«Явная дискриминация человека в сфере психиатрии»

Времена карательной советской психиатрии прошли, но россияне по-прежнему боятся обращаться в психоневрологические диспансеры и к психиатрам за медицинской помощью. История, в которой разбирался “Ъ”, объясняет, почему психиатрия в стране до сих пор стигматизирована.

По данным ВОЗ, 10% жителей Земли страдают психическими заболеваниями. Ежегодно 900 тыс. человек в мире совершают самоубийства. При этом трое из четверых страдающих психическими заболеваниями остаются без медицинской помощи.

В России общее число больных с психическими расстройствами в 2017-м году достигло почти 4 млн человек (3% населения страны). Однако эксперты убеждены, что реальное количество граждан, страдающих психическими нарушениями, существенно больше. Из-за страха перед психиатрией многие люди не попадают в статистику и не получают помощи.

Шлагбаум

Холодным зимним днем 2016 года медсестра Марина Гусарова (имя изменено по просьбе героини) вышла из московской районной поликлиники и направилась в среднюю общеобразовательную школу. По пути, на входе в школьный двор, на нее упал шлагбаум. Удар был очень сильным и привел к сотрясению мозга.

В поликлинике Марина числилась медсестрой, а в медкабинете школы работала. То есть несчастный случай произошел с ней во время работы. Поэтому в больнице, куда она обратилась, ей выдали медицинское заключение, в котором указали, что пациентка получила производственную травму.

Это означало, что поликлиника должна выплатить компенсацию пострадавшему сотруднику, оплатить больничный в размере 100% заработка, а также компенсировать расходы, связанные с лечением и реабилитацией. Но всего этого Марина не получила. Напротив, ее обвинили в том, что она сама виновата в несчастном случае, и отстранили от работы.

«Главврач поликлиники стал собирать на меня информацию, направил запрос в психоневрологический диспансер и получил ответ, что я числюсь там на учете с диагнозом "параноидное расстройство личности",— рассказывает Марина.—

Это был для моего руководства выход — обвинить меня в том, что я плохо соображала и сама виновата в том, что на меня упал шлагбаум. Главврач вызвал меня и сказал: "Увольняйся сама, или я тебя не только работы лишу, но ты и за руль больше не сядешь"».

Марина упрямая. Увольняться она не стала, а вместо этого пошла в суд. Судебным решением от 30 мая 2018 года поликлиника выплатила ей 20 тыс. руб. за больничный лист.

В декабре 2016-го, когда сотрудники поликлиники проходили обязательную диспансеризацию, в личном деле Гусаровой написали, что она от диспансеризации отказалась. «На самом деле диспансеризацию я прошла полностью, а мне написали отказ в прохождении,— утверждает Марина.— Они искали способ, как не дать мне работать. Уволить они меня не могут — я пойду в суд. Вот и нашли способ не дать мне работать».

С тех пор она числится в поликлинике штатным сотрудником, но выполнять профессиональные обязанности не может. Зарплату не получает.

Весь 2017-й год она проработала таксистом. А в 2018-м году Зеленоградский районный суд по запросу прокуратуры аннулировал ее водительские права в связи с тем, что Гусарова состоит на учете в ПНД. Так, угроза главврача была выполнена.

«Права я получила в 2004 году, все это время у меня был безаварийный опыт вождения,— рассказывает Марина.— За 14 лет я много раз проходила разные комиссии, и ни у кого не было ко мне никаких вопросов».

Оставшись без заработка, она стала браться за любую работу — могла убирать квартиры, присматривать за пожилыми людьми. Но если бы не пенсия по инвалидности — выжить ей было бы трудно. Марина страдает хроническим заболеванием пищеварительной системы, ей требуются регулярные капельницы в больнице. Обостряется болезнь на фоне нервных потрясений. Если раньше Марина госпитализировалась раз в три месяца, то в течение последних четырех лет ей приходиться это делать каждый месяц. Потому что все это время она пытается оспорить решение зеленоградского психоневрологического диспансера (ПНД) о постановке ее на учет, а также диагноз, который был поставлен ей в этом лечебном учреждении в 2004 году.

