Гастроли театра Meno Fortas на сцене Театра наций
Спектакли Эймунтаса Някрошюса перестали быть для Москвы событием экстраординар
Спектакли Эймунтаса Някрошюса перестали быть для Москвы событием экстраординарным. Тем не менее гастроли литовского театра Meno Fortas, проходящие в рамках внеконкурсной юбилейной программы "Золотой маски" (постановки Эймунтаса Някрошюса неоднократно становились лауреатами премии в номинации "Лучший зарубежный спектакль, показанный в России"), станут главным театральным событием ближайших месяцев. В Москву приедет та самая шекспировская трилогия, которая и сделала господина Някрошюса столь знаменитым и любимым интеллектуальной столичной публикой. "Гамлет", "Макбет" и "Отелло" уже гастролировали в Москве в разные годы, но увидеть весь цикл с начала до конца удастся впервые.
В лице Эймунтаса Някрошюса Уильям Шекспир нашел идеального переводчика с языка литературного на язык театральный. Классические трагедии английского барда литовский режиссер читает не с подстрочника, а между строк. И вместо слов, которым Някрошюс не доверяет и вымарывает из пьес, он переводит мысли, чувства, темы, поэтические обороты.
Грусть, ярость, холод подозрений и тяжесть сомнений у Някрошюса превращаются в лед, огонь, воду и камень, которые терзают не души, а тела героев. И эти физически ощутимые раздражители расшевеливают зрителей. Зал ежится от холода, когда Гамлет встает босыми ступнями на кусок льда, и вздрагивает, когда в "Макбете" топоры со свистом врезаются в бревно, на месте которого должен был быть живой человек.
Привычные психологические трактовки шекспировских пьес для спектаклей Някрошюса не годятся. Герои его постановок вступают в бой не друг с другом, а с силами рока, с метафизическими законами, с которыми не в силах справиться ни один смертный. Актерам здесь не нужна пресловутая психологическая достоверность, для Някрошюса гораздо важнее фактура и харизматичность артиста. Недаром Гамлета у него играет популярный литовский певец Андрюс Мамонтовас, а Дездемону — прима-балерина Эгле Шпокайте.
Зрителям режиссер тоже не дает шанса следить за психологией. Поначалу ты еще пытаешься понять, что же происходит на сцене, но под напором шквала избыточной образности мозг капитулирует. И это даже к лучшему. Потому что образы и метафоры Някрошюса имеют не рационалистическое, а интуитивное происхождение и поэтому лучше всего считываются тоже на подсознательном уровне. Они впечатываются в память яркими мгновенными вспышками: вот Гамлет читает свой главный монолог, стоя под ледяной люстрой, истекающей от жара свечей ледяным дождем, который, как яд подозрений — душу, разъедает на принце белую сходящую клоками бумажную рубашку. Вот Отелло и Дездемона сплетаются в страшном любовном танце-поединке, где каждое страстное объятие может оказаться смертельным. Вот ведьмы бросают голову поверженного Макбета, превратившуюся в раскаленный докрасна кусок металла, в чан с водой и гадают по ней о цене жизни и смерти. Но описывать эти фантастические образы так же бесполезно, как и расшифровывать их.
В лице Эймунтаса Някрошюса Уильям Шекспир нашел идеального переводчика с языка литературного на язык театральный. Классические трагедии английского барда литовский режиссер читает не с подстрочника, а между строк. И вместо слов, которым Някрошюс не доверяет и вымарывает из пьес, он переводит мысли, чувства, темы, поэтические обороты.
Грусть, ярость, холод подозрений и тяжесть сомнений у Някрошюса превращаются в лед, огонь, воду и камень, которые терзают не души, а тела героев. И эти физически ощутимые раздражители расшевеливают зрителей. Зал ежится от холода, когда Гамлет встает босыми ступнями на кусок льда, и вздрагивает, когда в "Макбете" топоры со свистом врезаются в бревно, на месте которого должен был быть живой человек.
Привычные психологические трактовки шекспировских пьес для спектаклей Някрошюса не годятся. Герои его постановок вступают в бой не друг с другом, а с силами рока, с метафизическими законами, с которыми не в силах справиться ни один смертный. Актерам здесь не нужна пресловутая психологическая достоверность, для Някрошюса гораздо важнее фактура и харизматичность артиста. Недаром Гамлета у него играет популярный литовский певец Андрюс Мамонтовас, а Дездемону — прима-балерина Эгле Шпокайте.
Зрителям режиссер тоже не дает шанса следить за психологией. Поначалу ты еще пытаешься понять, что же происходит на сцене, но под напором шквала избыточной образности мозг капитулирует. И это даже к лучшему. Потому что образы и метафоры Някрошюса имеют не рационалистическое, а интуитивное происхождение и поэтому лучше всего считываются тоже на подсознательном уровне. Они впечатываются в память яркими мгновенными вспышками: вот Гамлет читает свой главный монолог, стоя под ледяной люстрой, истекающей от жара свечей ледяным дождем, который, как яд подозрений — душу, разъедает на принце белую сходящую клоками бумажную рубашку. Вот Отелло и Дездемона сплетаются в страшном любовном танце-поединке, где каждое страстное объятие может оказаться смертельным. Вот ведьмы бросают голову поверженного Макбета, превратившуюся в раскаленный докрасна кусок металла, в чан с водой и гадают по ней о цене жизни и смерти. Но описывать эти фантастические образы так же бесполезно, как и расшифровывать их.