономики.
— И значит, мы опять проскочили развилку, на которой была возможность диверсификации экономики?
— Возможность хотя бы начать диверсификацию экономики была, но окно оказалось слишком коротким — всего лишь два года, 18-й и 19-й. Мы их потеряли.
— Почему?
— В основном из-за политики Министерства финансов, которое навязало ее всему правительству. Вместо того чтобы ориентировать бюджет на стимулирование экономического роста, наоборот, закрутили бюджетные гайки и к тому же повысили налог на добавленную стоимость. В результате экономика в эти два года почти не росла. В этом году рост экономики, особенно несырьевых отраслей, мог бы ускориться, но… помешал коронавирус. Хотя в любом случае для диверсификации нужно не два года, а лет десять более или менее благоприятных условий. Но тема диверсификации никуда не исчезает. Потому что сейчас никто не понимает, что будет с рынком нефти после эпидемии. Скорее всего в мире ускорится рост спроса на альтернативные источники энергии.
— Но ведь нефть подешевела, и многие эксперты говорят, что к 60 долларам она не вернется.
— Но это не повлияет на долгосрочную тенденцию. С учетом структуры затрат производителей нефти долгосрочная цена на нефть не может опускаться ниже 40 долларов за баррель. Экономически же оправданная цена при сложившихся уровнях предложения нефти тяготеет скорее к 60 долларам за баррель или даже выше. Поэтому сохранение цен на уровне 20 долларов за баррель на долгосрочную перспективу совершенно невозможно. А если цены подрастут до 60, то все равно продолжится тенденция к переключению спроса на альтернативные источники энергии на транспорте. К тому же сама транспортная отрасль претерпит очень серьезные изменения. Пассажирские поездки из-за последствий коронавируса сократятся, и это тоже ослабит спрос на горючее. Поэтому делать ставку на нефть как на главный драйвер роста нашей экономики — это бессмысленная задача, которая приведет только к стагнации.
— Но любая альтернатива обойдется дороже. Так нужна ли она?
— Собственно, и до нынешнего кризиса ни одна страна с нефтегазовой специализацией не росла приемлемыми темпами. В большинстве этих стран ВВП на душу населения упал за 2015–2017 годы на 4–7 процентов и не успел восстановиться до нового кризиса. Только четыре страны в эти годы смогли повысить подушевой ВВП на 2 процента каждая (Россия, Казахстан, Норвегия и Канада). Но теперь он снова упадет ниже, чем был в 2014 году.
— Тогда возникает вопрос: куда дальше двигаться? Пока правительство не определилось, кого и как будет поддерживать: то все предприятия пострадавших отраслей, независимо от уровня эффективности, то выбирает «системообразующие» предприятия…
— Такова беспощадная сила эпидемии. Она не делает скидок ни сильным, ни слабым, ни здоровым, ни больным. В отличие от обычного экономического кризиса, при котором, как правило, больше страдают неэффективные производства, коронавирус одинаково ударил по всем компаниям, не различая их по конкурентоспособности. Целые отрасли вынуждены были прекратить деятельность по независящим от них причинам, и сейчас не время разбираться, какие компании эффективны, а какие нет. Помогать продержаться на плаву сейчас надо всем, кто лишился поступлений. Иначе слишком многие вполне эффективные бизнесы погибнут до снятия ограничений, а это надолго замедлит восстановление экономики. В таком случае мы рискуем остаться с еще более огосударствленной экономикой, в которой, как и после двух предыдущих кризисов, снизится доля негосударственных предприятий с несырьевой специализацией и возрастет доля недостаточно эффективных государственных компаний, производящих сырье. И пока сохраняется карантин, задача властей в любой стране — по возможности защитить население и экономику от ужасных последствий пандемии. И в этом плане наше правительство скорее не дорабатывает, чем действует излишне рьяно. Надо вкладывать в экономику как минимум в два раза больше.
— Почему? Величина сумм вложений не является синонимом их эффективности.