В январе 2018 года она обратилась в Независимую психиатрическую ассоциацию России (НПАР). В результате обследования, проведенного тремя врачами-психиатрами и одним психологом НПАР, Марине выдали заключение (есть в распоряжении “Ъ”), в котором говорится, что у нее «не выявлено данных за параноидное расстройство личности», и оснований для диспансерного наблюдения нет. Эксперты также отметили, что Марина лишь однажды была на освидетельствовании в ПНД №22 — зимой 2004 года, а в последующие годы за медпомощью туда не обращалась, лечения не получала, психиатром не наблюдалась. За все эти годы она дважды обращалась в этот диспансер за справками — для получения водительских прав и для устройства на работу медсестрой, в обоих случаях справки после комиссионного осмотра ей были выданы.

Случай Гусаровой даже стал поводом для публикации на сайте НПАР ее истории. «К сожалению, в этом деле, как и во многих других случаях, с которыми обращаются в НПАР, возможности психиатрии были использованы не во благо, но чтобы навредить или избавиться от неугодного человека»,— говорится в этой публикации. Однако поскольку НПАР является некоммерческой правозащитной организацией, никаких официальных последствий ее заключение в деле Марины не имело.

Бывшая медсестра не собиралась на этом останавливаться. «Нарушены мои права»,— упрямо твердила она, когда знакомые уговаривали ее принять ситуацию и не биться с системой.

Квартирный вопрос

Марина выросла в среднестатистической советской семье — родители работали, отец немного выпивал, сестра Ольга из-за задержки речевого развития жила в школе-интернате и только по выходным приезжала домой. Из-за этого отношения между сестрами не сложились с детства. После школы Ольга вышла замуж и привела в зеленоградскую квартиру своего мужа Игоря.

Закончив учебу, 23-летняя Марина устроилась медсестрой в кожвендиспансер, а в 1993-м году перешла работать в детский дом №27 города Москвы. И вскоре привязалась к семилетнему Алеше — худому, болезненному ребенку с тяжелой формы бронхиальной астмы и умеренной умственной отсталостью. Из-за болезни Алеша часто попадал в больницы, лежал в детдомовском изоляторе, Марина поневоле уделяла ему внимания больше, чем другим детям, а при очередной его госпитализации поняла, что должна забрать мальчика домой. «Он так много болел,— вспоминает она.— Мне казалось, что лечат его неправильно. Он сидел на тяжелых гормонах, но это ему не помогало, он задыхался, и врачи ничего не могли сделать». Марина приехала в больницу и попросила главврача отпустить мальчика с ней в отпуск — в Крым. Врач подумал и согласился, написав в заключении, что смена климата ребенку поможет. В детском доме Марина тоже договорилась. Так они попали на море, где Алеше, действительно, стало лучше. А может быть, это произошло, потому что рядом с ним был надежный взрослый человек, которому мальчик мог доверять.

Вернувшись в Москву, она оформила документы и взяла Алешу под опеку. Каждый год они ездили в Крым или в Трускавец, дома он делал ингаляции и пил травяные сборы — что именно помогло, неясно, но астма отступила. В 18 лет, по словам Марины, Алексею вообще сняли этот диагноз.

С подопечным ребенком Марина жила вместе с родителями, сестрой и ее мужем — в трехкомнатной квартире в Зеленограде. Конфликты были, вспоминает Марина.

— Сестра с мужем сразу невзлюбили Алешку,— говорит Марина.— Игорь все время делал ему замечания, цеплялся к нему, сын грубил в ответ.

Подросток уходил гулять с друзьями и поздно возвращался домой. Но причиной острого конфликта в семье Марина считает не поведение сына, а квартирный вопрос. У мальчика не было прописки, и Марина решила прописать его в зеленоградской квартире — в таком случае при достижении совершеннолетия он мог бы претендовать на квартиру в Москве. Но родственники ни в какую не соглашались. Тогда она пошла в органы опеки и выяснила, что для регистрации несовершеннолетнего сына согласие родственников не требуется. В 14 лет Алеша был прописан в Зеленограде. Это стало причиной для первого большого скандала дома. Следующий конфликт случился уже из-за прописки Игоря, мужа Ольги.

