Что имеет значение

Разобраться в важном и неважном сегодня отчаянно трудно. Нужно обладать особым даром, чтобы не ошибиться и не заплутать в шелухе…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Михаил Жванецкий

Оккупанты

Почему мы так любим животных?

Мы их победили. Они избегают нас. Они прячутся.

Мы по всем правилам оккупировали их территорию.

Непокорных и крупных истребили.

Покорных и слюнявых загнали в курятники и в псарни.

Мелких и пушистых рассовали по квартирам, чтоб было на ком лежать утомлённой руке. Совсем мелких загнали в подполье, где они пищат и грызутся.

Тех, кто в дорогих шубках,— размножаем, откармливаем, измеряем линейкой, затем снимаем их шубы и надеваем на себя.

Конечно, это грабёж. Но мы так не считаем.

Мы считаем, что нам жить важнее, чем им.

Ибо мы: во-первых, атом разобрали и получили из него бомбу.

Потом автомобили бензиновые быстроходные, чтоб стоять в пробках и на перекрёстках. Потом мы... Что ж ещё... Непрерывно общаемся друг с другом по телефону, от этого неимоверная ненависть возникает вместе с дружбой, ибо спрятаться негде.

Потом мы играем в футбол со всем миром, где на трибунах либо огромная злоба, либо дикое ликование с кровью и потасовками в зависимости от количества голов.

Потом мы летаем очень быстро и не видим ни хрена внизу, где размещаются наши территории, отвоёванные у зубастых и пушистых.

Летаем мы вместе с нашими тётками, одетыми в ворованные у соболей шубы и в ворованные у быков туфли.

Ничего не меняется от того, что мы взлетели или сели.

Всё выглядит одинаково, и сам полёт не отличается от сидения перед полетом, чем мы очень гордимся, и, прилетая туда, куда не очень хотелось, садимся точно так же и едем, в общем, туда же, где опять садимся или ложимся, чтоб вечером опять идти туда, где опять садимся.

То есть мы либо садимся, либо ложимся, чем очень гордимся…

Ещё у нас есть фестивали кино, фото и писчебумажные, одинаковые по годам, по местам и по произведениям, чем мы очень гордимся, хотя победителей не перевариваем и не знаем, почему они победили и почему мы их не перевариваем.

Есть звёзды, которые не переваривают публику, а публика держит их, оккупированных пушистиков, чтоб рассматривать, как они едят, совокупляются и на что живут, подбрасывая им деньги, чтоб были лучше видны и не протестовали против совокуплений на подиуме. Этот главный интерес и удовлетворяется кино, ТВ, газетами, злобно кричащими из-под кровати: «Мне плохо видно!».

Есть ещё армия и солдаты, хорошо одетые, вооружённые и не совсем сытые. Сидят на базах и в лесах, готовые к уничтожению солдат в другой одежде. Если их долго не использовать, будут бить своих, чтоб не терять форму.

У побеждённых чешуйчатых и пушистых мы постепенно заимствуем полигамность. Только оглянувшись назад, знакомишься с половым партнёром.

Конечно, никакой волк или лев не оставляет после полового акта львице баранью ногу или пару копеек на расход. Но это нравы диких. Они исчезли вместе с дикими.

Конечно, рычание, завывание, драки и укусы современных животных вызывают смех у разработчиков беспилотников и ковровых бомбардировок.

И смех правильный. Только таким способом можно уравнять нас и продовольствие. Потому что дорогую спортивную мощную машину чтоб разогнать, надо уже не животных, а нас давить... Нас надо убрать с дороги... Она низкая, ей трудно давить человека. А 350 км/час надо. Приходится пускать впереди бульдозер с экипажем и без громкоговорителя. Пусть едет точно по маршруту... Трассу нужно очистить. Этим мы гордимся.

Рай для отдыха у нас старомодно изображают в виде пляжа и пальм. Хотя этого всего почти не осталось. Там непрерывно отдыхают победители на войне, на бирже, на кинофестивале.

Толпа сгущается, сдвигается и телами рушит кирпичные стены.

Полиция пока сзади, но скоро будет в первых рядах борьбы за существование.

