«Архиважно добить Польшу»

25 апреля 1920 года польские войска начали наступление на Киев. В ходе возобновившейся советско-польской войны Красная армия отступала, но затем дошла до Варшавы, а потом неожиданно потерпела сокрушительное поражение. Его причиной сначала называли отрыв быстро наступавших войск от тылов и плохое их обеспечение. А после смерти Сталина вспомнили о том, что именно он, будучи фактическим руководителем Юго-Западного фронта, задержал в критический момент переброску войск из-под Львова к Варшаве. Но все это было лишь частью правды. На самом деле причиной краха стала всего одна фраза в очень важном документе, с помощью которой Ленина и его окружение провели как детей.

«Мы перережем всех»

Никогда ни прежде, ни позднее В. И. Ленин не оказывался в настолько нелепом и жалком положении. Оно не могло сравниться даже с самыми неприятными эпизодами дореволюционных лет, когда во время внутрипартийных баталий за контроль над кассой и прессой РСДРП ему случалось проиграть. Создавшаяся ситуация не шла ни в какое сравнение и с обсуждением в 1918 году Брестского мира, когда главу партии при голосовании не поддержало большинство членов ее ЦК. В тех случаях Ленин хотя бы был убежден, что абсолютно прав. А 22 сентября 1920 года, выступая с отчетным докладом на IX Всероссийской конференции РКП(б), он многословно, упрямо и крайне неубедительно доказывал, что сокрушительное поражение в советско-польской войне — это большая политическая победа.

Самым удивительным в этом было то, что Ленин мог воспользоваться для самооправдания куда более серьезными и весомыми аргументами. В конце 1919 года бои на советско-польском фронте утихли, в Сибири и на юге России Красная армия вела успешное наступление, и руководители советской власти сочли, что настало время для решения накопившихся тяжелейших экономических проблем.

Прежде всего, было решено прекратить управлять страной вслепую, не имея, по сути, точной информации ни о чем. Для чего провести Всероссийскую перепись для учета людских и материальных ресурсов (см. «Надо осмотреться и подсчитаться» ). Особое внимание уделялось преодолению терзавшего страну не первый год топливного кризиса — восстановлению и увеличению добычи угля в Донбассе и скорейшему установлению контроля над районами, богатыми «кровью войны» — нефтью.

28 февраля 1920 года Ленин телеграфировал членам Реввоенсовета Кавказского фронта И. Т. Смилге и Г. К. Орджоникидзе:

«Нам до зарезу нужна нефть, обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефтяные промыслы, и, наоборот, даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости».

После занятия нефтеносных районов Северного Кавказа Красная армия подошла к границе Азербайджана, и началась проработка планов его, как говорилось в то время, советизации (см. «Грузию легче завоевать, чем Армению»).

Для максимально возможного обеспечения советской России нефтью недоставало лишь одного — контроля над Восточной Галицией.

Ведь до Первой мировой войны это владение Австро-Венгрии считалось основным районом нефтедобычи в Европе. А после войны и ликвидации «лоскутной империи» победители никак не могли определиться со статусом Восточной Галиции — то категорически отказывались включить ее в состав Польши, то предоставляли полякам право на временное управление ею.

За советизацию этих земель отвечал член Политбюро ЦК РКП(б), нарком по делам национальностей РСФСР и член Реввоенсовета Юго-Западного фронта И. В. Сталин, которому Ленин еще 14 февраля 1920 года писал:

«Сообщите точнее, какие меры предлагаете для создания галицкого ударного кулака и для того, чтобы не тасовать дивизий; дипломатия наша должна не шуметь, а молчать о Галиции».

Правда, с момента достижения пика в 1909 году нефтедобыча в Восточной Галиции заметно снизилась. Но у территории со столицей во Львове было еще одно важное для вождя мирового пролетариата преимущество — ее советизация создавала плацдарм для продвижения революции в Центральную, а затем и в Западную Европу. А Ленин ни на день не прекращал добиваться своей главной цели — мировой революции. К примеру, 17 марта 1920 года он в телеграмме писал Сталину:

«Только что пришло известие из Германии, что в Берлине идет бой и спартаковцы завладели частью города. Кто победит, неизвестно, но для нас необходимо максимально ускорить овладение Крымом, чтоб иметь свободные руки, ибо гражданская война в Германии может заставить нас двинуться на Запад на помощь коммунистам».