— Если объем валового выпуска в этом году сократится хотя бы на 5 процентов (а это оптимистический сценарий), то по стоимости это будет порядка 10 трлн рублей. Тех 2 трлн, которые пока пообещало правительство, едва хватит, чтобы покрыть лишь пятую часть этих потерь, и даже из них пока успели довести до адресатов меньше половины. Предприятиям, которые вообще лишились выручки (как, например, гостиницы, общепит, строительство и авиакомпании), такой помощи не хватит, чтобы продержаться на плаву до конца года. По всем признакам мы должны были бы направить на поддержку наиболее пострадавших предприятий как минимум в 2–3 раза больше ресурсов — примерно 4–6 трлн рублей. При этом некоторые из наиболее пострадавших отраслей на выходе из кризиса могут внести очень заметный вклад в экономический рост, как это было, например, в 2018 году: по темпам прироста добавленной стоимости гостиницы и общепит в 5 раз опередили обрабатывающую промышленность, строительство — в 4 раза, транспорт — в 3 раза.
Но дело теперь даже не в этом. Уже через полгода властям придется заниматься гораздо более широкой повесткой, чтобы нащупать новые возможности для ускорения развития после кризиса. Потому что экономика России, как и других стран, столкнется с ситуацией, про которую говорил греческий философ Гераклит: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды…» Это будет другая река времени, с совершенно другими условиями развития.
— Какими? Можете привести примеры?
— Например, мировая торговля для большинства стран-экспортеров перестанет быть двигателем роста. Вместо глобального рынка начнут развиваться более замкнутые региональные рынки, на которых друг с другом будут торговать соседние страны.
Многие критически важные товары (например, электронные компоненты, лекарства и медицинские изделия) страны будут стараться производить у себя, даже если это станет дороже. Роль транспорта и туризма сократится, но усилится роль телекоммуникаций и цифровой экономики. Начнет меняться система расселения и связанный с ней спрос на жилье и офисную недвижимость. И если мы попробуем с нашими приоритетными национальными проектами образца 2018 года, не обновив их содержания, попытаться ускорить экономический рост, это будет дорога в никуда. То, что задумывалось в 2018 году, было рассчитано на совсем другие условия и не сработает после этого кризиса. Кризис преобразит мировую экономику, как это было после 2009 года
— А что радикального тогда случилось — влили деньги в банки и все вернулось на круги своя…
— После того кризиса в мировой экономике стала резко падать роль первичных ресурсов (особенно углеводородов), снизилось значение трансграничных потоков капитала. Зато пошли в гору отрасли с нематериальными активами, у которых совсем другая логика развития, чем у производства товаров, двигавшего мировую экономику до 2008 года. Эти уроки полезно учесть при выходе из нового кризиса.
— После того кризиса мы продолжили подниматься за счет растущей нефти…
— Нам тогда повезло. А вот тут я бы вернулся к аналогии с дефолтом 1998 года, с чего мы начинали разговор. Помните, во второй половине 90-х годов все попытки раскочегарить разваленную постсоветскую экономику просто не сработали.
Две беды — вирус и падение национальной валюты — нанесли объединенный удар по экономике
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
Две беды — вирус и падение национальной валюты — нанесли объединенный удар по экономике
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
— Однако из затяжного пике вышли за два года.
— Да, но в 2000 году российские власти вынуждены были провести полную перезагрузку экономической команды. Да и вообще всего правительства. И тогда была сформулирована новая повестка развития, реализация которой, пусть и неполная, обеспечила самые высокие темпы роста на душу населения за всю историю страны. Никогда ни до, ни после мы такими темпами больше не росли. Это стало возможно, потому что были найдены новые решения для ускорения развития.
— Какие же?
— В частности, произошла перезагрузка налоговой системы и снизилась административная нагрузка на бизнес. Ускорилось развитие современной системы телекоммуникаций, единого общероссийского потребительского рынка за счет сетевых форматов торговли, появилась массовая ипотека, возникло государственно-частное партнерство в инфраструктуре, что помогло предотвратить угрозу дефицита мощностей в электроэнергетике. Сейчас речь должна идти о примерно такой же по масштабам перезагрузке. Но старые рецепты работать не будут. Надо будет искать новые, искать их быстро. Придется побуждать очень многих экономических агентов перестраиваться под новые условия.
— Кто их сформулирует и создаст? Ведь стратегии у государства нет.
