Шок от отрицательной цены на нефть ярче всего проявился в России, и это понятно: любое колебание цен на черное золото немедленно сказывается на курсе рубля и на перспективах социальной помощи от государства, не в последнюю очередь зависящей от доходности федерального бюджета. Впрочем, нынешний кризис — четвертый за последние четверть века, который довелось пережить россиянам. В 1998 году, например, экономические и политические реалии выглядели куда драматичнее нынешних, но власти удалось выйти из кризиса меньше, чем за год. Среди тех, кто спасал отечественную экономику в те годы, был президент ИМЭМО РАН, академик Александр Дынкин. Его «Огонек» и попросил оценить ситуацию в мировой экономике и сравнить ее с той, что была 22 года назад.
Александр Дынкин, академик
Фото: Петр Кассин, Коммерсантъ / купить фото
Александр Дынкин, академик
Фото: Петр Кассин, Коммерсантъ / купить фото
— Александр Александрович, что значит отрицательная цена на нефть и нет ли в происшедшем картельного сговора?
— Сговора я тут не вижу, да он никому и не выгоден. То, что произошло с фьючерсами (биржевые договоры о цене и сроках поставки нефти.— «О») на американскую нефть марки WTI — это событие локального рынка. Все разговоры о введении ограничений на торговлю «бумажной нефтью» или о жестком привязывании ее объемов к реальной нефти, не более чем досужие вымыслы. Речь о пока одномоментной и разовой реакции биржи, где брокеры в панике сбрасывали майские контракты на нефть. В противном случае им пришлось бы забирать реальную нефть и где-то ее складировать, что куда дороже, чем избавиться от фьючерсов даже с доплатой. Но следует помнить, что «бумажная нефть» и «реальная нефть» — это две большие разницы, как говорят в Одессе. Впрочем, случившийся обвал отражает неуверенность и волатильность, которые мы наблюдаем сегодня на мировом рынке нефти.
Глобальная экономика оказалась одновременно под двумя ударами — пандемии и обвала цен на углеводороды. За месяц цены на нефть сорта Brent упали на 30 процентов. Если исходить из докризисного уровня мирового экспорта в 70 млн баррелей в день, потери стран-экспортеров могут составлять 0,85–1,4 млрд долларов в день.
Уже возник избыток предложения дешевой нефти. Компенсировать его можно одним из трех путей — повысить спрос, уменьшить добычу или увеличить объемы хранения. Сейчас невозможно ни одно, ни другое, ни третье. Отсюда и проседание цен.
На прошлой неделе баррель Urals уходил по 21 доллару, что почти вдвое ниже цены, зафиксированной в российском бюджете-2020 (42,4 доллара). Что означает: федеральные резервы тратятся, но никак не пополняются. Важно, как в разных странах — экспортерах черного золота будут реагировать на понижение цены на реальную нефть. Уже очевидно, что всяк по-своему: американские нефтяники попросили у федерального правительства компенсацию за уменьшение добычи, саудовцы начали агрессивную политику скидок на нефть, в России готовится пакет поддержки отрасли.
— А как же ОПЕК++ и грядущее сокращение добычи?
— Эти сокращения должны начаться с 1 мая, и на текущую конъюнктуру на рынке эти договоренности не влияют. В мае будет видно, но на данный момент есть серьезное подозрение, что заявленных уровней будет недостаточно и примерно пятая часть нефти, которая окажется на рынке, будет невостребована из-за сокращения спроса и низкомаржинального предложения. Прежде всего за счет добычи сланцевой нефти в США и битуминозных песков Канады. Как следствие, ожидается, что в ближайшие месяцы 70 процентов из 6 тысяч компаний этого сегмента американского рынка обанкротятся. Между тем нефтехранилища почти заполнены: черное золото придерживают в расчете на повышение цен после снятия карантина. Нефть сегодня складируют даже в танкерах, и это в 7–10 раз повысило стоимость нефтяного фрахта.
Коллапс нефтяной промышленности становится реальностью, как только будут заполнены под завязку еще имеющиеся свободные мощности по хранению нефти. По оценкам IHS Markit, на 2 апреля у Нигерии, Норвегии, провинции Альберта (Канада) оставалось менее пяти дней до заполнения нефтехранилищ, у России — восемь дней, у Саудовской Аравии — 18 дней. При всей приблизительности этих оценок они отражают драматизм ситуации. Конечно, спрос на нефть и нефтепродукты потихоньку восстанавливается, прежде всего в Китае. Но, каким будет новое ценовое равновесие, говорить пока преждевременно. Нельзя исключать и краткого периода отрицательной доходности нефтяной промышленности. Все зависит от длительности карантина.