«Отец не хотел его прописывать,— вспоминает Марина.— Я тоже была против. В то лето отец уехал на дачу, а потом позвонили соседи и сказали, что он давно не выходил из дома. Вызвали милицию, нашли его мертвым, он неделю пролежал.

Причину смерти установить не смогли из-за разложения тела».

После смерти отца в 2002 году у матери случился инсульт, вспоминает Марина: «Я подписала все бумаги на прописку мужа сестры, бороться с ними в одиночку не хотела».

В 2003-м на почве очередного семейного конфликта Игорь избил Марину. Она обратилась в городскую поликлинику №65, где 9 июня ей зафиксировали «ушибы мягких тканей лица, шеи, головы». С этой справкой пришла в отдел милиции и написала заявление на зятя. А потом собрала вещи и ушла с сыном на съемную квартиру.

В милиции хода ее заявлению не дали, и в декабре 2003-го Марина обратилась в прокуратуру. 26-го декабря ей пришел ответ из этого ведомства, где говорилось о начале проверки. «Там было написано, что в действиях Игоря может быть состав преступления по ст. 116 УК РФ»,— вспоминает Марина. Но за четыре дня до этого, 22 декабря, Ольга обратилась в районный психоневрологический диспансер с жалобой на то, что сестра не дает ей жить, ведет себя агрессивно, угрожает ее сыну, в связи с чем она просит назначить сестре психиатрическое освидетельствование. «К этому моменту я уже полгода не жила дома,— говорит Марина.— Я в июне ушла из этой квартиры и больше там не была. Сын у сестры родился только в сентябре 2003-го. Каким образом я могла ему угрожать? Все эти полгода сестра на меня не жаловалась, но узнав о моей жалобе в прокуратуру, тут же перекрыла ее своей». Она убеждена, что Ольга таким образом защищала мужа от правоохранителей, и лучшего способа, чем представить сестру психически нездоровой, у нее не было. 26 декабря врач-психиатр ПНД №22 города Зеленограда подал в суд иск о принудительном психиатрическом освидетельствовании Марины Гусаровой. 6 января 2004-го суд удовлетворил иск, обязав его к немедленному исполнению.

«Им хватило одной жалобы моей сестры,— говорит Марина.— Они не посмотрели на мои характеристики с работы, на то, что я не раз проходила диспансеризацию и осмотры у психиатра, потому что работала с детьми,— они ни на что не посмотрели. Оказалось, что одного наговора достаточно для недобровольного освидетельствования».

Полицейские доставили ее на освидетельствование в ПНД. Возмущенная Гусарова сказала врачам, что отказывается участвовать в этой процедуре без адвоката и будет обжаловать решение суда в вышестоящей инстанции,— и ушла. Впоследствии оказалось, что в ПНД ее короткий визит оформили как освидетельствование, а в ее карте появился диагноз «параноидное расстройство личности».

В марте 2004-го Гусарова оспорила решение Зеленоградского райсуда в Мосгорсуде. 16 сентября 2004 года Мосгорсуд отменил решение суда первой инстанции и направил дело на новое рассмотрение.

Врач-психиатр из зеленоградского ПНД, выходивший в декабре 2003-го с судебным иском о недобровольном освидетельствовании Марины Гусаровой, в суд ни разу не явился, хотя в судебном решении указано, что о заседаниях он был извещен. 15 октября 2004 года Зеленоградский райсуд оставил без рассмотрения иск этого врача о проведении принудительного освидетельствования Гусаровой. Таким образом, ее освидетельствование в ПНД становилось нелегитимным. Поэтому Марина была убеждена, что с учета в диспансере ее также сняли.

В 2010-м она устроилась работать палатной медсестрой в педиатрическое отделение Химкинской центральной клинической больницы, а в 2013-м оформилась в отделение профилактики детской городской поликлиники, при которой и работала школьной медсестрой. При устройстве на работу ей приходилось обращаться за справками в районный ПНД, ее приглашали на прием, проводили осмотры, выдавали необходимые справки. О том, что она состоит на учете в ПНД, Марина узнала только в 2016 году.

