«Я не могу больше этого выносить»

В Казанском академическом большом драматическом театре им. Качалова состоялась первая премьера сезона. Пьесу Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца» ставил московский режиссер Михаил Скандаров, занявший в постановке лучшие драматические силы труппы. Плотность «народных и заслуженных» артистов на квадратный метр сцены не помешала, однако, привередливым зрителям уходить с середины действия. ЕКАТЕРИНА ВОРОБЬЕВА досидела до конца, но ушла со множеством вопросов.

Качаловский театр ввиду ремонта стоял закрытым восемь месяцев. Стоял бы и дальше, если бы не упорство его руководителей и объективное отсутствие средств, вызванное в том числе и простоем кассы. Полуотремонтированный театр открылся с полными аншлагами — истосковавшиеся зрители, по словам кассиров, за несколько часов смели билеты на месяц вперед. Полный зал наблюдался и на премьере, публика, судя по взволнованным лицам, ожидала чего-то особенного. Жанровое определение пьесы «фантазия в русском стиле на английские темы», данное самим Шоу, и разговоры в кулуарах об «английском “Вишневом саде“» обещали по-чеховски изысканные и горькие страсти. Вышла не очень смешная комедия, но об этом чуть позже.
В доме отставного капитана Шатобера, железного старика с большими причудами, как-то одновременно оказывается целая орава нежданных гостей. Все они, как водится, довольно скоро обнаруживают свою друг с другом связь — в самом что ни на есть грубом смысле этого слова. Флиртуют направо и налево, не стесняясь отбивать чужих мужей, невест, женихов и отцов и иллюстрируя тем самым значение термина «промискуитет». От попытки проследить кто, с кем и зачем — голова идет кругом. Однако — никакой эротики: все брачные игры ведутся с постными лицами, а в решающие моменты переносятся «в сад», то есть за сцену. Там, судя по всему, происходит наиболее интересное и насыщенное действие, потому что, возвращаясь «из сада», герои хохочут и блестят глазами особенно демонстративно. Зрителю же достается только постскриптум, сплошное выяснение отношений после особо удачных садовых эскапад.
Зрителю также достаются маски и обязанность смеяться в специально обозначенных в сценарии местах. Участники спектакля решают главную творческую задачу — делают смешно и не выходят из образов, как персонажи комедии дель арте. Но их образы — это не маски героев, это маски самих артистов в своих коронных амплуа. Кто знает репертуар и труппу Качаловского театра, тот увидит все знакомые типажи, перечислять которые не имеет смысла. И только феерическая работа гримера ошарашивает: в первый миг появления на сцене невозможно распознать в водевильном брюнете с пышными усами Михаила Галицкого, а в прилизанном очкастом ботанике — Кирилла Ярмолинца. Однако эффект неожиданности быстро проходит, оставляя до боли знакомые интонации и жесты. Оставляя у публики чувство, что ее обманули, не показали самого главного. Чеховская «лопнувшая струна» вытеснена гремящими за сценой взрывами — старик Шатобер, видите ли, на досуге увлекался коллекционированием динамита. Кстати, во время одного из шумовых эпизодов посреди зала поднялась дама и с драматическим шепотом: «Я не могу больше этого выносить!» вышла из зала. Выходили и другие, но тихо, без аффектации.
Финал спектакля, где персонажи открывают свои разбитые сердца, признаваясь в собственной беспомощности, ничего не прибавляет в понимании главной идеи пьесы. Лишние люди? Слом эпох? То, что действие происходит во время первой мировой войны, понятно только читавшим Шоу. В спектакле на это нет даже намека, никакого «социально-исторического фона», на котором все личные драмы, возможно, заиграли бы во сто крат ярче. Бог знает, почему комедия не получилась ни по-настоящему смешной, ни по-хорошему грустной, или почему зрители после спектакля больше всего обсуждали один вопрос: зачем вдруг, ни с того и ни сего один из героев снял парик, открыв гладко выбритый череп? Если принимать за аксиому фразу о том, что искусство не дает ответов, а только ставит вопросы, то здесь мы имеем дело, несомненно, с образчиком чистого искусства.