Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Все так и есть. Здесь закончился путь боярыни Морозовой и княгини Урусовой, мучениц за «старую веру». Здесь пытались сломать и их духовного отца протопопа Аввакума. Духовный подвиг этих людей так впечатлил жителей города, что Боровск тогда, еще в XVII веке, стал одним из крупных центров старообрядчества и остается таковым по сей день. Да и боровская упертость, инаковость, наверное, тоже оттуда.
«Душа просит»
В наследство от мамы Евгения Полежаева получила большой архив: письма, фотографии, дневники и предметы быта
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
В наследство от мамы Евгения Полежаева получила большой архив: письма, фотографии, дневники и предметы быта
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
В царское время старообрядческие общины города посещали 70 процентов жителей. Чего только с ними ни делали, как ни преследовали, а убеждений своих боровские не меняли. Такими и остались — принципиальными, несговорчивыми.
Когда в апреле этого года в местную больницу с подозрением на новую коронавирусную инфекцию был доставлен трудник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря, врачи тут же решили обследовать всех монахов, но вместо бумаг с информацией о том, что можно и что нельзя делать во время самоизоляции, по ошибке вручили им «Согласие на оказание медицинской помощи и соблюдение режима изоляции при лечении новой коронавирусной инфекции». Насельники насторожились, а иеромонах Роман тут же записал видео и попросил максимального перепоста в соцсетях: «Мы все должны признать себя больными!» Шум поднялся! Медики из калужского Минздрава оправдывались, долго объясняли, что произошла путаница в документах и никто никого раньше времени зараженным не признает.
Но монахи решили держать оборону, не пускали врачей на свою территорию и от сдачи анализов отказывались. Несколько дней велись напряженные переговоры: сошлись на том, что монахов осмотрит монастырский врач. Без посторонних.
«Мое отечество», «место мученное, идеже святии мучатся» — называл протопоп Аввакум этот город, где его держали на цепи как раз в Свято-Пафнутьевом монастыре. Для того чтобы склонить Аввакума к новой вере, к нему был послан некий дьякон Косма. Но, вместо того чтобы увещевать узника, Косма заявил: «Протопоп! Не отступай ты старово того благочестия!» А он и не думал! Так же как и десятки здесь казненных.
«Оппозиция в России всегда есть,— боровский краевед Виктор Осипов объясняет несгибаемость последователей Аввакума.— А у нас так вообще город первых репрессированных». Географически это 101-й километр. Рубеж, ближе которого к Москве и в советские годы не могли поселяться люди, отбывшие заключение. Так что все они здесь оседали, изолированные.
Сам Осипов тоже убеждения имеет. Как директор Боровского краеведческого музея он сначала заинтересовался историей старообрядчества: «А потом понял: это моя вера». Благодаря его усилиям еще в советское время в город была возвращена надгробная плита боярыни Морозовой и княгини Урусовой: «Плита в Калуге во дворе музея валялась бесхозная, я добился, чтоб ее нам отдали — "в целях атеистического образования"». Сейчас эта белокаменная плита установлена в яме, на предполагаемом месте смерти мучениц. А над ямой Виктор Осипов поскорее установил часовенку: «Теперь плиту точно никто оттуда поднять не сможет».
Еще один принципиальный житель Боровска Сергей Решетов в 1987-м начал борьбу за старообрядческий храм. «Я тогда был студентом пединститута и что-то загорелся… Начал писать в ЦК КПСС, просил сначала просто сохранить памятник архитектуры — в храме тогда был инкубатор птицефабрики, а потом уже принялся возрождать старообрядческую общину, всех бабушек обошел, собрал подписи. Избрали мы старосту — бабу Дусю, ездили с ней по всем инстанциям, регистрировали общину, требовали, чтобы нам передали церковное здание». Старообрядцем Сергей себя не считал, просто дело себе такое выбрал — храмы и монастыри спасать, и с тех пор ему не изменяет. Участвовал уже в восстановлении шести храмов в области, и чего это ему стоило! «Я русский человек,— объясняет.— Поэтому моя душа этого просит — чтобы возрождение Святой Руси было… Ну вы напишите как-нибудь не так пафосно».