И мы, вместо того чтобы пережениться, перебьем друг друга, не прекращая общения в Facebook и блоги с разоблачениями.

А наши остатки залезут в берлогу и попросят убежища у тех, кто там ещё жив, чтобы согреться и душу излить.

Обман

Меня обманывают, потому что я переживаю.

Какой смысл обманывать того, кто пропускает обман мимо ушей, или того, кто не слушает обман. Граждане! Какой толк? Зачем? Смысл какой?

Какая радость от выдумки, от жалобы?

Обман всегда связан с жалобой.

Обман связан с просьбой.

Обманывая, рассказывать о себе, о своём здоровье, о своем тяжёлом положении как раз, как назло, накануне его большого взлёта, огромных заработков, и тут на тебе — перелом ноги, ребра, сустава, мозгов.

— Ты в гипсе?

— Уже снял. Но прихрамываю.

Самый тонкий проход в душу — просто рассказывать.

— Такая жара. Ни кондиционера. Ни воды. Такой холод. Батареи надо менять. Крыша протекает. Штаны износились, эх...

Потому вас и обманывают, что вы выслушиваете.

Хотя, казалось бы, какой смысл выслушивать того, кто дважды соврал. Кто трижды соврал. Что отвечать врущему? О чём с ним?

Вам ему сказать нечего, кроме того, что вы здоровы. Если вы скажете, что больны, вы услышите поток лжи... Только: «Я здоров. Всё хорошо. Ты замечательно выглядишь».

Дайте понять, что вы его поняли, и на все жалобы: «Я рад, что у тебя всё так хорошо… Как хорошо?.. Так хорошо!».

Вы чувствуете, что дикий разговор во взаимном тупике... Он столбенеет. Сверните в переулок, даже если вам туда не надо. Куда бы вы ни рванули — там лучше. В себе вы кое-как разберётесь. В нём — никогда. Оставьте его там! Кто-то его отравит или подожжёт. Как можно войти в положение врущего человека?

Мы попали с нашим воспитанием в мир обмана. Он торчит из земли, свешивается с карнизов, торчит на экране. Взамен огромного слоя советской лжи, что в виде чёрной тучи ходила над нами, на нас опустился обман в виде тумана. Этот туман из политики, рекламы, знахарства легче пережить, но трудно перенести.

Не надо говорить о человеке, который врёт! Не надо получать от него письма и звонки. Повесьте трубку…

Почему крик «наших бьют!» — собирает толпу? А крик «наших дурят!» — никогда? А надо собираться!

Ибо, ах, ибо этот обманывает того.

Тот — того.

Тот — того.

И самый тот — моего.

Этого «наших дурят!» терпеть нельзя.

От вас буквально полчаса

— Нам от вас нужны буквально две-три встречи. Размышления о жизни и о себе.

— Я понимаю. Но у меня нет времени.

— А если мы пройдёмся по городу часика два и вы просто поговорите о себе?

— Но я не могу выйти из дому и заговорить. Это же не два часа. Это два часа и вся жизнь.

Нужно быть готовым, чтоб выйти к камере и заговорить о себе. Кто же может так сразу? Кто-то может, наверное…

На два часа набрать воспоминаний — мне три-четыре дня или больше...

Я не могу заговорить по просьбе присутствующих камер, не знаю, почему. И не из-за ответственности. Я не ценю свои слова. Я боюсь неправды. Я боюсь глупости. Я боюсь путаницы. Я боюсь себя.

Какие-то слова вынашиваешь. Мысли обкатываешь. А главное, с ходу их и не выразишь. Но под телекамерой — нужно. Ты же уходишь в неё навсегда. Ты не должен нагадить в вечность.

А эти звонки — «мы отнимем у вас всего полчаса, час, пятнадцать минут». Невдомёк, что ты на пятнадцать минут уйдёшь в будущее.

Это очень много.

И будет очень стыдно за неудачу.

Слово «стыдно» здесь годится, как нигде.

И вообще — что такое правда, что такое достоинство, талант?

Из чего состоит имя?

Даже если дом ещё крепок, не должен осыпаться фасад.