Художники ходят строем

В Союзе журналистов открылась выставка, посвященная 80-летию фотокорреспондента газеты "Известия" Сергея Смирнова.

Творчество Сергея Смирнова — часть канувшей в историю "красной Атлантиды", он — летописец ее самой благополучной, послевоенной эпохи. Сергей Смирнов входил, как говорят ныне, в "кремлевский пул", снимал вождей, от Маленкова до Ельцина, дорогих гостей, от Че Гевары до Тэтчер, символы империи, от Асуанской плотины до памятника на Мамаевом кургане. И балет, балет, балет, как самый имперский вид искусства. Даже самый живой эпизод недавней истории, август 1991 года, превращается на его снимке в ритуал, что удостоверяет бюрократическая подпись: "Провозглашение демократии Борисом Ельциным". И толпа "демократов" кажется такой же массовкой, как участники "миллионного митинга дружбы" в Гаване или жители Александрии, бегущие за машиной Хрущева. Такой унификации подвергаются даже члены Политбюро на неожиданно угрюмом снимке 1975 года, идущие принимать парад в однотипных плащах с капюшонами.
       Никакой интимности нет и в портретах деятелей искусства и науки. Все они — лишь функции от доверенной им области творчества. Для людей сцены, надевших парадные улыбки учеников Юрия Григоровича, ветеранов балета, демонстрирующих у станка отличную форму, образовавших живую раму вокруг Леонида Утесова джазменов это органично. Но и Семен Гейченко — лишь производное от статуэтки Пушкина на его столе. Святослав Федоров — от огромного глаза на мониторе за его спиной. Семья академика Углова, стайки народных артистов живописно располагаются на природе: отдых — тоже часть общенародного дела. Кажется, что даже на травке или скамейке санатория они сидят строем, как идут строем подводники с "Комсомольца-1". Апогей деперсонализации — подпись к фотографии чокающихся Гагарина, Шостаковича, Твардовского и хирурга Вишневского: "За содружество музыки, поэзии, медицины и космоса". Хотя именно к этой категории работ относится единственная ошеломительно абсурдная. Старенький академик Петров жмет руку 96-летнему, доживающему последний год своей жизни скульптору Сергею Коненкову, поздравляя его с главным событием жизни, вступлением в КПСС.
       Вместе с тем, в любом, самом официальном изображении неизбежны нюансы, или обусловленные стилем эпохи, или привнесенные временем. Превратить Хрущева в живой монумент не удается никакими усилиями: он то нацепит индонезийскую юбку, то отмочит на церемонии в Кремле что-то такое, что награждаемый "Золотой Звездой" президент Египта Насер заржет во всю глотку. Под стать ему и Фидель Кастро: то мучительно старается понять, что ему делать с подаренным на Байкале медвежонком, то уставится на "зеленый кабинет" Ленина, пенек, за которым тот работал в Разливе, явно сравнивая Карельский перешеек с горами Сьерра-Маэстры.
       А на "застойных" фотографиях — неуловимая печать тревоги, хрупкости бытия при внешней нерушимости быта: дьявол прячется в деталях. Истерическая гримаса охранника, высунувшегося из окна брежневского автомобиля на парижской улице. Улыбка-маска балованной принцессы на лице Галины Брежневой, поздравляющей отца с 70-летием. Будущий арестант Юрий Чурбанов принимает орден из рук "невидимки": от награждающего на снимке лишь тень на стене. И видна, как патетически это ни прозвучит, печать смерти на лице Андропова, провожающего в последний путь члена Политбюро, последнего латышского стрелка Арвида Пельше.
       Но все эти мелочи не особенно портят общий, парадный образ империи. Пожалуй, только один из героев Сергея Смирнова не совсем вписывается в него. Только-только вернувшийся из эмиграции Александр Вертинский на одном из ранних снимков напряженно и недоуменно всматривается в объектив, пытаясь понять новую для него советскую жизнь. Так же, как всматриваются в нее посетители на выставке Сергея Смирнова.
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