Татьяна Яблонская. «Вечер. Старая Флоренция». 1973 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Татьяна Яблонская. «Вечер. Старая Флоренция». 1973 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Об искусстве застоя, шкафах времени и советском опыте постмодернизма
— Самое простое деление искусства «застоя» — на официальное и «другое». Но вы по этому пути не пошли. Почему?
— Дихотомия «официальное — неофициальное» непродуктивна, она не позволяет разглядеть все разнообразие проблем, которые возникали, и процессов, которые происходили в искусстве и обществе.
Кирилл Светляков, искусствовед
Кирилл Светляков, искусствовед
У выставки «Ненавсегда» было три куратора. Темы экспозиции генерировались из нашего опыта смотрения работ. И если, например, мы видели у Кабакова работу «Вшкафусидящий Примаков» и одновременно у вполне официального режиссера-мультипликатора Андрея Хржановского находили мультфильм «Шкаф», и тема шкафа всплывала еще с десяток раз, различия между официальным и неофициальным искусством уже не казались нам существенными. Художник «застоя» — устойчивый антропологический тип. Вне зависимости от своих политических убеждений все художники транслировали похожее мироощущение, только разными способами: одни — через картины, другие — посредством перформансов.
— И что же было свойственно антропологическому типу 1970–1980-х годов?
— В это время становится несравненно больше личной свободы. Хотя многие со мной спорят, дескать, это в 1960-е свободы было с избытком. Но тогда человек все-таки ощущал себя частью социума, серьезно относился к общественным идеалам, выстраивал личные стратегии, соотносясь с «коллективным телом». В 1970–1980-е общество распадается на малые группы, они были бесконечно разнообразны: религиозные сектанты, меломаны, спортсмены, книголюбы, фарцовщики… Одна из главных тем выставки — малые сообщества.
В 1969 году СССР перешел на пятидневную рабочую неделю, у людей появилось два выходных и короткая пятница. Чем занимается человек, когда ему предоставляют много свободного времени? Советские люди тратили его на потребление, самосовершенствование, коллекционирование. При этом у них было ощущение пустоты.
Пустота — одна из ключевых категорий эпохи. Откуда она? Есть простой ответ: был СССР, и он подавлял. Но в то же время и на Западе мы наблюдаем схожие явления. Идеология в этом раскладе явно не первопричина.
— А что первопричина?
— 1970-е — время постмодернизма. Человек постмодернизма отличается расщепленностью сознания, что было обусловлено развитием медиа. При капитализме вторая реальность создавалась рекламной индустрией, при социализме — пропагандой. На Западе была реклама, в СССР — лозунги.
Постмодернистский человек существует в подвешенном состоянии: у него нет традиционной культуры, большой семьи, каких-то цеховых навыков, которым надо наследовать. Он существует в дискретном, фрагментированном обществе. Он одинокий городской житель, везде — турист, собиратель сувениров. Барахтается в пустоте, придумывает свои идентичности, пытается приобщиться к религии. Легко сойти с ума.
Может быть, в СССР это состояние переживалось острее, потому что мы еще осознавали конечность своего пространства, ограниченного «железным занавесом». Западные люди от ситуации страдали меньше, они к ней относились как к кризисно-рабочей.
— И в чем было спасение?
— Например, в иронии, тоже явлении 1970-х. В 1960-е все были очень серьезными, пафосными, социально ответственными и политически ангажированными. А потом появилась ирония как способ самосохранения. Если не дистанцировался — растворяешься в пустоте.
Камиль Муллашев. «Юность. Часть II». 1978 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Камиль Муллашев. «Юность. Часть II». 1978 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
— Были ли люди, умевшие от всего этого получать удовольствие?
— Советские художники эпохи «застоя» обладали рядом привилегий: не работали каждый день от звонка до звонка, общались, вели разговоры о вечном. В психологическом плане они чувствовали себя комфортно. С одной стороны, было ощущение оторванности от мира. С другой — в таком вакууме легко записать себя в гении, твоя «малая группа» будет тебе аплодировать.
Отсутствие социального напряжения кто-то вспоминает с большой ностальгией. Не было погони за сверхдоходами. Хотя и сейчас у нас этого нет, с конца «нулевых» все успокоились и сегодня ратуют за разумное потребление — осознали свой потолок. А при социализме человек осознавал потолок лет в 20: вся жизнь была предопределена на десятилетия вперед. Приключений не хватало, их надо было придумывать. Фильм «Полеты во сне и наяву» отлично передает настроения времени. Янковский — один из главных героев «застоя», точнее его персонажи: Макаров в «Полетах», и барон Мюнхгаузен, который тоже придумывает себе невероятные истории.
