Константин Райкин предупредил критиков

В воскресенье и в понедельник в афише Рождественского фестиваля искусств значился спектакль «Синьор Тодеро хозяин» московского «Сатирикона» с Константином Райкиным в заглавной роли, что не могло не вызвать ажиотажного зрительского интереса. Вчера в перерыве между спектаклями художественный руководитель театра дал пресс–конференцию, на которую пришел с зарядом искренности и самокритичности.

Сначала господин Райкин подробно и пылко рассказывал об истории постановки малоизвестной пьесы Гольдони грузинским режиссером Робертом Стуруа, который заменил в названии слово «брюзга» на властное «хозяин». Замена вызвана смысловым и жанровым вывертом: «хозяин» у него означает хозяина жизни, тирана, установившего тоталитарный режим в масштабах одной семьи. Господин Стуруа изменил и дежурный хэппи–эндовый финал. Постановщик–интерпретатор послал персонажу, сыгранному преображенным возрастным гримом и своеобразной пластикой Райкиным, испытание поздней любовью и смерть. Народный артист России пошутил: «Это песня Стуруа на стихи Гольдони». И сообщил, что режиссер засыпал на репетициях, но сквозь дрему отдавал четкие директивы. «Все режиссеры — мучители, подвергающие актера жуткому риску, заставляющие тебя выворачиваться наизнанку, ставящие в ситуацию, когда ты совершенно теряешься. Но без их корректив я не то, что работать, шага ступить не могу, — отчаянно жестикулируя, признался Константин Райкин. — Более того, я знаю, если ты не накладешь в штаны, не вываляешься в пыли, не превратишься в голого, беспомощного, трясущегося щенка, который ничего не умеет, ничего ценного и не получится».
После просмотра спектакля у многих зрителей возникло мнение, что «Синьор Тодеро» — настоящий бенефис исполнителя центральной роли, все остальные действующие лица выглядели на порядок бледнее. Худрука «Сатирикона» это мнение лишь покоробило. Отвечая на вопрос корреспондента «Ъ» о том, есть ли у него недостатки, которые мешают в творчестве, господин Райкин заметно порадовался за себя. «Это хорошо, что я кажусь вам совершенством, иначе мне как актеру, моим усилиям грош цена. Я весь состою из несовершенств, и профессию актера выбрал исключительно из попытки стать лучше, поверить в себя», — признался актер. И тут он дошел до театральных критиков. «Погладили тебя комплиментом, а потом единое дегтевое словцо какого–нибудь бездарного критика весь косметический эффект свело на нет!.. Искусство театра эфемерно, сиюминутно, как рисунок дымом. От спектакля не остается вещественных доказательств, а гнусные слова глухих и толстокожих критиков, запечатленные на бумаге, остаются. О, я бы пропускал их через клятву Гиппократа, потому что они могут врачевать и убивать, гулять по костям и самолюбиям. Их самих надо судить!» — в этой части монолог Райкина достиг пика искренности.
Помимо критиков досталось и скучным спектаклям фестивалей. «Вот и на «Золотой маске» не скучных спектаклей нет, скука — это модное явление, признак элитарности. Хренотень! Я лично люблю на спектаклях балдеть, — сообщил о себе Константин Райкин, добавив, что ни один элитарный спектакль регулярно играться в репертуаре не может, иначе театр прогорит. «Надо чередовать заумь для гурманов с чем–нибудь более демократичным, про задницу!» — посоветовал мастер. Когда нить разговора плавно протянулась к Рождественскому фестивалю, Константин Райкин напомнил, что уже представлял в Новосибирске «Превращение» Кафки в постановке Валерия Фокина и «Великолепного рогоносца» Фернана Кроммелинка, поставленного Петром Фоменко. «В первый раз я поехал, потому что доверял художественной интуиции, вкусу и организаторским способностям Марии Ревякиной (директор «Глобуса», организатор фестиваля в 1995–2001 годы. — «Ъ») . Но и сегодня вижу, что критерии отбора ничуть не снижены, состав участников очень сильный. И я представляю, каких усилий это стоило Татьяне Людмилиной (исполнительный директор фестиваля в 2003 году. — «Ъ») . Наше государство в очередной раз зашевелилось, — тут Райкин изобразил кафкианское существо Грегори Пека. — А, когда оно шевелится и вновь заявляет о русском самосознании, я всегда живо представляю, как перепадет евреям. Ведь, расправляя плечи, оно любит, как бы невзначай заехать локтем по какому–нибудь малому народцу. Вот и область культуры как малый народец... Грядет реструктуризация бюджетной сферы, и в меня это обстоятельство вселяет ужас, убийственный ужас!»
Пытаясь сбить актера с пессимистической ноты, я задала вопрос, почему Константин Райкин не снимается в кино. «Да зачем мне кино? — удивился он, — В театре актер — главное лицо, а в кинематографе — проходное. Сегодня любой пейзаж можно так снять, что он совершенно затмит артиста. Ну, где, кроме как на сцене, я смогу сыграть Ричарда III?! И выгнуться вольтовой дугой, да так, чтобы и зритель выгнулся? Нет, пустое, пустое...» Пустой затеей было и задавать Константину Райкину вопросы — он их почти не слышал, увлеченно дискутируя с самим собой.
ИРИНА УЛЬЯНИНА