«Хоть что-нибудь да делай»
Старообрядцы считают, что веру без сохранения традиций, в том числе в одежде и внешности, не сберечь
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
Старообрядцы считают, что веру без сохранения традиций, в том числе в одежде и внешности, не сберечь
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
Боровск — город старообрядческий, а значит — купеческий. Взять хотя бы большой род Полежаевых, предпринимателей, которые в 1887 году открыли здесь ткацкую фабрику. Предприятие обеспечивало процветание всему городу: сотни работников, основной капитал — миллион рублей! После революции фабрику национализировали, переименовали в «Красный Октябрь», а Полежаевы, бросив дома и пригородные усадьбы, спасались кто как мог. Несколько семей перебрались в Москву, жили в условиях «уплотнения» — кто-то спал под столом, кто-то — на шкафу. Один из братьев все же остался в Боровске, даже работал на фабрике директором, за что и был арестован — обвинили его в том, что слишком уж хорошо наладил производство, а значит, явно мечтал вернуть его себе. «Какие горькие письма он потом из ссылки писал! — говорит Евгения Полежаева, его племянница.— "Сегодня видел боровские сны. Как там хорошо!"».
Евгения Алексеевна еще в 1990-е на свои деньги организовала в городе частный Музей истории боровского купечества и предпринимательства. В особняке предков, на улице Ленина, местные власти выделили ей две полуподвальные комнатки. Женщина сделала ремонт: «Помещение было ужасное: ни дверей, ни отопления, бомжи тут костры жгли. Но я все сбережения, всю пенсию сюда вкладывала. А у меня пенсия большая — 25 тысяч». К созданию музея подтолкнули Евгению Алексеевну воспоминания ее мамы, всего две строчки начатых мемуаров: «Я родилась в 1906 году в Боровске, в дружной и духовно богатой старообрядческой семье…» Мама почти ничего не рассказывала о Боровске, никогда не возила сюда дочь из Москвы. Боялась. Лишь в конце жизни призналась, как при поступлении в институт скрыла свое происхождение, не написала в анкете «из семьи лишенцев» — это в итоге выяснилось и ее отчислили: «Среди нас — враг народа!»
Зато теперь дочь ездит сюда из Москвы почти каждую неделю — и это в 85 лет! «Во дворе у нас архитектурная доминанта — деревянный туалет! — начинает экскурсию Евгения Алексеевна.— Сейчас в мэрии бьюсь за то, чтоб хотя бы забор перед туалетом поставили. К нам ведь гости приезжают — из Бангладеш даже были!» В старинном особняке, когда-то самом благоустроенном в городе, семь квартир, но живет здесь только одна женщина и таджик Хуршет комнату снимает. Остальные жильцы не появляются, ждут, когда дом признают аварийным, чтобы получить новые квартиры. А у Полежаевой другая задача — чтоб дом не исчез, не разрушился. «Хоть что-нибудь да делай» — висит на входе девиз ее купеческой семьи.
Несколько раз музей пытались закрыть. Как приходит новый мэр, так и начинает закрывать. Полежаева каждый раз отбивается, привлекает местную прессу, ходит по кабинетам: «Натерпелась я от Боровска!» И не сдается. Даже чиновники признают: Евгения Алексеевна характером в дедушку — «неубиваемая». Старообрядцы, они все такие. Да и как можно закрыться, если сюда, на улицу Ленина, приезжают потомки Полежаевых. Их директор музея искала по всему постсоветскому пространству, звонила каждому: «Вы не одинокий! Вы из такой большой семьи!» Почти сто человек собрала. Как приехали они все вместе в город поклониться родным могилам — даже в мэрии плакали. А вся купеческая семья вернулась в этот дом символически, благодаря местному художнику Овчинникову, который нарисовал на стене копии старинных фотографий.
«Пятьсот земных»
Староста Леонид Пигалев: «Служба наша идет по полному чину. Это не всем легко дается»
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
Староста Леонид Пигалев: «Служба наша идет по полному чину. Это не всем легко дается»
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ
«Сюр! Полный!» — все туристы в Боровске фотографируют фрески Владимира Овчинникова — ими он украсил больше сотни домов. Но у художника-самоучки есть еще одна цель. «Хочу сохранить память о всех репрессированных земляках»,— объясняет он нам. Правда, из-за этого местные то и дело с ним ссорятся. «Он на заборах пишет! — возмущаются базарные торговцы.— Люди забор у своего дома поставят, покрасят, а тут этот со своей памятью! Отстроиться не дает!»
