В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышла книга «Быть Ивановым» — сборник по мотивам пятнадцатилетней переписки Алексея Иванова со своими читателями. «Огонек» поговорил с писателем об эволюции культурного героя и о пользе исторического отстранения.
Алексей Иванов считает, что следует разделять понятия «современность» и «актуальность»
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ / купить фото
Алексей Иванов считает, что следует разделять понятия «современность» и «актуальность»
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ / купить фото
— Ваши произведения разных лет отличаются друг от друга — иногда кардинально — языком, формой, художественными приемами… Но «Быть Ивановым», кажется, ваш первый публицистический опыт. Нет ли у вас ощущения, что сегодня публицистика является наиболее «боевой», актуальной формой реакции на происходящее? И романная форма, так сказать, устарела, поскольку никакая выдумка не может быть интереснее реальности?
— «Быть Ивановым», по сути, я писал 15 лет. Это слишком большой срок для актуальной публицистики. Актуальное мне не слишком интересно. Мне интересно современное. Актуальное — это все, что происходит сейчас, все без разбора, а современное — то, что происходит сейчас, но является производным от исторического процесса. У понятия «современность» более широкий временной диапазон. То, что было важно десять лет назад, может оказаться современным и сейчас, но актуальным не будет никогда. Так что «Быть Ивановым» — не об актуальности, а о современности. И я не в первый раз обращаюсь к публицистике. Скажем, у меня есть книга «Ёбург» — о девяностых и нулевых годах в истории страны на примере Екатеринбурга.
А по поводу романа… Он не устарел даже в наше время, когда общественный интерес каждую неделю перескакивает с одной темы на другую. Однако надо понимать, что сейчас должен отражать роман. Если он попытается отразить актуальные события, то никогда не поспеет за СМИ или соцсетями. А если построен на современном формате мышления, то будет «успевать» вне зависимости от исторического сюжета и материала, даже описывая события тысячелетней давности.
— Как вы конструировали эту книгу? Есть ли в ней завязка, развитие, кульминация? Если да, то какой момент самый важный?
— «Быть Ивановым» — не роман, и он строился не по законам драматургии романа. Эта книга — просто большой разговор. Он разделен на шесть частей, шесть тем. День сегодняшний как часть истории; современные проблемы российского общества; новый формат российской культуры. Далее некий писательский тренинг, споры в моих собственных произведениях; наконец, всякая всячина. Эта книга интерактивна — ее можно читать с любого места в любом направлении.
— Вы отвечаете на вопросы с 2005 года. Как за это время сместился фокус интереса у читателей? Можно ли говорить о какой-то тенденции? Политика, общественные проблемы, проблемы выживания?.. И главное — как поменялись за это время ваши личные взгляды на жизнь? Есть ли в прежних ваших ответах сегодня то, что теперь кажется смешным и наивным?
— У меня на сайте около 4 тысяч ответов, в книгу вошла только десятая часть. Конечно, фокус интереса менялся. Например, до кризиса 2008 года кипели страсти вокруг гламура. Что такое гламур? Это не просто тряпки и флаконы, а идеология, которую транслировала богемная тусовка, в наше время отвечающая за смыслы. Но гламур издох после кризиса. Поэтому я не поставил в книгу споры о гламуре — его время прошло. А другие темы остались. Например, тема главного культурного героя эпохи.
Понятно, почему в девяностые главным героем был браток. Но почему, допустим, в нулевые стал вампир?.. И почему в десятые годы вампиров сменили зомби? Почему сейчас главным культурным героем становится блогер?
Это все очень интересные вопросы. Вместе с течением жизни эволюционируют образы, форматы, но не принципы. Пятнадцать лет назад я верил в свободу и сейчас продолжаю верить в нее. Пятнадцать лет назад применительно к вопросу о свободе мы говорили о братках, а сейчас — о блогерах. Пятнадцать лет назад говорили о фильмах — а сейчас о сериалах. Пятнадцать лет назад говорили о постмодернизме, а сейчас — о метамодерне. Нет ничего наивного и смешного.
— Были ли за время переписки вопросы особенные — поразившие, повлиявшие на вас? Родились ли под их воздействием у вас какие-то важные размышления о времени, о стране?
— Многие вопросы заставляли задуматься над теми вещами, над которыми не задумываешься, принимая их как данность, зафиксированную в ярлыках. Например, общим местом стало утверждение, что сейчас нет интеллигенции, которая в XIX и XX веках была совестью и гордостью нации. А куда она подевалась? Почему исчезла? Объяснение, что «теперь все за деньги», совершенно профанное. Интеллигенция — это социальная страта, существование и миссия которой объясняется социальными причинами. Нужна ли сейчас интеллигенция?.. Нужна. А какие социальные причины препятствуют ее воскрешению? И почему люди, так сказать, умственного труда — креативный класс — не становятся интеллигенцией? Ответов давать не буду. Они — в книге.
— Ваши беседы с читателями часто касаются глобального воздействия интернета на нашу жизнь. Однако в ваших романах это, кажется, вообще не является проблемой. Тем более что действие большинства из них происходит в доинтернетную жизнь. Если представить себе, что вы решили написать «роман про интернет», что бы это было? Какая проблематика там выступила бы на первый план?
