90 лет назад началась война советской власти против русской деревни — война на уничтожение. Как коммунистам удалось победить — во второй статье серии, начатой в мартовском номере «Ъ-Науки».
Картина «Из недавнего прошлого», автор Юрий Кугач
Фото: Fine Art Images / DIOMEDIA
Картина «Из недавнего прошлого», автор Юрий Кугач
Фото: Fine Art Images / DIOMEDIA
Сельскохозяйственная катастрофа
С точки зрения генсека ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина, особое значение для социалистического строительства имела «ликвидация кулачества» с одновременным созданием колхозной системы, закрепостившей абсолютное большинство населения СССР. В 1929–1933 годах число колхозов выросло с 57 тыс. до 224,5 тыс., а доля коллективизированных крестьянских хозяйств — с 4,1% до 65%. «Колхозы победили окончательно и бесповоротно»,— сообщил Сталин в отчетном докладе под бурные и продолжительные аплодисменты.
Так завершилась затянувшаяся русская революция. В конце февраля 1917 года мобилизованный крестьянин в серой шинели начал ее на петроградских улицах как буйный участник солдатского бунта, чтобы семнадцать лет спустя — и совершенно неожиданно для себя — закончить ее прикрепленным к земле рабом в сталинском колхозе. Недаром по донесениям органов ОГПУ аббревиатура ВКП (б) расшифровывалась теперь «врагами народа» как «второе крепостное право (большевиков)». За праздничное торжество радостных делегатов, которым вскоре в массе своей предстояло бесславно сгинуть в расстрельных подвалах НКВД, побежденная деревня заплатила страшную цену.
В 1930–1933 годах сталинская политика унесла примерно 7,5 млн человеческих жизней: более 0,6 млн раскулаченных крестьян и членов их семей погибли на этапах депортаций, в спецтрудпоселках и побегах, около 7 млн человек — от голода 1932/33 годов, ставшего результатом коллективизации, тотальных хлебозаготовок и других политических мероприятий Коммунистической партии; более 50 тыс. осужденных крестьян умерли на этапах, пересылках, в тюрьмах, колониях и лагерях ГУЛАГа, еще примерно 20–25 тыс. сельских «контрреволюционеров» уничтожили органы ОГПУ. Среди них, например, по сфабрикованному делу об «антиколхозном заговоре» барнаульские чекисты расстреляли 28 апреля 1933 года члена колхоза «Пламя коммунизма» Старобардинского района Западно-Сибирского края Макара Шукшина — отца трехлетнего Василия Шукшина.
Из выступления генерального секретаря ЦК РКП (б) Иосифа Сталина с отчетным докладом на XII съезде партии, 1923 год
«Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь»
Потери отечественного животноводства исчислялись миллиардами рублей. Если в 1923–1927 годах, за несколько сытых лет нэпа, в круглых цифрах поголовье лошадей выросло с 20 млн до 23 млн, а коров — с 26 млн до 30 млн, то в 1929–1933 годах в сельском хозяйстве произошла настоящая катастрофа.
В рыночных ценах 1913 года понесенные убытки превысили 3,4 млрд золотых рублей ($1,7 млрд). Если предположить, что доллар США с 1913 года обесценился примерно в 25 раз, то общие финансовые потери животноводства в 1929–1933 годах — без отрасли птицеводства за отсутствием должной статистики — мы можем оценить в современных показателях как минимум в $42 млрд. Резкое сокращение поголовья лошадей потребовало крупных бюджетных расходов на экстренное производство многочисленных сельхозмашин, чтобы обеспечить обработку огромных государственных латифундий. При этом сталинский тезис об успешной механизации сельского хозяйства не выдерживает критики. Если в 1916 году совокупная мощность конского поголовья и тракторного парка составляла 17,9 млн лошадиных сил, а в 1929-м — 17,4 млн, то в 1937-м — лишь 16,7 млн, так как встречные поставки техники не смогли компенсировать колоссальный урон от гибели миллионов лошадей в начале 1930-х годов. Тем более не выросла и урожайность. Если в 1913/14 годах на душу населения собиралось почти 500 кг хлеба, то в 1922/23-м — 360, в 1928/29-м — 400, в 1932/33-м — 340, а в 1938/39 — 370. «Серп и молот — смерть и голод»,— говорили шепотом в узком кругу молодые колхозники-красноармейцы, чьи неосторожные высказывания фиксировали сексоты особых отделов НКВД.
Сталинская коллективизация, положившая начало деградации советской деревни, привела к миллионным жертвам и миллиардным потерям, не повысила эффективности крестьянского труда и не улучшила народного благосостояния. В чем же тогда заключался смысл насильственного создания всесоюзной колхозной системы?