— Никому, кроме как федеральным властям, инициировать такие изменения будет не под силу. Но по плечу ли им сейчас такая задача — вопрос открытый.
— А есть представление об этих новых условиях?
— Говорят, цыплят по осени считают. Пока мы видим некоторые фрагменты будущей очень мозаичной картины. И они небезынтересны. И как ни странно, пока они довольно тесно связаны с национальными проектами 2018 года. Это касается высшего образования, медицины и инфраструктуры. Но в новых условиях эти проекты потребуют серьезной перезагрузки. Думаю, ближе к 21-му году начнут проясняться и другие возможности диверсификации экономики, не связанные с действующими национальными проектами.
— В чем именно?
— Например, в мировой практике высшее образование уже давно начало переходить на онлайновый контент. Чтение лекций в аудитории с физическим присутствием слушателей — это средневековый метод, ничего общего не имеющий с качеством современного образования. В России вузы вынуждены держать большой штат преподавателей, часто это очень пожилые люди, которым платят копейки, и они за эту мизерную плату читают весьма посредственные лекции скучающим студентам. Карантин вынудил вузы перейти к онлайн-формам обучения. И оказалось, что это не только возможно, но и выгодно. Студенты могут получать лучший контент от специалистов мирового уровня. Для самих преподавателей, прежде всего для наиболее компетентных из них, это означает резкое повышение производительности труда. Потому что записанная один раз лекция наилучшего качества может прослушиваться всеми студентами столько раз, сколько нужно. И важно, что для управления процессом обучения на первый план в такой системе выходит онлайн-общение преподавателей и студентов в форме интерактивных семинаров и индивидуальных консультаций.
Я думаю, в нашем вузовском образовании это создает по-настоящему революционную ситуацию. Потому что кардинально меняется вся система обучения, мотивации преподавателей и студентов. Одновременно происходит и перераспределение ресурсов, в которых содержание зданий, сооружений, больших аудиторий будет занимать все меньше места. Как следствие, возрастут зарплаты наиболее производительных и компетентных преподавателей и научных работников, а вузы смогут брать наиболее талантливых специалистов, которые получат хорошее вознаграждение. На это нужно перенацелить национальный проект «Образование».
В здравоохранении сейчас может двинуться вперед телемедицина. Наш Минздрав к телемедицине до недавнего времени относился с явным предубеждением. У нас была запрещена первичная диагностика в режиме онлайн, консультации психиатров и дерматологов. Хотя во многих развитых странах все это считается вполне приемлемым. В любом случае, удаленная передача данных о состоянии больного, полученных в автоматическом режиме от датчиков, может помочь в постановке правильного диагноза и последующем лечении. Карантины в условиях пандемии подтолкнули здравоохранение во всем мире к более широкому внедрению телемедицинских технологий. В развитых странах еще до кризиса здравоохранение и производство лекарств вошло в тройку отраслей, вносивших наибольший вклад в рост экономики наряду с производством электроники и информационными технологиями. В России этот процесс только начинается. Но, скорее всего, после пандемии интерес к развитию здравоохранения и фармы в России, как и во всем мире, усилится, и эта отрасль станет одним из драйверов экономического роста. Для этого надо пересмотреть содержание и размеры финансирования национальных проектов «Здравоохранение» и «Активное долголетие».
И есть еще один урок карантина, который может повлиять на условия работы многих людей и на содержание национальных проектов.
Стало понятно, что в России, как и в других странах, количество очных взаимодействий работников было избыточным. Технологии позволяют сократить время присутствия в офисе. Работа в удаленном формате чем дальше, тем больше будет распространяться на самые разные отрасли экономики.