Вот только путч в Берлине, который быстро подавили, организовали не члены прекратившего к тому времени существование «Союза Спартака», ставшие коммунистами, а их противники — военные, недовольные резким сокращением германской армии по Версальскому договору. Так что точность получаемой главой советского правительства информации о зарубежных событиях мало отличалась от точности данных о внутренних делах.

Но действуя фактически наугад, не сообразуясь с реальной обстановкой, он продолжал выделять значительные средства зарубежным коммунистам на агитацию и подрыв существующего строя. Одновременно Ленин пытался организовать прорыв экономической блокады России и наладить торговые, а вслед за ними и дипломатические отношения с буржуазными правительствами тех же самых стран.

«Она никогда не сдерживает обещаний»

На взаимоисключающих решениях строились и отношения с Польшей, на линии соприкосновения с войсками которой периодически вспыхивали боевые действия. Народный комиссар по иностранным делам РСФСР Г. В. Чичерин 26 января 1920 года писал Ленину:

«Наиболее серьезную опасность представляет для Советской Республики в данный момент возможность польского наступления. Стремясь вовлечь Польшу в войну с Советской Россией, польские активисты действуют тем аргументом, будто бы Советская Россия готовит нападение на Польшу, которое должно быть предупреждено. В такой обстановке должно с нашей стороны тщательно избегать всего того, что может быть использовано польскими активистами для подкрепления своих обвинений».

Чичерин предлагал строжайше запретить редакциям газет публиковать статьи с призывами разгромить Польшу. А в дополнение представил план действий, который должен был предотвратить возобновление советско-польской войны. Прежде всего, нарком считал, что нужно четко установить линии разграничения войск:

«Для того чтобы мы могли гарантировать, что дальше известной линии не будет происходить продвижение наших войск, эта линия должна быть точно установлена. На белорусском фронте занимаемая в настоящее время нашими войсками демаркационная линия уже является пределом, за который мы не будем наступать. На украинском фронте эта линия еще не определена, так как при обладании черноморскими гаванями необходим тыл, эта линия должна проходить западнее Киева, следовательно, по правобережной Украине.

Необходимо, чтобы наши военные специалисты немедленно установили эту предельную линию нашего наступления на Украине».

А для получения нужного эффекта Чичерин советовал обратиться к польскому народу:

«Чтобы отнять у польских активистов направленное против нас орудие, мы должны обратиться к Польше с новым заявлением, о широком распространении которого нужно будет специально позаботиться и в котором нами будет сказано как о том, что независимость Польши нами принципиально признавалась в целом ряде наших выступлений, так и о том, что ни наши, ни украинские Красные войска не будут идти дальше определенной линии».

Нарком предложил сделать заявление о Польше не только правительству — Совнаркому РСФСР, но и высшему законодательному органу — Всероссийскому центральному исполнительному комитету (ВЦИК):

«Это заявление должно заключать в себе повторение нашего мирного предложения Польше, которое было нами сделано 22 декабря и не было доведено польским правительством до сведения польского общества. Такое заявление могло бы быть сделано в настоящий момент от имени Совнаркома, причем о нем должно быть доложено на открывающейся скоро сессии В.Ц.И.К., которому следует предложить в торжественной форме его подтвердить».

При этом Чичерин особо предупреждал:

«Когда нами будет сделано заявление о предельной линии нашего наступления и о том, что мы не будем наступать на белорусском фронте, всякое нарушение нашего обещания сделает совершенно невозможными для нас на будущее время дипломатические переговоры, так как этим будет подкреплено довольно распространенное представление, что с советской властью никакое соглашение невозможно, так как она никогда не сдерживает обещаний. Поэтому нужно будет предписать под страхом строжайших наказаний, чтобы дальше установленной линии боевые операции нами не производились».

К мнению наркома прислушались, и два дня спустя, 28 января 1920 года, Ленин и Чичерин подписали «Заявление Совнаркома РСФСР правительству Польши и польскому народу». В нем поляков призывали не поддаваться влиянию Антанты (Согласия) в лице британского военного министра и министра авиации У. Черчилля и французского премьер-министра Ж. Клемансо (который, правда, неделей раньше оставил свой пост).