Самая настоящая олигархия
После Октябрьского переворота большевики с трудом мирились с существованием индивидуальных крестьянских хозяйств. Владимир Ленин, Феликс Дзержинский, Григорий Зиновьев и другие руководители Коммунистической партии неоднократно называли советскую модель социально-экономического устройства государственным капитализмом, в рамках которой — в соответствии с большевистской доктриной — не было места ни свободной торговле, ни рыночным отношениям, ни самостоятельным производителям продовольствия. Революционные преобразования совершались под лозунгом уничтожения классов ради достижения всеобщего имущественного равенства и формирования нового человека. «Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию, — взывал к соратникам в сентябре 1918 года член ЦК РКП (б) и председатель Петросовета Григорий Зиновьев.— С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить». Поэтому первые шаги к введению «второго крепостного права» исподволь были сделаны еще во время гражданской войны. Вслед за отменой права собственности на землю большевики объявили ее зимой 1919 года единым государственным фондом.
Наступательные операции белых армий заставили Ленина отложить массовое создание социалистических хозяйств, чтобы не толкнуть середняка в лагерь российской контрреволюции. А крестьянские восстания 1920–1921 годов вынудили руководителей РКП (б) в качестве «временного отступления» согласиться на ограниченную либерализацию экономики — новую экономическую политику, нэп.
Но нэп мог существовать лишь до тех пор, пока не представлял непосредственной опасности для однопартийной диктатуры, так как система управления крестьянской страной осталась неизменной. На вершине власти находился Центральный комитет (ЦК), избиравшийся на очередном партийном съезде, и более узкие коллегиальные органы — Организационное и Политическое бюро, включавшие наиболее авторитетных цекистов. «Самая настоящая "олигархия",— откровенно признавал Ленин.— Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека». Безопасность властной вертикали обеспечивали карательные органы ВЧК-ГПУ: «слуга партии», по определению Дзержинского.
Классовый враг
По существу чекисты защищали неприкосновенность партийной бюрократии, в ее руках концентрировались власть и национализированная собственность, учет и распределение ресурсов, функции политического контроля, пропаганды и репрессивных мероприятий. Возраставший аппарат приобретал исключительное влияние, охватывая постепенно все стороны государственной, экономической, общественной и культурной жизни СССР. С осени 1923 года тысячи назначений на ключевые должности контролировались руководящими органами РКП (б). На местах свою низовую номенклатуру формировали ЦК республиканских компартий, губернские (областные) и уездные (районные) комитеты. Численность партработников в середине 1920-х годов оценивается примерно в 15 тыс., накануне коллективизации — в 25 тыс., а к концу 1930-х годов — более чем в 130 тыс. человек. С 1918–1919 годов совершенствовалась и развивалась система номенклатурных привилегий: от прикрепления ответственного товарища к спецснабжению до предоставления ему комфортного жилья, элитного медицинского обслуживания, персонального транспорта и права ношения огнестрельного оружия. «Коммунистическая революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия»,— полагал Милован Джилас, бывший одним из руководителей Коммунистической партии Югославии и ставший гонимым диссидентом.
Поэтому важнейшая задача для номенклатуры заключалась в том, чтобы сохранить свое господствующее положение в завоеванной стране. Цена вопроса значения не имела. Контрреволюционный реванш для десятков тысяч партработников не только означал личный крах, но и представлял непосредственную угрозу жизни. В случае радикальных перемен в СССР Коммунистическая партия не могла перейти цивилизованным образом в парламентскую оппозицию. Захватив власть в России вооруженным путем, большевики удерживали ее путем жестокого насилия и не собирались заключать социальный мир. «Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем»,— заявил Сталин соратникам на заседании Политбюро 3 января 1925 года.
И очередной «классовый враг» вскоре нашелся.
Системный кризис нэпа, начавшийся в августе 1926 года, быстро приобрел очевидный характер. Его главные причины заключались в значительном превышении крестьянского спроса над государственным предложением на рынке промтоваров, а также в искусственном сдерживании большевиками частной инициативы. Крестьяне, составлявшие более 82% населения СССР, производили продовольствие, зарабатывали деньги и хотели покупать больше нужных им потребительских изделий. Но крестьянский спрос устойчиво превышал предложение. Цены на дефицитные промтовары стали расти, а в качестве неизбежной реакции крестьяне стали поднимать и отпускные цены на продовольствие. В сложившейся ситуации большевики попытались вынудить сельских производителей продавать хлеб по заниженным закупочным ценам, и результатом нового обострения отношений между партией и крестьянством, несмотря на высокий урожай 1926 года, стали хлебозаготовительные кризисы 1927/28 годов. В 1927 году в Уголовном кодексе РСФСР появилась новая 107-я статья, предусматривавшая годовое тюремное заключение с конфискацией имущества или без такового за умышленное повышение цен и укрывательство товаров от продажи. Большевики получили кистень для диктата на рынке.