Из характеристики Марины, данной ей в Химкинской ЦКБ от 21 октября 2013 года:

«…умеет организовывать свою работу, в том числе с медицинской документацией. Владеет навыками процедурной медсестры: техникой внутривенных вливаний и постановки капельниц детям всех возрастов. Осуществляет в отделении уход за детьми, оставшимися без попечения родителей. Знает принципы асептики и антисептики, применяет их в своей работе. В работе аккуратна, исполнительна, дисциплинирована. Повышает свой профессиональный уровень. Пользуется авторитетом и уважением в коллективе».

С сестрой Ольгой Марина не виделась и не созванивалась с 2004 года. Даже на похороны матери в 2010-м она не пошла — сестра ей ничего не сообщила.

В 2010-м году Ольга подала в полицию заявление об исчезновении сестры, которую не видела с 2003 года. Марина узнала об этом от дознавателя. Он ей сказал: «Ваша сестра не может вас найти, а я сразу нашел, у вас даже телефон не менялся все эти годы».

«Думаю, это было связано с квартирой,— предполагает Марина.— Дознаватель мне так и сказал, что сестра хочет по суду выселить меня из квартиры, и для этого ей надо признать меня пропавшей без вести».

В возбуждении уголовного дела по факту исчезновении сестры Ольге отказали. В 2010-м Алеша и Марина дождались своей очереди и получили квартиру на двоих. С тех пор как квартирный вопрос был решен, о родственниках они больше не слышали.

Из заключения НПАР от 16 января 2018-го года:

«Диспансерное наблюдение в отношении Гусаровой М. В. (имя изменено.— “Ъ”) подлежит прекращению по следующим основаниям. Во-первых, согласно ч. 1 ст. 27 закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» диспансерное наблюдение может устанавливаться за лицом, страдающим хроническим и затяжным психическим расстройством с тяжелыми стойкими или часто обостряющимися болезненными проявлениями. Такового расстройства у Гусаровой М. В. не выявлено.

Во-вторых, установление Гусаровой М. В. оспариваемого ею диагноза было проведено с нарушениями требований закона. Освидетельствование в ПНД №22 осуществлялось в недобровольном порядке на основании решения Зеленоградского районного суда г. Москвы от 6.01.2004. Данное решение было признано незаконным и отменено постановлением Президиума Московского городского суда от 16.09.2004. В дальнейшем при новом рассмотрении дела заявление врача-психиатра ПНД №22 о принудительном психиатрическом освидетельствовании Гусаровой судом первой инстанции было оставлено без рассмотрения. Исходя из принципа презумпции психического здоровья, записи в меддокументации ПНД №22 об освидетельствовании и диагностировании у Гусаровой М. В. психического расстройства, а также о решении врачебной комиссии об установлении диспансерного наблюдения могут считаться недействительными.

Круговая порука

В 2019 году, лишившись водительских прав, Марина обратилась в Зеленоградский районный суд с иском к ПНД — она просила снять ее с учета и отменить диагноз, поставленный в 2004 году. Суд назначил ей комплексную психолого-психиатрическую экспертизу в Центре имени Сербского. Стоила такая экспертиза 50 тыс. руб. «Когда я туда пришла, врачи мне сказали, что психологическую экспертизу не считают нужным делать, достаточно будет только психиатрической,— вспоминает Марина.— Я тогда не знала, что они не могут менять решение суда, и согласилась». За урезанную экспертизу с нее взяли 45 тыс. руб. А в заключении психиатры написали, что не могут прийти к правильному решению без комплексной психолого-психиатрической экспертизы. «Я спросила, могу ли доплатить 5 тыс. руб. за экспертизу психолога, но мне сказали, что нет, так нельзя, надо снова оплатить стоимость полной экспертизы,— говорит Марина.— Она стоила уже не 50, а 55 тысяч.

Таким образом, я отдала 100 тыс. руб. за две экспертизы. И это при том, что я инвалид и нигде не работаю».

