«Старый дом» задушил сверчка избытком чувств

Самой сезонной из премьер новосибирских театров стала инсценировка повести «Сверчок на печи» Чарльза Диккенса, поставленная в «Старом доме» в жанре рождественской мелодрамы. Корреспонденту «Ъ» ИРИНЕ УЛЬЯНИНОЙ, посетившей спектакль, несмотря на ее искреннее стремление, не удалось проникнуться просветленным рождественским настроением.

«Сверчок на печи» — спектакль неспешный, сугубо повествовательный, что само по себе не хорошо и не плохо. Подобная старомодная форма сознательно выбрана режиссером Станиславом Таюшевым, отказавшимся от эффектных постановочных приемов и прочих изысков. Вероятно, в расчете на то, что зрители стосковались по простоте. Форма имеет право на существование, но при условии безупречного исполнительского качества, ведь она предполагает подробное психологическое проживание. Однако в премьерном спектакле «Старого дома» не только качество игры, но и качество текста оставляло желать много лучшего. Инсценировку выполнил сам господин Таюшев, в переложении которого короткий сюжет диккенсовской повести совсем оскудел: из драматургического текста выветрился своеобразный юмор, вместо которого вкралась путаница.
Претензий не возникает разве что к художнику–постановщику Владимиру Колтунову. Он в полном соответствии с режиссерским замыслом выполнил архаично реалистические декорации, воссоздающие интерьеры двух лондонских домов, и нарядил персонажей в исторические костюмы. Издалека при неярком освещении они выглядят достаточно живописно, хотя создают сложности при плясках на предельно загроможденной сцене — пышные юбки на кринолинах цепляются за предметы обстановки.
Спектакль начинается с картины тихого семейного счастья Джона и Мэри, которые греются у камина и радуются уютному пению сверчка. «Сын — в кроватке, жена — у плиты, что еще для счастья нужно?» — нечто подобное в духе рекламы майонеза произносит глава семейства (Леонид Иванов), состаренный седым париком с бакенбардами и ухищрениями гримера. Только я порадовалась задушевным интонациям Джона, как во втором действии он принялся обезумело орать, изображая ревность старого мужа к молодой жене. Впрочем, и в первом действии нелепостей хватило. Например, другой старик — кукольный мастер Калеб Пламмер, отец Мэри (Вячеслав Митянин), имитируя приступ чахотки, надрывно кашлял, склонившись над детской кроваткой, прямо на внука. Да и сама Мэри, прижимая к сердцу запеленатого младенца, не трудилась откинуть с его лица уголок покрывала, будто видеть своего ребенка не желала. Из таких мелочей и складывается общая достоверность реалистического полотна. Если обратиться к первоисточнику Диккенса, нельзя не плениться образом няньки, который вымарал Таюшев. За что? Именно нянька выступала носителем народного английского юмора, ей бы и всучить сверток с отпрыском Пирипинглов...
Еще больше вопросов вызывает девушка на выданье Мэй — эту роль исполняет миловидная актриса Юлия Дюльдина, и исполняет именно миловидно, не взаправду. Потому что волею инсценировщика, исключившего из действия образ мамаши невесты, повелевшей ей выйти за богатого, мотивы ее поступков делаются совершенно неясными. Непонятно, почему она сначала с полным удовольствием принимает ухаживания горбатенького фабриканта Теклтона, а затем с тем же удовольствием идет под венец с другим. Реплик у Мэй почти нет, вот и гадай, что ею движет... Зато у слепой дочери кукольного мастера — Берты — хватает развернутых монологов, и молодая актриса Наталья Немцева произносит их на чистой, искренней ноте, добиваясь внутренней логики образа. Она едва ли не единственная из актерского ансамбля достигает пресловутого момента истины, добивается убедительности.
Самой же колоритной фигурой остается фабрикант Теклтон в исполнении Анатолия Узденского — артист исполнил роль в острохарактерной манере, слепив настоящего монстра, который с одинаковой легкостью давит людей и сверчков. Но в финале и ему изменило чувство меры — Узденский разыграл целую «человеческую трагедию», настаивая на том, что его герой бесконечно одинок и несчастен.
Вообще, второе действие отличается от степенного первого перебором по части эмоций. Мало того, что Джон распоясался, так и старик Пламмер плачет горючими слезами от жалости к себе, стиснутому тисками нищеты. И механические куклы, выставленные на авансцене, подчас выглядят убедительней живых, столь нелепо ломающих не то трагедию, не то комедию людей. Режиссер сам не определился с жанром и не поставил четких жанровых рамок перед актерами: то ли это рождественская сказка, то ли комедия масок, то ли фарс. Смешение приемов провоцирует полный хаос, но это тот уровень эклектики, который не имеет отношения ни к искусству, ни к балаганному представлению. Я было решила, что спектакль «Сверчок на печи» в силу его очевидной целомудренности вполне подойдет для семейного просмотра и для юношества, которому толика традиционных представлений о мире и человеке явно не повредит. Но нет, пожалуй, и юным, неискушенным душам видеть это неполезно — иначе у них не останется побудительных причин открыть томик сочинений Чарльза Диккенса.