«В случае войны казачество Кубани будет на стороне противника советской власти» (красноармеец национального кавалерийского полка, СКВО, Б. Г. Ивченко, из крестьян, член ВЛКСМ, арестован 11 февраля 1933 года)
«Житуха никуда, там урожай плохой, люди в колхозах голодают и говорят… вашу мать все равно нам придется с вами воевать» (красноармеец кавалерийского эскадрона 28-й стрелковой дивизии, СКВО, Н. И. Прокопов, из крестьян, член ВЛКСМ, арестован 17 февраля 1933 года)
Однако первый сталинский нажим на деревню показал полную бесперспективность директивных цен и насильственных хлебозаготовок. В ответ на внеэкономическое принуждение, как и в годы гражданской войны, крестьяне начали неизбежно сокращать производство, чтобы защищаться от нового похода за даровым продовольствием. Если в 1926–1927 годах государственные хлебозаготовки составили 117,8 млн центнеров, то в 1928–1929 годах — лишь 107,9 млн, а сбор хлебов упал с отметки в 662,5 млн центнеров до 614,3. В ближайшие годы партия по-прежнему не могла гарантировать бесперебойное снабжение городов и армии, а такая перспектива создавала условия для забастовок и массовых волнений с непредсказуемыми последствиями. 15 июня 1928 года член партии с 1898 года и заместитель наркома финансов СССР Моисей Фрумкин обратился с письмом в Политбюро ЦК ВКП (б), предложив изменить экономическую политику и ослабить давление на крестьян. «Деревня, за исключением небольшой части бедноты, настроена против нас»,— предупреждал Фрумкин, заслуживший резкую отповедь сталинцев и расстрелянный в 1938 году.
Хлеб мировой революции
Внутриполитическая обстановка в СССР неизменно ухудшалась. Если в 1926–1927 годах органы ОГПУ зафиксировали 1612 терактов, то в 1928–1929-х — 10 120. Количество протестных выступлений по стране выросло с 63 в 1926–1927 годах до 2016 в 1928–1929 годах. Зимой 1928 года в волостном селе Воскресенском Рыбинского уезда Ярославской губернии среди жителей зазвучали призывы «выкинуть трехцветный флаг и поднять восстание», в Донском округе Северо-Кавказского края в подполье формировались вооруженные казачьи группы. Широко распространялись антибольшевистские листовки: в 1928 году — 845 учтенных случаев, в 1929-м — 2391. Официальная концепция коллективного землепользования не пользовалась популярностью на селе. Осенью 1929 года в СССР насчитывалось более 25,4 млн крестьянских дворов, из которых более 24,4 млн вели единоличное хозяйство и лишь чуть более 1 млн (4,1%) были в той или иной форме коллективизированы.
«Мужики в те годы недоумевали по поводу следующей проблематической дилеммы. В непонятности мужики делились — пятьдесят, примерно, процентов и пятьдесят. Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все от мала до велика, не покладая рук; ежели они покупали телку, они десять раз примеривались, прежде чем купить; хворостину с дороги они тащили в дом; избы у них были исправны как телеги, скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши; продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись; и считались они врагами революции, ни более, ни менее того. Другие же проценты мужиков имели по избе, подбитой ветром, по тощей корове и по паршивой овце — больше ничего не имели; весной им из города от государства давалась семссуда, половину семссуды они поедали, ибо своего хлеба не было, другую половину рассеивали — колос от колосу, как голос от голосу; осенью у них ничего не родилось — они объясняли власти недород недостатком навоза от тощих коров и паршивых овец, государство снимало с них продналоги и семссуду — и они считались друзьями революции… "Врагов" по деревням всемерно жали, чтобы превратить их в "друзей", а тем самым лишить возможности платить продналог, избы их превращая в состояние, подбитое ветром»
Разумный выход из тупиковой ситуации заключался в устранении объективных причин хлебозаготовительных кризисов путем полной либерализации советской экономики. Чтобы обеспечить продовольственную безопасность и рост производительности труда, требовалось восстановить нормальный товарообмен между городом и деревней, отменить монополию внешней торговли, допустить на внутренний рынок иностранных импортеров, раскрепостить частную хозяйственную инициативу, в том числе и в промышленности, вернуться к широкому свободному предпринимательству, воссоздать систему частных банков и кредита, наконец, восстановить институт частной собственности, пересмотреть законодательную базу и правоприменительную практику. В свободной экономической модели налоговые поступления от многочисленных участников мелкого, среднего и крупного бизнеса превращались в постоянный источник для возрождения отечественной индустрии после разрушительных опытов эпохи «военного коммунизма». Однако подобная программа означала бы «возврат к капитализму» — прекращение социалистического эксперимента и ликвидацию диктатуры ВКП (б).
