На дворе отрава
Станислав Ф. Ростоцкий о венгерском фильме «Икота» как о кинематографическом потомке обэриутов
В московском «Октябре» открывается 6-й фестиваль венгерского кино Cifra. В его программе всего пять фильмов, два из которых снял режиссер Дьёрдь Палфи: новейшая экранизация романа Станислава Лема «Глас Господа» (2018) и его дебютная «Икота» (2002), поэтический рассказ о деле надьревских отравительниц
Фото: Alamy Stock Photo/ ТАСС
Фото: Alamy Stock Photo/ ТАСС
В это довольно сложно поверить, но в «Икоте» на самом деле есть сюжет. Более того, в основу сценария положен реальный случай из венгерской уголовной практики: со времен Первой мировой войны в окрестностях деревни Надьрев таинственным образом умерло 170 мужчин. В 1929 году связь между их смертями была наконец установлена, и после череды эксгумаций и экспертиз выяснилось, что все они были отравлены собственными женами с помощью смеси экстракта белладонны и мышьяка, каковой в чуть ли не промышленных количествах торговала местная повитуха. Было арестовано около пятидесяти женщин, двух из которых приговорили к смертной казни.
Фото: Alamy Stock Photo/ ТАСС
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
Фото: Mokep
История вполне кинематографичная. Но ждать от «Икоты» дотошной исторической реконструкции не стоит (действие перенесено в венгерскую деревню конца прошлого века), как, впрочем, и детектива в привычном смысле этого слова. Нет, здесь действительно происходит что-то вроде расследования, если так можно назвать сомнамбулические передвижения по экрану некоего абсолютно, кажется, нечувствительного милиционера с хипповыми патлами, выбивающимися из-под фуражки. Но не зная заранее, что фильм связан с делом надьревских отравительниц, додуматься до этого вряд ли возможно. Не прибавляет ясности и манера персонажей при малейшей возможности обходиться без вербальной коммуникации. Первое относительно членораздельное слово раздается с экрана без малого через полчаса после начала фильма, идущего всего час восемнадцать,— и слово это обращено к кошке, а единственный полноценный диалог и того позже, к тому же раздается он из телевизора, настроенного на какую-то душераздирающую латиноамериканскую мелодраму. Нет в «Икоте» и закадровой музыки — звуков природы и повседневной человеческой деятельности, в диапазоне от стука пишущей машинки до рева сверхзвукового истребителя, до очевидности хватает. «Ах, эта музыка деревни, оркестрованная в постпинкфлойдовской манере кваканьем лягушек и ночными вздохами» — восторженное определение, данное некогда Андреем Вознесенским соответствующей композиции группы «Аквариум», в случае «Икоты» кажется как нельзя более уместным. И далеко не последнее место в этой упорядоченной акустической вакханалии занимает методичная, напоминающая стук метронома икота безымянного старикана, который, подобно морщинистой кукушке, отсчитывает, сколько кому из персонажей фильма жить осталось.
Первая картина Дьёрдя Палфи, снятая всего за сто тысяч долларов и объездившая полсвета, была признана лучшим дебютом в рамках традиционной Венгерской кинонедели, удостоилась аж четырех наград на смотре молодого восточноевропейского кино в Котбусе, премировалась в Сан-Себастьяне и Гонконге, Турине и Санта-Фе, Киеве и Париже, а на международном кинофестивале в Сочи (был когда-то и такой, причем не из худших), получила гран-при, обойдя таких фаворитов сезона, как «Эди» Петра Цаскальского, «Милые мертвые девочки» Далибора Матанича и «Страх Икс» Николаса Виндинга Рефна. Да и в широкой синефильской среде «Икота» завоевала пусть негромкую, но безусловно культовую славу, так что следующую работу Палфи, еще более радикальную и затейливую «Таксидермию» (2006), приняли в кругу поклонников «элитного кино» (именно так обозначали продукцию подобного рода продвинутые торговцы артхаусом с «Горбушки») как родную.
И в самом деле, «Икота» без труда вписывается в ряд самого затейливого и категорически немассового кинематографа, в связи с этим произведением кажется вполне уместным вспомнить такие имена, как Миклош Янчо и Йос Стеллинг, Дэвид Линч и Алехандро Ходоровски, Годфри Реджио и Мэттью Барни. Но, пожалуй, если на что и похож по-настоящему этот фильм — так это на стихи Николая Заболоцкого с их живыми механизмами и механической жизнью, голосами травы и песнями шестеренок, отрешенным упоением всем тем, что было некогда названо «непрерывностью простых вещей»: «Жук ел траву, жука клевала птица, / Хорек пил мозг из птичьей головы, / И страхом перекошенные лица / Ночных существ смотрели из травы. / Природы вековечная давильня / Соединяла смерть и бытие / В один клубок, но мысль была бессильна / Соединить два таинства ее».
«Каро 11 Октябрь», 20 сентября, 17.00