За столь внушительную сумму Марина получила заключение Центра имени Сербского от 29 апреля 2020 года, в котором, по сути, подтверждается диагноз, выставленный ей в ПНД 14 лет назад. Психиатры в своем заключении (есть в распоряжении “Ъ”) ссылаются на «анамнез из материалов гражданского дела» и «медицинскую документацию» и делают вывод, что Марина в 2004 году была больна «параноидальным расстройством личности в стадии декомпенсации». Сейчас же, по мнению экспертов, она страдает тем же диагнозом, но находится «в компенсированном состоянии». Решение о снятии с диспансерного наблюдения, по мнению экспертов Сербского, может принять только врачебная комиссия учреждения, оказывающего психиатрическую помощь в амбулаторных условиях. Другими словами, психиатры из центра имени Сербского переадресовали Марину в ПНД, решение которого она пыталась оспорить.

Врач-психиатр Научного центра персонализированной медицины Надежда Соловьева, которая в течение последних двух лет наблюдала Марину и с ее разрешения обсуждает этот случай со мной, убеждена, что параноидного расстройства личности у пациентки нет.

«Диагноз "параноидное расстройство личности", поставленный Марине, не выдерживает критики,— говорит Соловьева.— Если признаки такой болезни уже проявились, то они проявляются затем в совершенно разных ситуациях, а не только в ситуации конкретного конфликта. Такой диагноз предполагает определенную специфику личности. Еще Ганнушкин, который разработал концепцию аномалий характеров, писал, что у таких людей на протяжении жизни просматриваются те или иные параноидные черты. В психиатрии это называется термином «длинник». Параноидное расстройство личности в длиннике всегда заметно. В первую очередь тем, что человек с таким заболеванием плохо адаптируется к жизненным обстоятельствам, новым условиям, людям, он конфликтен, он не удерживается ни на одной работе, всюду скандалит, ищет виноватых. В случае Марины я вижу, что она умеет адаптироваться к любым обстоятельствам. Ей запретили заниматься профессией, она стала таксовать. Ей запретили водить машину — она научилась выживать, подрабатывать, за две экспертизы в Сербского заплатила 100 тыс. руб. Один из признаков психического здоровья — это способность человека приспосабливаться. Где вы видели человека с параноидным расстройством личности, который мог бы так устроиться? Да он со всех работ бы вылетал всегда с одной и той же проблемой — конфликтностью».

Соловьева указывает, что в жизни Марины было лишь два больших конфликта — один в семье в 2003-м и один на работе в 2016-м.

«Когда ей на голову упал шлагбаум, работодатель не захотел оформлять это как производственную травму,— говорит психиатр,— я рассматриваю это исключительно в разрезе трудового права, но в этот спор включили психиатрию, которой тут совсем не место».

Диагноз, поставленный Марине в ПНД, психиатр Соловьева объясняет «немедицинскими причинами»: «Это может быть халатность, может быть что угодно, но с точки зрения психиатрии это неверный диагноз».

Во врачебной практике собеседницы “Ъ” встречались случаи неправомерной постановки диагноза — чаще такое случается в маленьких городах, где существует круговая порука.

«Небольшой город вроде Зеленограда — все друг друга знают, есть один диспансер, один суд, одна прокуратура, одна ключевая важная школа, куда все хотят попасть, одна ключевая поликлиника, и все руководители взаимосвязаны и дружат. И если с одним из участников этого местечкового круга возникает местечковый конфликт, все остальные участники круга встают на его защиту — в данном случае речь идет о ПНД».

Остается один вопрос — чем объяснить заключение врачебной комиссии из центра имени Сербского, в котором не подвергается сомнению диагноз Марины.

Клинический психолог Мария Сиснева убеждена, что психиатры в этом заключении пошли по пути наименьшего сопротивления:

«По сути, эксперты увидели, что у Марины нет никаких симптомов болезни, но ведь они изучили всю медицинскую документацию по этому делу, сомневаться в профессионализме коллег не хочется. Они знают, что параноидное расстройство личности бесследно не проходит, так как стержень личности не меняется,— и если болезни нет сейчас, значит не было и в 2004-м.