«Польша,— говорилось в заявлении,— стоит теперь перед решением, которое может иметь тягчайшие последствия на долгий ряд лет для жизни обоих народов. Все данные свидетельствуют о том, что крайние империалисты Согласия, сторонники и агенты Черчилля и Клемансо, напрягают в настоящий момент все усилия к тому, чтобы ввергнуть Польшу в беспричинную, бессмысленную и преступную войну с Советской Россией».

Советское правительство заверяло, что чуждо каким бы то ни было агрессивным намерениям, что войска не перейдут обозначенных в заявлении линий и что в отношении двух стран «не существует ни одного вопроса: территориального, экономического или иного, который не мог бы быть разрешен мирно путем переговоров, взаимных уступок и соглашений».

Однако в принятом 2 февраля 1920 года «Обращении ВЦИК к польскому народу» появилась фраза, насторожившая всех, кто в Польше не считал себя сторонником коммунистов:

«Мы, представители русского рабочего класса и крестьянства, открыто перед всем миром выступали и выступаем как борцы за коммунистические идеалы; мы глубоко убеждены, что трудовой народ всех стран выйдет на тот путь, на который уже вступил русский трудовой народ».

И вряд ли их мог успокоить следующий фрагмент обращения:

«Но наши и ваши враги обманывают вас, когда говорят, что русское Советское правительство хочет водворить коммунизм на польской земле штыками русских красноармейцев».

«В самом чувствительном для нее месте»

В искренность намерений советского руководства не поверили и союзники Польши.

«Большевики,— писал Черчилль,— громко заявляя о том, что они желают мира, деятельно готовятся к наступлению… В дополнение к подкреплениям, которые большевики непрерывно посылают на польский фронт, получены и другие указания на неминуемую атаку со стороны большевиков».

А две недели спустя после публикации заявления Совнаркома о Польше в печати, 14 февраля 1920 года, нарком по иностранным делам писал Ленину:

«Из сообщений, полученных мною из Реввоенсовета, я вижу, что наши военные склонны не считаться с линией, указанной в обращении Совнаркома к Польше, например в тех случаях, когда действующие на Волыни или в Подолии повстанцы призывают нас на помощь. Совершенно недопустимо после такого заявления, пока не произошло новых фактов, ведущих к аннулированию этого заявления, нарушать самое торжественное наше заверение. Если бы мы стали так поступать, в будущем ни одному нашему слову не будут верить. Тем более недопустимо это, принимая во внимание крайнюю ненадежность так называемых повстанцев этих местностей. Нельзя из-за проблематичных, минутных выгод жертвовать основным и главным».

Еще большую опасность, как считал Чичерин, представляло предложение Сталина:

«Тов. Сталин хочет, чтобы мы вступили в сношения с восточными галичанами и обещали им независимость. Это есть полнейшее нарушение нашей линии по отношению к Польше… С нашей стороны не должно быть ни одного наступательного шага против Польши, между тем вступление теперь в сношения с Восточной Галицией и обещание ей всяких благ было бы самым определенным политическим наступлением на Польшу, в самом чувствительном для нее месте, т. е. со стороны нефтяной области».

Чичерин попытался, как тогда говорилось, снять галицийский вопрос с повестки дня. Или хотя бы отложить:

«Слова о независимости для Восточных Галичан большого значения не имеют, потому что к ним с этими словами обращались уже много раз и они перестали им верить. Такая политика может только принести величайший вред нашей общей линии».

Но поскольку Сталин действовал по прямому указанию Ленина, нарком предлагал прибегнуть к маскировке:

«Будущее покажет, каковы будут результаты, но, во всяком случае, даже если будет война, абсолютно необходимо, чтобы вина целиком ложилась на польское правительство.

Это необходимо уже для того, чтобы определенным образом действовать на психику польских промежуточных элементов и наших собственных масс».

Дельный совет Чичерина 28 февраля 1920 года стал основой решения Политбюро ЦК РКП(б), в котором о бывшем польском социал-демократе и члене ЦК РКП(б) К. Б. Радеке говорилось:

«Поручить т. Радеку руководство всей печатной агитацией и ознакомление общественного мнения с позицией России и польского правительства в польском вопросе, чтобы могущая возникнуть война с Польшей была правильно понята русскими и польскими массами как нападение империалистской Польши в угоду Антанте на желающую мира Советскую Россию».

Тем же решением польским коммунистам выделялись дополнительные средства для ведения работы внутри Польши:

«Предоставить в распоряжение Польского бюро при Ц.К. все необходимые материальные средства для поддержки движения в Польше».