В то же время локализовать нараставшее недовольство в городах и существовать еще несколько лет в состоянии хлебозаготовительных кризисов большевики не могли. Политические риски были слишком велики, пока в любой степени сохранялась независимость крестьян-производителей от государства. Сталин отчетливо понимал, что конфликт с хлеборобами не имел компромиссного разрешения, как бы того наивно не желала группа «правых» коммунистов во главе с членом Политбюро Николаем Бухариным. На рубеже 1920–1930-х годов речь шла не о разных методах социалистического строительства в СССР, а о существовании Коммунистической партии и судьбе Октябрьского переворота.
«Сущность трагедии русского крестьянина под советской властью заключается не в том, что у него отняли землю, скот и орудия производства, а в том, что со всем этим у него отняли смысл его земного существования. Раньше у каждого крестьянина, у каждого трудящегося на земле была цель, дававшая смысл его жизни и труду. Этой целью было приобретение собственного участка земли. А перед достигшим этой цели открывался целый ряд побочных целей, которых хватало на века и десятки поколений. Покупкой, либо удачной женитьбой детей закруглить свой участок, срубить новую избу, завести пчельник, добыть племенную корову, лошадь, свинью, птицу, купить лесок, построить мельницу и сотни других крестьянских забот, которые заполняли трудовую жизнь целых поколений и, постепенно осуществляясь, вели к определенному и ощутимому прогрессу. Крестьянин любил свое хозяйство, берег его, и легче ему умиралось, если он знал, что передает его детям в увеличенном или улучшенном виде. Ничего этого не осталось после коллективизации»
В мае 1928 года в беседе со студентами Института красной профессуры Сталин наконец назвал крестьянство «таким классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров». Кроме того, при ответах на вопросы он обратил внимание еще на одну причину грядущей коллективизации. «От того, как мы разрешим проблему хлеба, зависит не только судьба советской власти, но и мировой революции,— заявил генсек ЦК ВКП (б).— Мировая революция может питаться только советским хлебом». Из коллективизированной деревни предполагалось выкачивать ресурсы, чтобы обеспечить Красной армии абсолютные военно-технические преимущества в неизбежной грядущей борьбе за советизацию Европы. Гонка вооружений в СССР начиналась во имя «объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику», как декларировала Конституция. Робкие упреки со стороны отдельных слушателей в ревизии ленинского наследия в виде отказа от теории добровольной кооперации докладчик решительно отверг. «Ленинизм — не Библия, а диалектика,— поучительно сказал Сталин.— Постоянной величиной в нашей политике является собственно наша стратегия — борьба за коммунизм. Тактику мы меняли, и будем менять, даже радикально, когда это диктуется интересами стратегии». Дискуссия завершилась, и скорый конец нэпа больше не вызывал сомнений. Для сохранения и укрепления собственной власти у сталинцев оставался единственный путь: в кратчайший срок надлежало силой превратить крестьян в бесправных сельскохозяйственных рабочих-батраков, прикрепленных к государственным предприятиям по обработке земли.
Из сводки № 21 «О положении в городе и деревне за период с 23 июня по 2 июля 1927 г.» отдела информации и политконтроля ОГПУ
«Скоро будет война, дадут нам, крестьянам, оружие, а мы его обратим против Советской власти и коммунистов, нам власть рабочих не нужна, мы ее должны сбросить, а коммунистов удушить» (деревня Саморуково Трудовой волости Московского уезда Московской губернии)
Таким образом, насильственное создание колхозной системы и введение «второго крепостного права» становилось неизбежным процессом, несмотря на любые потери и издержки. «Коллективизация крестьянских хозяйств была экономически нерентабельна, но она была нужна новому классу для укрепления его власти и защиты его собственности»,— резюмировал Джилас. По существу речь шла о целенаправленной и долгосрочной политике по раскрестьяниванию сельского населения. Однако сразу покорить деревню не удалось, и для того чтобы сломить отчаянное крестьянское сопротивление коллективизации в 1930–1932 годах, потребовалась жестокая и комбинированная политика, включавшая карательные операции, репрессии, принуждение, ужесточение налогов и пропагандистские кампании. Только когда удалось достичь относительного успеха, Сталин заговорил о «съезде победителей».
Но победа оказалась пирровой.