Тем более Марина и лекарств-то никаких не принимала. Но проще всего написать, что диагноз есть, но болезнь компенсирована». Психиатр Соловьева соглашается с тем, что оспорить диагноз, выставленный однажды врачом-психиатром в государственном учреждении, очень трудно. Она называет этот феномен «профессиональной порукой». По ее мнению, экспертиза в центре имени Сербского написана «на скорую руку», и экспертам, ее проводившим, «будет стыдно». «Ключевой вопрос в этом деле касался диспансерного наблюдения как такового, а это не типичный вопрос для центра имени Сербского,— говорит Надежда Соловьева.— Они заточены на чисто психиатрические вопросы и не во всех вопросах, которые перед ними ставит суд, оказываются компетентными. Чаще всего к ним обращаются по вопросам дееспособности, сделкоспособности, а снятие с диспансерного наблюдения, да еще и в случае давнего диагноза — такие вопросы перед ними ставят редко. Думаю, что если бы в этой экспертизе участвовали эксперты более высокого уровня из центра имени Сербского, заключение было бы другим».

Из психологического заключения по результатам психологического консультирования Марины Гусаровой, проведенного в период с октября 2018-го по июнь 2019-го клиническим психологом благотворительного фонда «Просто люди» Марией Сисневой (публикуются выдержки): «Важными качествами клиентки являются ее упорство, трудолюбие, стремление заботиться о других, самостоятельность, совестливость, желание отстаивать справедливость, неприятие жестокости и обмана. Марина способна обращаться за помощью и принимать ее. Понимает свои ограничения, вызванные недостатком образования и социальных компетенций, и может определить, в каких ситуациях ей необходима помощь и к кому за ней можно обратиться. В принятии решений опирается на важные общественно значимые нравственные принципы и ценности, способна к учету интересов других людей. Способна обслуживать себя самостоятельно в быту, решать вопросы юридического и финансового характера (в том числе вопросы требующие выполнения сложного алгоритма действий). Имеет большой опыт преодоления сложных ситуаций, самостоятельно воспитала ребенка с тяжелым соматическим заболеванием и умственной отсталостью, добилась компенсации его физического и психического состояния, в течение многих лет являлась аккуратным водителем транспортного средства, добилась получения собственного жилья, хорошо зарекомендовала себя в качестве работника медицинских учреждений, имеет хорошие характеристики с мест работы».

Мать и сын

3 августа Марину Гусарову сняли с диспансерного учета в зеленоградском ПНД — этого удалось добиться благодаря участию юристов Центра лечебной педагогики Павла Кантора и Анны Лебедь. Теперь она восстановит водительские права и сможет работать. Осталось самое сложное — снять психиатрический диагноз. «Мы будем обращаться в Российское общество психиатров,— говорит Мария Сиснева.— Личностное расстройство, тем более параноидное — это такое заболевание, которое невозможно преодолеть просто с помощью лекарств. И если оно было, оно не может никуда деться, но никаких признаков болезни сейчас нет.

Уникальность случая Марины Гусаровой состоит еще и в том, что диагноз был поставлен на основании освидетельствования, которое фактически не проводилось,— ведь она от него отказалась. По сути, система применила принцип презумпции виновности, презумпции психического расстройства».

По словам Сисневой, пациентов, которым удалось снять психиатрический диагноз, поставленный в результате врачебной ошибки, в стране буквально единицы. «Я в свое время спрашивала в ПНД, какой процент людей может снять диагноз или сняться с диспансерного учета, если диагноз не подтвердился. По их данным, это примерно от 1,5 до 2%. Это очень маленький процент для врачебных ошибок, а они же есть в любой сфере, в том числе и в психиатрии».

Для снятия или пересмотра диагноза пациентам чаще всего предлагают лечь в стационар — обычно такое освидетельствование занимает один месяц. Но Марина не может месяц находиться в психиатрической больнице. Во-первых, ей раз в месяц необходимо проводить гормональную терапию в стационаре. Во-вторых, и это, пожалуй, самая главная причина, она боится оставить без присмотра своего взрослого сына Алексея.

Мы встречаемся с Мариной у ее дома в Зеленограде, но она быстро уводит меня в соседний двор. Я не сразу догадываюсь, в чем дело.

Спрашиваю ее, где сейчас живет Алексей, которому уже 34 года.

— Здесь и живет,— отвечает Марина.

— Вместе с вами в одной квартире?

— Ну да,— вздыхает.

Кажется, судьба Алексея сложилась не самым удачным образом.