— Дмитрий Медведев предположил, что после такого падения цен мир ждет изменение принципов торговли нефтью. Каким образом?
— Даже и представить не могу. Любой специалист вам скажет, чего точно не следует сегодня делать — суетиться. Следует ждать восстановления спроса и потихоньку сокращать добычу с минимальными потерями. Если сланцевики могут просто остановить разработки, саудиты затратят на консервацию скважин в пустыне чуть большие средства, то в России с этим сложнее всего. Стоит ли удивляться, что российские нефтяные компании так и не определились по объемам сокращений в рамках ОПЕК++. «Роснефть» и ЛУКОЙЛ в лучшем положении, чем все остальные, потому что у них есть разные типы скважин — и новые, и старые: первые более высокотехнологичны, их легче «заглушить» и снизить на них добычу, а вот со вторыми все непросто. Еще в России явно требуется, чтобы власти облегчили регуляторное бремя нефтяной промышленности.
— Как по-вашему, нынешняя ситуация хуже той, что была в 1998 году?
— По нефтяной истории, наверное, тяжелее. Впрочем, понятие «хуже» многогранно: в 1998 году было не до нефти — нечего было есть. Тогда и все остальные условия были хуже тех, что мы наблюдаем сегодня: золотовалютные резервы были почти на нуле, да и политическая обстановка в стране была, мягко говоря, неспокойной. Примаков открыто называл ситуацию критической, но длинных программ он не признавал, требовал короткого и четкого перечня того, что надо сделать и чего делать ни в коем случае нельзя.
Я такой план составил, принес, он пару дней поработал с ним — что-то дописал, что-то вычеркнул. Чуть ли не номером один в нем значился сбалансированный бюджет. Примаков собирал руководителей думских фракций по ночам, уговаривал, убеждал и получил желаемое. А повестка была весьма широкой: одновременно гасили угрозу продовольственного кризиса, «расшивали» платежи, обеспечивали северный завоз и т.д. — всего около 30 пунктов. Не допускать старались масштабной национализации, отмены конвертируемости рубля и введения монополии на внешнюю торговлю.
— Если бы вас попросили написать подобный «неотложный список» сегодня, что бы вы туда включили?
— В графу «сделать обязательно» следовало бы вписать максимизацию поддержки системы здравоохранения, меры по сохранению устойчивости банковской системы и недопущение инфляционного скачка. Помощь бизнесу и гражданам необходима, но меры поддержки должны быть универсальными для целых секторов и избирательными для не очень широкого круга действительно стратегических предприятий. Главное — не ухудшить условия для конкуренции, которые и без того не слишком благоприятные. Если уж давать деньги, то в полном объеме всем компаниям того или иного сектора. Нельзя допустить, чтобы помощь получили только самые пронырливые.
Конкуренция со стороны импортных товаров сегодня практически отсутствует, а потому нужно быть предельно внимательным к любого рода протекционистским действиям. В противном случае под угрозой окажется еще и сектор новых технологий и инноваций — самый чувствительный к уровню конкурентной среды. С другой стороны, совсем не давать денег тоже не получится: без поддержки со стороны государства многим отраслям и компаниям просто не выкарабкаться. Словом, такая помощь — обоюдоострый инструмент, применять его следует крайне точечно и аккуратно. Еще немаловажно повышение в обществе уровня доверия, оптимизма, снижение коррупционных ожиданий. Сегодня, конечно, не получится, как в 1998-м, V-образного выхода из кризиса. Нет тех резервов: девальвации рубля и незагруженных мощностей.
— Почему нет? Девальвация рубля идет полным ходом...
— Сегодня можно говорить разве что о скрытой девальвации. Она, конечно, тоже работает на повышение внутреннего спроса, но не столь быстро и эффективно.
Девальвация нацвалюты в 1998 году тяжело ударила по платежеспособности населения, но она же помогла и запустить производство в условиях, когда импорт просел. И как бы та ситуация ни была тяжела для населения, но с точки зрения антикризисной политики она была полезна.
Сейчас такой остроты не наблюдается, и если умеренно включать печатный станок, то даже инфляция окажется по результатам года минимальной. Кстати, Примакову тогда очень многие советовали включить печатный станок на полную мощность, но он категорически отказался. На мой взгляд, важный урок. Мы ведь и сегодня наблюдаем шок спроса — объемы закупок сократились в разы. А поддержать курс рубля можно не только валютными интервенциями, но и перераспределением бюджетных расходов.