Раз в столетие Боровск почти полностью отстраивается. А что делать — сжигают! То поляки, то татары, то немцы, то французы.
«Сколько здесь в войну 1812 года наполеоновских солдатиков раненых бросили! — говорит Ольга Захарова, ведущий эксперт отдела культуры администрации Боровского района.— Наши их выходили, женили… Так и появились у нас фамилии Французовы, Фандюшкины». Мы идем мимо каменного дома, в котором останавливался Бонапарт,— на нем висит транспарант «Аренда». С арендаторами здесь и до пандемии было не очень, а сейчас так вообще.
Зато храмы открыли. Впрочем, старообрядцам и по домам не привыкать молиться. А молельные дома здесь были всегда: их закрывали, они открывались в новых местах — власть ничего не могла сделать. Как только старообрядцам разрешили возводить свои храмы — после дарования свободы вероисповедания в 1905 году,— местные купцы тут же построили сразу три больших.
Сейчас старообрядческая община в Боровске небольшая: всего-то человек сорок. Леонид Пигалев, молодой председатель общины, объясняет: «Сейчас еще маленько хоть дети есть. А так нас немного. Служба ведь наша идет по полному чину, бывает, что в день по пятьсот земных поклонов кладем. Это не всем легко дается, у никонианцев, в господствующей церкви, все проще». «Та церковь», «у никонианцев», «господствующая» — так тут сдержанно называют тех, кто принял церковную реформу Никона. И радуются, что еще два старообрядческих храма восстанавливают — как раз к 400-летию Аввакума, которое празднуют в этом году. Но кто пойдет в эти храмы, если община теперь такая небольшая? «У нас еще дачники есть»,— вспоминают.
Дачников, москвичей, летом в Боровске и окрестностях действительно много. Галина Корнева как раз из них. «Я в мае приезжаю и почти до самого октября в храм этот хожу. С 1980-го. А иначе как? Воскресенье, а ты сидишь на даче, как балбес? А так приду, свечечки поставлю, помолюсь — и домой». Галина Осиповна ни с кем из прихожан за 40 лет так и не познакомилась: «Я сюда не разговоры разговаривать прихожу».
Удивительный, строгий, немного не от мира сего город. Здесь учитель уездного училища Циолковский написал монографию «Свободное пространство», в которой обратился к теме невесомости — «миру без тяжести».
Здесь же преподавал и будущий философ-космист Николай Федоров, мечтающий воскрешать людей, не желающий смириться со смертью. Лев Толстой писал о нем: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком», но Федоров счел Толстого непатриотичным и в конце концов разорвал с ним связь. Здесь родился адмирал Сенявин, который одерживал победы над турками.
В 1910 году мещанка Астахова Елизавета получила здесь страховую премию «за смерть своего мужа, в размере десяти тысяч рублей» и построила баню. После революции баня была национализирована, а Елизавета Кирилловна названа «бывшим крупным владельцем предприятий и эксплуататором». С такой несправедливостью Астахова мириться не желала, упорно писала письма во все инстанции: «Что же касается того, что я когда-то… была владелицей бани, то таковая была выстроена на капитал страховой премии, каковой должен рассматриваться как трудовое сбережение, а если он затрачен в общественно полезное дело, так это есть плюс, а не минус моей деятельности в прошлом. Что и кому было бы из того, если бы я, получив премию, не строя никаких бань, попросту эти деньги прожила. Какой прок и кому польза».
Здесь одинокий художник Овчинников вопреки всем запретам расписывает странными фресками дома. Решетов восстанавливает храмы, хотя для них почти нет прихожан. Осипов с юности только тем и занимается, что открывает миру старообрядческий Боровск. Полежаева всю свою пенсию вкладывает в крошечный музей. Корнева 40 лет молится Богу, но так и не познакомилась ни с одним человеком. У каждого здесь не просто своя, особая, немного отшельническая жизнь — миссия.