— Пьет? — догадываюсь я.

— Он всегда был трудным ребенком,— отвечает Марина.— Он родился с алкогольным синдромом (ФАС.— О. А.), у него и умственная отсталость была, и расторможенность. Такой ребенок никому не нужен.

— Он вас не обижает?

— Ну это же к делу не относится,— натянуто улыбается Марина.

Потом я расспрашиваю ее про суды и экспертизы, фотографирую документы.

Разговорившись, она более откровенно рассказывает и о сыне.

Алеша стал выпивать в 20 лет. Она пыталась с этим бороться — не получилось. Умственная отсталость и алкоголизм — плохие соседи. Убедить сына лечиться она не смогла — он считает себя здоровым.

— Он же и в реанимации уже побывал,— Марина смотрит прямо перед собой, сцепив руки в ладонях.— Напился, отключился, на улице лежал, его подобрали, еле откачали. Вещи стал продавать из дома. Мне теперь и уйти никуда нельзя из дома… Нашел женщину себе такую же, девять классов коррекционной школы. Она полностью от него зависит, только не пьет. Он получает пенсию и в первую неделю спускает. Все пропьет, а потом я их кормлю. А он такой у меня — если много пил, потом неделю не ест. И она не ест, сидит вместе с ним в комнате, сама не выйдет даже за куском хлеба. Я ей говорю: «Ирина, тебе есть надо», а она только его слушает. Вот пока он не позовет ее на кухню, не пойдет.

— Он не бьет вас?

Снова молчит, сжимает руками стопку с судебными решениями, характеристиками с мест работы, жалобами сестры и ответами правоохранителей.

— Ну, бывает матом кроет,— выдавливает из себя.

Сын и его подруга принесли домой котенка и щенка — ухаживает за ними Марина, выгуливает и кормит их только она.

Я смотрю на сидящую рядом уставшую женщину и вспоминаю слова врача Надежды Соловьевой о том, что только психически здоровый человек сможет приспособиться к тяжелым обстоятельствам жизни — например, ужиться с сильно пьющим приемным сыном.

Свет от вечерних фонарей мягко освещает лицо Марины, скрывая морщинки и делая его моложе.

На этом лице проступают разные выражения — вот она говорит о своей борьбе с системой психиатрии, и я вижу лицо человека, знающего свои права и отстаивающего их; вот рассуждает о сестре — и в уголках губ прячется горькая обида; о сыне Алеше что-то скажет — и опускает глаза, как будто ей неловко.

После падения на ее голову школьного шлагбаума у Марины появились головные боли, тревожность, начались проблемы со сном. Обследовавшая ее клинический психолог благотворительного фонда «Просто люди» Мария Сиснева считает, что Марине необходимо поправить здоровье, съездить в санаторий.

На это Марина всегда отвечает, что нельзя бросить такое хозяйство. Животные умрут без еды, сын наберет кредитов или пропьет всю мебель в доме.

— Но вы же не можете его всю жизнь нянчить,— говорю я.— Вы же должны позаботиться о себе.

— А кто о нем позаботится? — спрашивает Марина.— Он даже считать хорошо не умеет. Они не выживут. Сколько раз мне дома говорили: «Верни его назад, зачем он тебе нужен? Он безнадежный». А как я могла его вернуть? Его же один раз уже предали.

Реформировать систему

Историю Марины Гусаровой и Надежда Соловьева, и Мария Сиснева считают показательной и осенью намерены обсудить ее с Российским обществом психиатров. «Допущена системная ошибка, и мы подозреваем, что такие ошибки происходят часто,— говорит Мария Сиснева.— Человеку по ошибке или халатности ставят психиатрический диагноз, и это ломает ему жизнь. Снять этот диагноз он не может, даже если абсолютно здоров психически. Марина оказалась в тяжелой жизненной ситуации, ее физическое и эмоциональное здоровье расшатаны, финансовое положение ухудшилось. Это тот случай, когда психиатрия стала врагом, а не помощником». Особое внимание клинический психолог обращает на то, что в российской психиатрии очень часто сообщения родственников принимаются во внимание врачами при постановке диагноза, но никем не верифицируются: «Эти сообщения просто вписываются в карту, в историю болезни, а потом другие врачи или эксперты воспринимают их, как проверенные доказательства. А ведь МКБ-10 (Международная классификация болезней.— “Ъ”) требует от врача всестороннего и тщательного изучения данных».