— Классику официального искусства вы покажете? Нынешним юным и представить трудно, что арт может быть таким…
— Искусство официальной идеологии и большой формы: масштабные холсты, мозаичные панно, рельефы — то, что претендовало остаться в веках, представлено на выставке в разделе «Ритуал и власть». Такой советский Лувр. Из Казани мы берем большой парадный портрет Леонида Брежнева работы Юрия Королева, бывшего директора Третьяковки. Будет работа художника Сергея Овсепяна на тему атомной войны.
Изнанкой всего этого был соц-арт, и он у нас также представлен: художники заимствуют образы пропаганды и работают с ними как с материалом современного искусства. Удивительно, что шестидесятники пропаганду не замечали в упор. А семидесятники поняли, что эта, условно говоря, ДНК все равно в культуре присутствует и надо научиться с ней жить, не прикидываться непорочными и вне политики, а соглашаться, что да, мы — советские художники, и у нас есть такой вот набор знаний и клише, наш инструментарий. Мы надеемся получить на выставку работы Комара и Меламида из фонда Шалвы Бреуса, а также Эрика Булатова из Центра Помпиду и коллекции Владимира Некрасова.
— Эти части выставки вполне ожидаемы. А вот остальные интригуют…
— Следующий вектор — религиозный мистицизм, то, что концептуалисты называли «духовкой». Был такой художник — Виталий Линницкий. Он до сих пор жив, ему 86 лет, правда, сейчас он — отец Стефан. Он оказал большое влияние на художественную ситуацию: на официальной, разрешенной властями выставке нонконформистов на ВДНХ в 1975 году его работы висели сплошным фронтом и производили сильное впечатление, их многие помнят до сих пор. Линницкий читал исихастов (исихазм — мистическое движение в монашестве, которое учит «умному деланию»: покою, безмолвию и молитве.— «О») и пытался в цветовой градации передать божественный свет. Постригся он не в ряды РПЦ, а в Истинно-Православную катакомбную церковь. Мы показываем его полиптих из семи частей, такие квазииконы, на тему Апокалипсиса.
— А Шварцман?
— Конечно, на выставке будут «Иературы» Михаила Шварцмана. Он хотел создать следующую форму искусства после иконы и картины, хотя в «Иературах» есть отзвуки и проунов Эль Лисицкого, и кубистических композиций Надежды Удальцовой, и еще они напоминают переиначенные техногенные конструкции 1960-х годов. У Шварцмана были свои адепты, ловившие в его произведениях смысловые лучи разных уровней.
Виктор Пивоваров. «Московская вечеринка». 1971 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Виктор Пивоваров. «Московская вечеринка». 1971 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
На выставке мы вспомним фильм Евгения Шифферса «Первороссияне» (1967). Cегодня его можно найти на YouTube. Фильм о первой коммуне в деревне в 1920-е годы. Выполнен в стилистике иконы, с «зависанием» крупных планов коммунаров, что превращает лица в лики. И вся коммунистическая деятельность в деревне преподнесена как религиозный ритуал. Фильм сразу положили на полку. Но в Москве вокруг него возникла целая секта. О нем знали Булатов, Кабаков, Пригов, они ходили на тайные просмотры. Их отношение к «духовке» выстраивалось как альтернатива Шифферсу.
— И модный некогда мюзикл «Юнона и Авось» местами звучал как религиозная месса…
— Мы запросили у «Ленкома» макеты легендарного сценографа Олега Шейциса. У него в структуре декораций часто присутствуют кресты: то ли отсылкой к конструктивизму, то ли как религиозный символ.
Художники 1970-х годов массово дрейфовали в сторону иконной формы. На выставкомах и в театрах шли бесконечные разговоры: «Уберите кресты, закрасьте нимбы!»
В фильме «Обыкновенное чудо» есть момент, когда герои тянут жребий, кому идти к принцессе. Король говорит Министру-администратору: «У вас бумажка с крестом», на что тот Королю отвечает: «Это не крест, а буква Х». Так вот это был важнейший вопрос десятилетия: крест или буква «Х».
Удивительно, что духовные изыскания есть у художника, от которого их меньше всего ожидаешь,— у Дмитрия Пригова. При всей его иронии для него это была важная тема, и подтекст его абстрактных композиций, кругов-дыр, более понятен, если рассматривать их в контексте религиозного мистицизма. Какое-то время он близко общался с Евгением Шифферсом.