Кроме того, Политбюро утвердило решение, принятое ранее организационным бюро ЦК:

«Подтвердить постановление Оргбюро о направлении на Западный фронт из других фронтов и внутренних губерний всех поляков-коммунистов».

Противник был неплохо осведомлен о делах в партии и армии. И скрыть от него подобную мобилизацию было практически невозможно. Получалось, что торжественно обещавшее не нападать на Польшу советское руководство наполняет войска людьми, которые будут очень полезны на польской территории.

Позднее, выступая перед делегатами IX Всероссийской конференции РКП(б), Ленин не сказал ни слова об этой мобилизации, позволившей полякам считать нанесение упреждающего удара по Красной армии совершенно закономерным. По его версии, ошибкой в отношениях с Польшей были сами предложения мира:

«Мы в силу прежних переговоров делали такие громадные уступки. Эта уступка была принята как наша слабость — и повела к войне».

Однако главная ошибка Ленина и его соратников была еще впереди.

«Со свойственным им бесстыдством»

Начало боевых действий при всем желании не могло быть для Красной армии удачным. 17 апреля 1920 года Политбюро приняло решение, в котором говорилось:

«Ввиду того, что на Западный фронт направлено и направляется значительное количество сырых подкреплений, состоящих в значительной части из уклонившихся в свое время от мобилизации крестьян, представляется безусловно необходимым для обеспечения успеха направить на Запфронт значительное число рабочих-коммунистов».

Выполнить решение до 25 апреля 1920 года, когда началось массированное польское наступление, было невозможно.

Но большевиков не зря считали мастерами игры на лучших и худших чувствах народа. Достаточно вспомнить выдвинутый ими в начале революции лозунг «Грабь награбленное», который привлек в ряды их сторонников миллионы сограждан. А в 1920 году они без труда сделали основой пропагандистской кампании существовавшие веками и активно культивируемые в царские времена антипольские настроения. В обращении Совнаркома и ВЦИКа «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России» от 29 апреля 1920 года говорилось:

«Вы не допустите, чтобы волю русского народа определял штык польских шляхтичей, которые со свойственным им бесстыдством неоднократно заявляли, что им безразлично, кто господствует в России, только бы Россия была беспомощна и слаба».

А 4 мая 1920 года, за три дня до сдачи Киева, Политбюро приняло решение о расширении пропагандистской работы:

«Поручается Президиуму ВЦИК подготовить воззвание на случай взятия Киева.

Немедленно после получения известия о взятии Киева известить об этом по радио все губернские и уездные Исполкомы и предложить на полчаса остановить работу всех заводов, учреждений и т. д. и провести летучие митинги, посвященные польскому наступлению».

Сообщения о том, что исконные враги напали на страну и хозяйничают в «матери городов русских», подвигли встать на защиту советской России и Украины даже тех, кто ненавидел большевиков и еще недавно сражался с ними. На оба противостоящие полякам фронта начали перебрасывать войска с Кавказа и других мест, и уже 10 июня 1920 года польская армия оставила Киев.

В тот же день член Политбюро ЦК РКП(б) и председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий сообщил Ленину и другим руководителям страны, что Польша собирается просить Англию стать посредником между ней и РСФСР. Троцкий считал, что до получения конкретных предложений о мире не стоит приступать к разработке тактики будущих переговоров, но напоминал, что во всех предыдущих случаях, когда британцы выступали посредниками между большевиками и их противниками, все заканчивалось таким обманом, что «трудно придумать что-либо более подлое».

Но на фоне успехов Красной армии все могло сложиться совсем по-другому. Ярким примером тому служило поведение руководителей Восточной Галиции. После начала и успеха польского наступления в апреле 1920 года в обращении Совнаркома и ВЦИКа констатировалось:

«При содействии своего наемника Петлюры и при помощи французского золота польские белогвардейцы вовлекли в измену галицийские части, которые несколько месяцев тому назад перешли на сторону Советской власти».

Однако когда отступать начали поляки, в Москву из Восточной Галиции прибыли коммунисты, об итогах переговоров с которыми Чичерин 22 июня 1920 года сообщал членам Политбюро:

«По словам галицийских коммунистов, Восточная Галиция изжила иллюзии национализма и созрела для Советизма».