— Если 22 года назад власть делала все, чтобы сократить расходы и получить сбалансированный бюджет, то сегодня ставка иная — лучше дефицит, чем сокращение расходов. Ошибка?
— Благодаря тому, что столько лет бюджет сводился с профицитом, власть сегодня может позволить себе небольшой дефицит в текущем году. Криминала в этом нет. А вот от социальной помощи отказываться ни в коем случае нельзя. В 1998 году, когда я шел на работу в Белый дом, было ужасное впечатление — шахтеры стучали касками на Горбатом мосту, и я шел под этот костяной звук, и на меня смотрели, как на врага. Конечно, те времена, хочется надеяться, прошли безвозвратно, ситуация несопоставимая. Тогда еще была чудовищная задолженность по зарплатам: я помню, что на Алтае людям не платили по восемь месяцев, были фактически отменены студенческие стипендии, росла задолженность по офицерским зарплатам в армии. Сегодня — ничего похожего, и не в последнюю очередь потому, что Примаков пару десятков лет назад сделал все для сохранения социального мира в стране. Помню, что задолженность по стипендиям мы погасили уже к 1 декабря, по зарплатам офицерам — к 1 января.
— Но тогда страна не была под санкциями и проще было взять кредит на Западе...
— Это теоретически. А практически не давали кредита — по политическим соображениям. В отсутствие золотовалютных резервов не приходилось рассчитывать и на помощь МВФ. Примаков был хорошо знаком с японским премьером, и тот сначала предложил кредит по ставке LIBOR плюс 0,5 пункта на 12–14 млрд долларов, а потом отказал. По всей видимости, из Вашингтона настоятельно рекомендовали не торопиться. Сегодня с кредитами не легче, и проблема не столько в санкциях, сколько в напряженной ситуации, в которой оказались экономики ведущих мировых центров. Им сегодня и самим не хватает на все антикризисные меры. Впрочем, на мой взгляд, нужды в западных кредитах при нынешних российских резервах нет.
— Нынешний кризис больно ударил именно по «белому» бизнесу, тогда как теневые компании сокращают персонал и издержки. Не получится ли так, что по окончании карантина российская экономика будет состоять только из двух секторов — государственного и теневого? И как в 1998-м боролись с «тенью»?
— Даже нельзя сравнить ту «тень» и нынешнюю. Первая была куда более обширной и глубокой. И Россия далеко ушла за эти годы: в конце 1990-х бизнес даже и подумать не мог, чтобы возмущаться отсутствием мер господдержки или тем, что власти не отменили арендных платежей. Тогда экономика жила преимущественно бартером, по которому нарастали чудовищные неплатежи. Сегодня об этом как-то не принято вспоминать. Тогда губернаторы старались не выпускать продукты за пределы своих территорий. Примакову даже пришлось гасить долги регионов путем поставок продовольствия по рыночным ценам в столицу. Мало кто помнит, что на МКАД стояли перекупщики, отбиравшие провизию на подступах к Москве и перепродававшие ее здесь втридорога. Сегодня такое можно себе представить?
Особенностью этого кризиса мне видится как раз обратный эффект — «тени» в экономике станет по его окончании меньше. Теневые структуры окажутся «вымыты», как и бесконечное число посредников. К этому приведет тот простой факт, что, пройдя через карантин и ощутив, что значит наличие страховых и медицинских полисов, официальной «белой» зарплаты, оформленных трудовых договоров и каково это, когда все это отсутствует, россияне уже не захотят трудиться «вчерную» без социальных гарантий. Теневым компаниям станет непросто набирать квалифицированный персонал. Да и сейчас, когда правительство озвучило решение об отсрочке налоговых платежей, льготные условия по кредитам и т.д., теневым структурам приходится туго — им и не светит воспользоваться такой господдержкой.
— А что вы скажете о длине цепочки принятия решения. Насколько она важна? В 1998-м она была короткой...
— Надо отдать должное Борису Ельцину: он в очень малой степени ограничивал действия Примакова — как в назначении ключевых министров, так и в каких-то тактических экономических шагах. Это крайне важно. В кризис самый дорогой ресурс — время: решения должны приниматься быстро и так же быстро исполняться. Впрочем, зачем сравнивать то время и нынешнее? На мой взгляд, у текущего кризиса и того, что был 22 года назад, мало общего. Нет такой колоссальной импортозависимости (в 1998 году порядка 70 процентов продовольствия поступало из-за рубежа), была реальная угроза голода, острый дефицит бюджета, крайне скудные золотовалютные резервы, политическая неурядица в центре и самая настоящая война в одном из регионов — Чечне. А сейчас? Еще в начале года по фундаментальной устойчивости российская экономика выглядела лучше большинства экономик других стран: минимальный госдолг, профицитный бюджет, солидный ФНБ, плавающий курс рубля, профицит банковской ликвидности.
