"После "Курска" надо было снять общественный стресс"

Перед выходом драмы "72 метра" в прокат режиссер фильма Владимир Хотиненко побеседовал с корреспондентом "Коммерсантъ-Weekend" Алей Харченко.
— На сайте фильма трагедия с подводной лодкой "Курск" и выход "72 метров" названы не совпадением, а "логикой вещей". В чем эта логика заключается?
       — Подводные лодки тонули и будут тонуть. Я, перед тем как снимать фильм, прочитал много специальной литературы. И в одной из книжек прямо так и написано: подводная лодка — настолько сложный механизм, что это неизбежно чревато катастрофами. А совершенно особенные люди, которые становятся подводниками, тем более это знают. В этом и есть страшная логика событий. Совпадений тут нет никаких: события с "Курском" никакого отношения к фильму не имеют, но, к сожалению, их будут связывать. И с тем, что фильм будет считаться снятым "на злобу дня", я уже смирился.
       — Но ведь "Курск" затонул еще в августе 2000 года, и об этой "злобе дня" вы не могли не знать с самого начала работы над проектом.
       — Снимать этот фильм — идея не моя, а руководства Первого канала. Перед тем как приступать к съемкам, на канале провели серьезное социологическое исследование. У людей спрашивали, будет ли фильм уместен после трагедии подлодки "Курск". Выяснилось, что люди хотят видеть такую картину. Надо было снять общественный стресс после этой катастрофы. Я же всю жизнь мечтал снять фильм о море, затевал проект, связанный с трагедией "Новороссийска" в Севастополе, и не хотел, чтобы эта тема прошла мимо. Когда продюсеры Первого канала вышли на меня, мне дали почитать результаты опросов, и оказалось, что практически никто не хотел хеппи-энда.
       — Поэтому в фильме такой неоднозначный финал?
       — Во-первых, правды людям не хочется, потому что она и так уже была в жизни. Правда жизни не есть правда искусства. Во-вторых, я глубоко убежден, что самое высокое предназначение искусства — это давать людям надежду, пусть даже неосознанную. Лодки тонули и до "Курска", но вокруг этого не было такого циничного политического ажиотажа. Мы поэтому в фильме и сделали лодку дизельной, а не атомной, чтобы заниматься не проблемами ядерных отходов и отношениями Америки и России, а кино. В конце работы Эннио Морикконе, который писал музыку к картине, пригласил нас в женой пообедать в ресторан и сказал тост: "Может быть, эти люди в лодке не спаслись. Но главное то, что они спасли свои души". Я думаю, что лучше, чем Морикконе, о смысле фильма никто не скажет.
       — Как вам удалось заполучить в свой фильм Эннио Морикконе?
       — В моей жизни есть несколько волшебных историй, и это одна из них. Когда было смонтировано уже минут сорок материала, мне под руку совершенно случайно попался саундтрек Морикконе к фильму "Малена", который я поставил и просто обалдел. Ночь не спал, на следующий день прибежал в студию, чтобы подложить музыку под изображение и показать продюсерам. И чудо: ни имя композитора, ни возраст — ему в то время было 73 года — никого вроде не смутило. А в ту пору мы с женой собирались поехать отдохнуть в Италию и посмотреть на Микеланджело. И вот я стою во Флоренции перед Давидом, вдруг у меня звонит телефон и голос в трубке говорит: послезавтра в пять часов в Риме вас ждет Морикконе. Еле дождались.
       — Как маэстро вас принял?
       — Он удивительный человек. Просто фантастический. Его с женой, людей из другой страны и жизни, реально потрясла трагедия "Курска". Живет он на площади Венеции, откуда весь Рим как на ладони. По-английски не разговаривает из принципа, хотя все понимает. Когда я ему сказал, что подложил под фильм сначала его "Малену", он так хитро улыбнулся и говорит: "Зря. Это как первая любовь — потом не отвяжетесь. Наверное, эту?". И он подошел к роялю, и сыграл ту самую тему, которая меня захватила. Мы сначала пытались с ним работать, как американцы, высчитывая каждую секунду, но утомились, и он мне говорит: "Вот с Серджо Леоне мы писали так — я просто ему давал темы, а он сам потом выбирал". И тут меня прошибло. Я почувствовал, что на этом же месте, в этой же комнате на площади Венеция точно так же стоял Серджо Леоне и другие великие люди кино. Когда Морикконе стал потом играть на рояле мелодии и петь партии за оркестр в 250 человек, я понял, что он на самом деле пишет, а не что-то там из заначки вытащил. А это дорогого стоит.