А если так, то это повлияет на развитие отраслей, которые обслуживают этот процесс. Рынок офисной недвижимости может резко сократиться. А транспортная инфраструктура, система телекоммуникаций, рынок жилья вырастут и подстроятся под условия работы на дому. Карантин показал, насколько тяжело работать удаленно в наших тесных городских квартирах. 40-метровая городская квартира как-то годится для жизни, если семья большую часть дня проводит вне дома. Но для работы на дому, особенно если и дети будут переходить на онлайн-обучение, нужно гораздо более просторное жилье. Для тех, кто работает и учится удаленно, больше подойдет просторный загородный дом. Рост спроса на такое жилье может в будущем сильно изменить систему расселения, финансирование жилья, развитие инфраструктуры и многое другое. Должна заработать ипотека для индивидуального домостроения, которая в России для этой категории жилья до сих пор не работает. В зонах коттеджной застройки нужен быстрый интернет, газификация, социальная инфраструктура и еще многое другое. Нужны, наконец, дороги. И не скоростные вылетные магистрали из мегаполиса, а местные дороги, обеспеченность которыми, например, в Подмосковье в четыре раза меньше, чем в Евросоюзе. Все это повысит качество жизни и создаст новые рынки, привлекающие инвестиции. Благодаря этому строительство, производство строительного оборудования и материалов, а также телекоммуникации смогут увеличить вклад в экономический рост. Но, чтобы не упустить эти возможности, потребуется серьезно пересмотреть действующие национальные проекты в части развития жилья, городской среды, транспортной инфраструктуры и цифровизации.
— Может ли нынешний кризис привести к новому экономическому укладу — ведь о нем говорят уже давно?
— Мы пока не понимаем до конца всех процессов, которые происходят в мировой экономике. Скорее всего, произойдут радикальные перемены. Частично они уже обозначились за последние пять лет, а нынешний кризис их ускорит. Например, до 2008 года мировая торговля несырьевыми промышленными товарами росла быстрее, чем мировой ВВП. И те страны, которые начинали много экспортировать, могли ускорить собственный экономический рост, потому что за рубежом на эти товары спрос очень быстро увеличивался. Именно поэтому Китай превратился в мировую фабрику товаров. Но начиная примерно с 2012–2013 годов стоимость экспорта товаров и трансграничные потоки капитала начали отставать от роста мирового ВВП. Опережающими темпами росли лишь трансграничные потоки людей и цифровые услуги.
Но это еще не все. Пандемия коронавируса может подтолкнуть принципиальную перестройку всей географии мировой торговли. Раньше ведущее место в ней принадлежало производственным цепочкам, когда промежуточные товары в процессе создания конечной продукции могли десятки раз пересекать границы стран и континентов. Теперь этот процесс меняется. Производство товаров втягивается в рамки одной страны или нескольких соседних стран одного региона. Сейчас компании больше думают о том, чтобы создавать у себя критические запасы комплектующих и избегать многократного пересечения границ, даже если это увеличивает затраты. Например, компании США уже сейчас в 2 раза больше торгуют с предприятиями Мексики и Канады. То же самое происходит и в Евросоюзе. Компании наиболее развитых стран континента размещают производство промежуточных товаров в соседних странах бывшего Советского блока. Процесс идет настолько активно, что эти страны показывают самые высокие темпы роста в Европе. После пандемии масштабы сжатия производственных цепочек ускорятся. Из Китая многие из них начнут перемещаться поближе к европейскому рынку. Возможностей Восточной Европы для этого уже будет недостаточно. И российская промышленность вполне способна побороться за участие в этих растущих региональных поставках. Еще недавно слабая интеграция российских компаний в трансграничные производственные цепочки рассматривалась как большой недостаток. В новых условиях, когда цепочки стали сжиматься, этот недостаток может превратиться в наше конкурентное преимущество на емком европейском рынке.
У нашей страны есть еще очень большой потенциал индустриализации, и в целом качество российской промышленности не плохое. Думаю, у России здесь есть шансы нарастить производство во многих отраслях (химия и производство удобрений, деревообработка и металлообработка, пищевая промышленность, производство строительных материалов и оборудования, товаров для дома, лекарств, медицинских изделий и многое другое). Высокая автоматизация новых производств приведет к развитию робототехники и автоматизированного оборудования. Но для всего этого, в частности, потребуется серьезная перезагрузка и усиление национального проекта по поддержке несырьевого экспорта. В то же время надо понимать, что этот рост будет неравномерным. Например, сокращение пассажирских поездок ослабит спрос на продукцию транспортного машиностроения. В любом случае многие отрасли промышленности смогут получить «второе дыхание», привлечь инвестиции, в том числе иностранные, и выйти с новой продукцией на рынки соседних стран.