— И все же, как так вышло, что в 1998 году все было хуже, тяжелее, а из кризиса удалось выскочить по V-образной траектории менее чем за год, тогда как сейчас есть и ресурсы, и возможности, а света в конце тоннеля не видать?
— Соглашусь, что тогда результат мы действительно получили быстро: всего за девять месяцев удалось развернуть экономику от падения в 5,6 процента ВВП в 1998 году к росту в 6,4 процента ВВП в 1999 году. Это было сродни чуду, что нам удалось поднять экономику в условиях, когда были разрушены ключевые системообразующие сектора — банковский, логистический. Нам приходилось заново отстраивать систему. Сегодня ключевые сектора в целости и сохранности, банковская система не разрушена, регионального сепаратизма не видать. Требуется выдержать паузу и начать грамотно возвращать к жизни сектор за сектором.
Другое дело, что нынешний кризис не только глубок и обширен, он содержит в себе зерна кардинальных трансформаций общества и экономики. Например, он продемонстрировал, что работа из дома на треть эффективнее и в два раза дешевле, чем в офисе.
По всем прогнозам, по окончании карантина свыше трети рабочих мест будут на «удаленном доступе». Это будет иметь массу последствий — от технологических (распространение сетей 5G, интернета вещей) до социальных. Очевидно также, что весьма серьезно сократится армия посредников, возрастет поляризация доходов и, как следствие, социальное неравенство.
— А на внешнем периметре?
— Мы уже видим тренд на ренационализацию государств, уходят в прошлое разговоры о «общих ценностях», мир становится еще более прагматичным: временно приостановлено действие Пакта финансово-экономической стабильности (Маастрихт), Северная Европа не хочет участвовать в гарантиях суверенных долгов Южной Европы. Но вместе с тем принцип «ничего личного, только бизнес» как никогда актуален: Goldman Sachs и Morgan Stanley получили одобрение на приобретение контрольных пакетов в двух крупнейших китайских финансовых компаниях, а BlackRock и JPMorgan нарастили инвестиции в Китае. Китайские финансовые власти прекрасно понимают, что кроме облигаций американского казначейства и доллара сегодня нет других низкорисковых активов, пускай даже с отрицательной доходностью. А американские финансисты — что Китай будет вытаскивать мировую экономику из кризиса. Realpolitik — и ничего личного, тем более идеологии.
— А как быть с информацией, что США планируют объявить дефолт по долгам Китаю?
— Подобные действия всерьез и надолго подорвали бы доверие к доллару и американским ценным бумагам, а ведь именно эти активы особо востребованы в эпоху кризиса. Вряд ли Белый дом стал бы так рисковать, выигрыш был бы несоизмерим с величиной потерь.
— Но кампания по выявлению искусственного происхождения COVID-19 только набирает обороты. И трудно представить себе иную цель, чем перекладывание на Пекин издержек за последствия карантина…
— Подавляющее большинство антикризисных мер в США носят предвыборный характер. Я, прежде всего, о решении выплатить некие фиксированные суммы семьям с доходами ниже 75 тысяч долларов, о помощи различным секторам экономики. Все эти жесты очевидно ориентированы на ноябрьские выборы. Трампу нужно реабилитироваться за проволочку с введением карантина. В такой ситуации, когда ошибка очевидна, неплохо иметь образ сильного внешнего врага, с которым надо бороться. И в штабе Трампа явно убеждены, что образ внешнего врага «покрутить» стоит.
— Каким будет, по-вашему, выход из кризиса?
— Среди экономистов идет дискуссия. Страны уже торопятся запустить производство. Испания, например, несмотря на то что только выходит на плато инфицированных и погибших, уже реанимировала стройки и сельское хозяйство — сектора, которые приносят наибольший мультипликативный эффект. Если по этому пути последуют большинство стран, то выход из кризиса пройдет по U-образной траектории. Это значит, что мировая экономика оживет уже в IV квартале, мы увидим скромную положительную динамику роста мирового ВВП. Если же карантин затянется, придут повторные волны заражений и цепочки поставок будут восстанавливаться дольше, нас ждет более медленный L-образный выход из кризиса. Это значит, что из минуса в плюс мировая экономика выйдет только к следующему лету.