Врач-психиатр Надежда Соловьева называет историю Марины «явной дискриминацией человека в сфере психиатрии». «Даже независимо от того, болен человек или не болен, диспансерное наблюдение ставится только для тяжелых случаев и предполагает, что у этой меры могут быть правовые последствия,— полагает врач.— И вот Марина эти правовые последствия на себе испытывает до сих пор, а при этом у нее нет никакого тяжелого расстройства и никакого основания для такого наблюдения».

Соловьева получала образование в Канаде, в университете Калгари. В этой стране, по ее словам, суд сразу определяет круг лиц, которые представляют человека с психическим заболеванием на судебном процессе. «В таком случае человек становится более защищенным перед государством,— говорит Соловьева.— Не человек бьется с системой, а система предоставляет ему защитников». Если бы Марина Гусарова жила в Канаде, то в суде первой инстанции, зимой 2004 года, на ее стороны выступили бы юристы, внешние психиатры, органы опеки (поскольку иск к Марине касался и судьбы ее несовершеннолетнего сына) и социальные службы (поскольку речь шла о квартире, в которой живет мать с приемным ребенком).

Но в России человек остается один на один с системой — и чаще всего проигрывает. Именно поэтому граждане обходят стороной ПНД, зная, что обращение в это учреждение грозит правовыми ограничениями.

И именно поэтому психиатрия в стране стигматизирована. В итоге огромное число россиян не получает необходимой им психиатрической помощи.

Мария Сиснева проходила стажировку в Италии и говорит, что в России диспансерное наблюдение носит «карательно-ограничивающий характер», в то время как в Италии в группы диспансерного наблюдения включают только людей с тяжелыми психическими расстройствами: «И этот статус используется не для того, чтобы их ограничить, а для того, чтобы дать им больше помощи — например, в виде приходящей на дом сиделки, медсестры, соцработника. То есть они мотивируют людей обращаться за помощью. А у нас люди даже с тяжелыми депрессиями не обращаются в ПНД, потому что боятся».

В начале года Мария Сиснева, Надежда Соловьева, детский психиатр Москвы Анна Портнова и директор Центра лечебной педагогики Анна Битова подготовили рекомендации по реформированию системы диспансерного наблюдения в России для Минздрава РФ. «Мы считаем, что на обязательное диспансерное наблюдение должны становиться только те люди, которые совершили противоправные или социально опасные действия,— поясняет Сиснева.— Все остальные граждане могут приходить добровольно в ПНД, и это не должно оборачиваться для них постановкой на учет. Также люди имеют право обращаться в частные клиники — в том числе и за справками. Запросов на частную психиатрию у нас в стране очень много».

«Вся система психиатрической помощи в России должна быть реформирована,— говорит Надежда Соловьева.— Она должна представлять собой консорциум разных форм помощи, платных и бесплатных, больших и маленьких. Это может быть диспансер, поликлиника, врачебный кабинет или кабинет психолога.

Чем больше разных форм помощи будет представлено, тем больше вероятность, что любой нуждающийся человек найдет то, что ему подходит. А если существует только одна форма помощи в виде диспансера, то понятно, почему многие люди обходят стороной такую форму помощи и остаются без психиатрической помощи».

В судах, где слушаются дела против людей с психическими расстройствами, необходимо усилить представительство таких людей внешними специалистами — юристами, врачами, адвокатами. Для этого нужно изменить систему ГПК. «Сейчас у нас по закону прокуратура должна стоять на защите человека с психическими нарушениями в суде, но чаще всего этой защиты нет».

То, что Марине Гусаровой удалось найти таких представителей в лице Марии Сисневой и Надежды Соловьевой,— еще одно свидетельство ее психического здоровья. «Мы не должны быть во всем сами компетентны,— говорит психиатр Соловьева.— Мы должны привлекать друзей, знакомых, специалистов, и Марина очень успешно это сделала. Но вообще это должно делать государство».

Ольга Алленова