— Мне кажется, один из дежурных образов застоя — детство…
— С образами детства сопряжены мультфильмы Юрия Норштейна (у нас будут выставочные макеты автобиографической «Сказки сказок», хотя это не совсем деревня, а окраина Москвы) и афиши подросткового кино о первой любви. Эти фильмы — целый пласт культуры: «Розыгрыш», «Вам и не снилось», «В моей смерти прошу винить Клаву К.», «Когда я стану великаном». Надо сказать, что советская культура, имея в своей ДНК ленинский «План монументальной пропаганды», из всего стремилась делать памятник. У скульптора Бориса Орлова есть даже ироничная серия на этот счет — «памятники всему»: клюшке Третьяка, волосам Аллы Пугачевой. Так вот советские подростковые фильмы 1970-х годов — это памятник юношеской любви. В финале «Вам и не снилось» герои стоят, прижавшись друг к другу, и люди из окон домов смотрят на них, как на садовую скульптуру.
Советская культура детей идеализировала: взрослые грешат, а дети чисты.
— Может, дети еще не умеют притворятся и им еще не свойственны двоемыслие и расщепленность сознания? В застой было скучно жить, но взрослеть— очень даже комфортно: безопасно, с бесплатным образованием, с большим количеством художественных кружков и спортивных секций…
— Не уверен, что подросткам было легко в застой. Судя по тому, что в кино появился типаж агрессивного молодого подонка, не очень-то им было и комфортно. Но это уже сюжеты более позднего времени — фильмы «Признать виновным» (1983), «Дорогая Елена Сергеевна» (1988).
— Итак, после «Детства»…
— «Сообщества», дискретные группы, жанр «Я и мои друзья». Невозможно представить весь корпус работ на эту тему, их тысячи. Художникам говорили: «Рисуйте современников!», а они рисовали пространство мастерских, друзей и бесконечные кухонные посиделки.
Тема труда окончательно вытесняется досугом, отдыхом. А потом этот отдых становится новым трудом. Группа «Коллективные действия», где все участники тоже были друзьями, начинает «производить» акции, генерировать идеи и смыслы — заниматься производством contemporary-art.
Наличие большого количества частных фотоархивов — тоже примета времени и жизни по двойным стандартам.
Мы включили в выставку фотодокументации квартирников из архива фотографа Валентина Серова, но не стали показывать его же фотосессии, посвященные сообществу каратистов: в пустой квартире своего гуру молодые люди сидят на полу, медитируют, а потом занимаются карате. А серия того же Серова из жизни московских хиппи — я просто не знаю, через сколько десятилетий можно будет спокойно такие феномены показывать в музее.
Следующий этап — эскапизм — длинный, многофазный, как космическая ракета с отлетающими использованными ступенями. Начинается раздел работами на тему удвоений и отражений: «Портрет Аллы Пугачевой в трех ипостасях» Елены Романовой, разговор со своим обнаженным двойником — картина «Тет-а-тет» Бориса Тальберга. Тальберг сделал композицию с отсылкой к «Сатиру в гостях у крестьянина» Якоба Йорданса.
Таких двоичных работ очень много. Герои на этих картинах как будто все смотрятся в зеркало. Наблюдается невероятная самовлюбленность — нарциссизм, граничащий с шизофренией.
Сергей Базилев. «Однажды на дороге». 1983 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Сергей Базилев. «Однажды на дороге». 1983 год
Фото: Государственная Третьяковская галерея
Я не уверен, что сейчас люди так себя любят. Ну, может быть, есть тип девушек, непрерывно делающих селфи и шлифующих их фотошопом. Но вот любование собой на фоне великого искусства — феномен 1970-х. Я его называю массовой аристократизацией. Мне рассказывали, что вокруг каких-то выживших аристократов тоже формировались сообщества, которые принимали на себя разливавшуюся благодать. В кино становятся популярны исторические драмы, все играют в мушкетеров. Некогда элитарное образование вдруг становится массово доступным, что порождает чисто советский феномен дворников, декламирующих поэзию Серебряного века, и алкоголиков, рассуждающих о Тарковском.
Удивительно, что все эти «изводы» существовали во вполне официальном искусстве! Проверяющим органам было уже все равно. Они были заняты какой-то своей жизнью. Им было достаточно факта, что художник предъявил картину или графику, а не объект или инсталляцию, а что уж там на этой картине изображено, дело десятое, жестких критериев соцреализма уже не было.
— И чем же «Ненавсегда» закончится?
— Исчезновением. У Кабакова есть знаменитый альбом «Вшкафусидящий Примаков», в котором персонаж совершает фантастическое путешествие по всем мирам. Тему растворения в ландшафте или воображаемой пустоте последовательно разрабатывали Франциско Инфанте и Нонна Горюнова, пластически выражали Эрик Булатов и Владимир Янкилевский.
У нас есть идея завершить выставку фильмом «Асса». Он выстрелил в перестройку, но полностью отражал проблематику и двойную жизнь «застоя». Два героя-антипода из мира андерграунда — музыкант и подпольный миллионер-цеховик гибнут, и на смену им приходит новый герой в исполнении Виктора Цоя, который уже не может существовать в параллельном мире своих снов и пробивается в реальность.