Нарком, правда, снова предупреждал о возможных опасностях:

«Основной вопрос, вытекающий из сообщений приехавших сюда галицийских коммунистов, заключается в том, возможно ли нам взять под свою защиту и включить в пределы распространения нашей власти Восточную Галицию. После Баку это важнейший в Европе источник нефти. Там борются друг с другом английский, американский и французский капиталы из-за обладания нефтью. Если мы достаточно сильны, чтобы раскинуть так далеко наше могущество, мы будем диктовать условия Англии. Если, наоборот, мы перехватываем через край, мы достигаем лишь того, что Англия взбесится».

Но сигналы, поступавшие из Лондона, свидетельствовали о желании британцев изменить отношения с РСФСР. С прибывшей туда в конце мая 1920 года советской делегацией во главе с наркомом торговли и промышленности Л. Б. Красиным начали переговоры и 30 июня 1920 года ему вручили для передачи Совнаркому меморандум правительства Великобритании, в котором говорилось:

«Британское Правительство в течение этих переговоров проявило свое искреннее желание положить конец изоляции России от западного мира и достичь соглашения о возобновлении торговых сношений, которые могли бы проложить дорогу к общему миру».

Все прежние успехи на пути к прорыву экономической блокады советской России на этом фоне просто меркли.

«Авансом объявил русской территорией»

А 11 июля 1920 года британцы сделали то, чего в Москве ожидали уже месяц,— предложили стать посредниками в переговорах между Польшей и РСФСР. Но предлагали не трехстороннюю встречу, а международную конференцию, в которой участвовали бы еще Латвия, Литва и Финляндия. Результатом ее, как говорилось в ноте министра иностранных дел Великобритании Дж. Керзона, должен был стать мирный договор России с соседями.

Британцы не могли не понимать, что советское руководство не примет это предложение. На конференцию предлагалось пригласить командовавшего войсками в последнем оплоте белого движения в России генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля, которого большевики называли мятежником и которому желали только одного — смерти. А главным условием проведения мирной конференции было немедленное прекращение боевых действий, заключение перемирия с Польшей и принятие польской границы, установленной в 1919 году Антантой.

Советские руководители к тому времени обсудили все возможные варианты. Перемирие с неясными перспективами сроков заключения мира отметалось сразу. Ведь в результате пришлось бы неопределенно долго кормить и содержать огромную и находящуюся в бездействии армию. Участники обсуждений справедливо полагали, что в случае остановки боевых действий исчезнет патриотический настрой войск — «сила подъема настроения будет сломлена».

В ходе рассмотрения ноты Керзона, которую из-за недельного срока, данного на ответ, начали называть ультиматумом, обратили внимание и на галицийский вопрос. Глава британского МИДа предлагал пригласить на мирную конференцию представителей Восточной Галиции. О принадлежности ее территории в ноте говорилось:

«В Восточной Галиции обе стороны останутся на линии, занятой ими ко дню подписания перемирия».

Упоминалась она и в появившемся при обсуждении ультиматума Керзона документе, датированном 13 июля 1920 года:

«Принятие английских предложений означало бы неизбежно новой войны с Польшей и не позже весны следующего года.

Гарантией против этого может быть только советизация Польши…

Надо разгромить Польшу и надолго обессилить ее, понимая перемирие так, как Антанта понимала перемирие с Германией. Мы должны ответить, что, конечно, всегда согласны на перемирие, но требуем таких гарантий, которые бы не позволили Польше обмануть нас и Англию так, как нас однажды уже обманули и Польша и Врангель, т. е. перемирие может быть заключено только при принципиальном согласии Польши и Антанты на немедленную польскую демобилизацию, выдачу артиллерии т. п. Покуда Чичерин будет разговаривать с Керзоном относительно сих принципиальных вопросов, армии должны двигаться во что бы то ни стало вперед и, что особенно важно, ввиду неожиданного упоминания Керзона о Восточной Галиции со Львовом, наши войска должны обязательно вступить в Галицию и занять Львов. В выполнение керзоновских угроз верить нельзя, ибо у Англии не только нет солдат для посылки в Польшу, но и самая посылка их бесцельна, если Польша не получит перемирия хоть на несколько недель для реорганизации всего своего военного аппарата, разбитого, видимо, нами. На занятие Галиции, которую Керзон авансом объявил русской территорией, надо обратить особое внимание: отсюда крестьянское движение скорее может проникнуть в Польшу, чем по прямой линии от Минска на Варшаву, а, во-вторых, это — ворота в Венгрию, которые именно сейчас важно удержать в своих руках».

Собственно, эти положения и стали программой действий советского руководства. От британского посредничества и перемирия отказались, поляков пригласили на прямые переговоры в Минск. А британские рабочие высказывались категорически против войны. Так что части Красной армии могла начинать решающее наступление.

Радости и гордости Ленина не было конца — мировая революция становилась из мечты явью. 23 июля 1920 года он телеграфировал Сталину:

«Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое лично мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно. Сообщите ваше подробное заключение».

В тот же день Политбюро утвердило состав советского польского правительства — Временного революционного комитета Польши из членов Польского бюро ЦК РКП(б). Его главой назначили Ю. Мархлевского.

«Гигантское, неслыханное поражение»

В тот момент никто не принял в расчет, что боеспособность польских войск может значительно вырасти с помощью Франции. А потому не стоит разделять силы Красной армии для наступления на двух направлениях сразу — на Варшаву и Львов. И тем более оставлять неприкрытыми стыки между армиями.

13 августа 1920 года войска Западного фронта подошли к польской столице. А в ночь с 14 на 15 августа поляки начали нанесение сокрушительного контрудара.

Ленин не сразу поверил, что его планы потерпели крах, и надеялся, что все еще можно исправить. Переписываясь по прямому проводу с заместителем председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянским, глава советского правительства настаивал на снятии части войск с крымского направления и переброске их на Западный фронт:

«Если с военной точки зрения это возможно (Врангеля без этого побьем), то с политической архиважно добить Польшу».

На помощь Западному фронту решили перебросить две армии, включая знаменитую Первую конную, участвовавшие в советизации Восточной Галиции. Но Сталин и командование Юго-Западного фронта затянули выполнение приказа. Хотел ли Сталин завершить операцию или пытался сохранить Первую конную, многие командиры и бойцы которой были преданы ему лично? Существуют разные версии (см. «Наша задача была не только овладеть городом ЛЬВОВОМ»). Но итог известен: Красная армия потерпела одно из самых сокрушительных поражений в своей истории.

Выступая 22 сентября 1920 года на IX Всероссийской конференции РКП(б), Ленин не отрицал масштабов катастрофы:

«Все-таки мы потерпели огромное поражение, колоссальная армия в 100.000 или в плену, или в Германии.

Одним словом,— гигантское, неслыханное поражение».

Но при этом пытался доказать делегатам, что это поражение в действительности победа:

«Наше приближение доказало, что Польша нас победить не может, а мы очень недалеки от этого. Оказалось, что все это меняет международную политику. Мы, подходя к Варшаве, подошли настолько близко к центру всемирной империалистической политики, что мы стали ее делать… Во всемирной политике существуют только две силы, одна — "Лига Наций", которая дала Версальский договор, а другая — Советская Республика, которая этот Версальский договор надорвала».

Ленин говорил, как о еще одной победе, о дипломатии нового, советского типа:

«Мы станем резать напрямик. И мы предлагаем от имени сессии ВЦИК сказать, что зимней кампании мы не хотим. Угодно подписать мир за 10 дней — и тогда мы отказываемся от Галиции и предлагаем границу значительно восточнее линии Керзона. Как для нас эти уступки ни тяжелы, но для нас важнее избежать зимней кампании, потому что мы укрепимся в области мирного строительства. Но мы предлагаем это сделать в 10 дней».

Правда, он не упомянул, что кроме территорий поляки требовали гигантскую для того времени сумму — 300 млн золотых рублей. А получили в итоге огромную — 30 млн золотых рублей и еще на 18 млн различного имущества. (Эту позорную выплату контрибуции назвали в мирном договоре по-другому — компенсацией за вклад Польши в экономику Российской Империи.)

Ленин мог оправдаться гораздо проще — не юля и не прося делегатов конференции: «Я прошу записывать меньше: это не должно попадать в печать». Он мог просто сказать, что его и соратников провели хитроумные британцы, с помощью одной фразы в ноте Керзона убедившие поверить в перспективу легкой легализации захвата нефтеносного района, что в результате были распылены силы, и это стало причиной поражения.

Но кто же из вождей признается в ошибках? Тем более в глупых.

Евгений Жирнов