Книга «Быть Ивановым» вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн»
Фото: Альпина Диджитал
Книга «Быть Ивановым» вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн»
Фото: Альпина Диджитал
— А я и написал такой роман. Еще в 2012 году. Он называется «Комьюнити». Понимаю, что в это невозможно поверить, но писатель Иванов тоже живет в XXI веке и пишет не клинописью на глиняных табличках. Я работаю в литературных технологиях нашей эпохи, а не эпохи Алексея Толстого или даже Льва. «Комьюнити» посвящен странному парадоксу: интернет создан как средство объединения, но в обществе потребления он начинает разобщать людей. Как и любая вещь на свете, интернет амбивалентен: он обладает и хорошими, и плохими качествами. Темную сторону интернета я сделал мистической, и получился роман о демоне из Сети. В Сети он поддается управлению, но, выходя в реал, превращается в чудовище, а переход правил онлайна в офлайн — главная проблема современного мира.
— В одном из ответов на вопросы читателей вы говорите: «Реализм сильнее и умнее постмодернизма, только оперировать им гораздо труднее». Могли бы вы уточнить эту мысль?
— Реализм выдвигает больше требований к автору. И в художественном смысле, и в интеллектуальном. Постмодернизм оперирует умозрительными идеями, фантазия автора ничем не ограничена, и для демонстрации идей автор может придумать любые условия, любой мир. А писателю-реалисту приходится не только осмыслять идеи, но еще искать такие явления реальной жизни, которые иллюстрируют эти идеи, и выявлять их с помощью сюжета, который не противоречит нашему повседневному опыту. Это сложнее и эффективнее. В профанном восприятии реализм — проще простого, но в профессиональном отношении это самая трудная задача. Известно же, что все гениальное — просто. Следовательно, за подлинной высокой простотой лежит если не гениальность, то огромная работа ума и души.
— Готовящийся к публикации ваш новый роман «Тени тевтонов» — снова, вслед за «Тоболом», крупная форма, исторические изыскания. Почему все же вас так тянет в прошлое? Ищете там глобальные ответы на вызовы дня сегодняшнего? Прошлое вам что-то сообщает? Оно вообще способно говорить?
— Прошлое совершенно ни при чем. Эпоху нужно объяснять через нее саму, а не через другую эпоху. Дело в том, что современная жизнь утрачивает драматургию действия. Все уходит в Сеть. Там мы встречаемся, расстаемся, любим, враждуем, совершаем поступки, высказываем отношение. Например, один продюсер жаловался мне, что сейчас очень сложно снимать детективы: в течение всего фильма люди только говорят по телефону, а в финале на кого-то надевают наручники, вот и все. А где погони, стрельба, мордобой, случайные связи? Искусственно вживлять все это в нашу реальную жизнь — дело неубедительное. Прошлое же содержит яркие сюжеты, поэтому интереснее брать историческую фактуру.
— И, кстати, если уж мы о языке современности. Если пандемия — это глобальное сообщение человечеству, как бы вы расшифровали его? «Нужно держаться друг от друга подальше»?
— Мы и так держимся друг от друга подальше, спасибо интернету. Пандемия — актуальность, а не современность. Она не породила никаких смыслов и ничего не привнесла в нашу жизнь нового, лишь только подтолкнула те процессы, которые шли и без нее.
— В последние годы жизни писатель Борис Стругацкий также активно отвечал на вопросы читателей. Много вопросов было о трактовке его произведений. Так вот, Борис Натанович часто отвечал, что трактовка читателей имеет такое же право на существование, как и замысел автора. Вы же, напротив, считаете, что читатель должен знать «матчасть», бэкграунд, который вы заложили в основу произведения, иначе книга будет неверно понята…
— В доинтернетные времена, когда работали Стругацкие, информационное пространство было общим. Мы читали одни и те же книги и газеты, пользовались одинаковыми вещами, примерно одинаково работали и отдыхали. Сейчас количество реальностей умножилось, а коммуникации усложнились. Бэкграунд романа — указание технологии, по которой надо распаковывать смыслы. В своем роде инструкция для пользователя. Роман можно уподобить гаджету. Базовые функции — увлекательность истории, сюжет — понятны любому. При пользовании гаджетом можно ограничиться базовыми функциями, при чтении романа можно ограничиться сюжетом. Но в опциях надо разбираться целенаправленно, и будет проще, если их разъяснит вам специалист — автор.
— На своем форуме, отвечая на вопрос о творчестве Лимонова, вы писали: «Политические взгляды — не просто проповедь, а выбор художественных стратегий». Каковы ваши политические взгляды и какие писательские стратегии они обусловливают?
— Мои политические взгляды можно описать одним словом — «современность». Я живу в XXI веке, когда либеральная демократия европейского и американского форматов лучше всего обеспечивает соблюдение прав человека и запрос на технологический прогресс. Для этих форматов характерен свой способ описания мира — метамодерн. И я работаю по его технологиям. Суть метамодерна — переигрывание традиции на новом уровне сложности. Я так и сделал в романе «Пищеблок», поиграв в «пионерскую» литературу, но добавив к ней вампиров, чтобы проиллюстрировать теорию меметики Ричарда Докинза (согласно этой теории, мемы — единицы информации — определяют жизнь общества аналогично тому, как гены влияют на нашу биологию.— «О»), которая, но мой взгляд, адекватнее всего объясняет крушение СССР. Примерно так же я сделал и в новом романе «Тени тевтонов».
— Как вам кажется, влияет ли на творчество писателя смена места жительства, например переезд за границу? Мы знаем разные примеры — Гоголь, Достоевский, Тургенев… Способно ли физическое перемещение сегодня, в эпоху интернета, изменить ракурс восприятия действительности, «увидеть себя со стороны» или теперь, условно, «все стороны одинаковы»?
— Я не живу за границей, но плодотворное общение с западным миром действительно меняет отношение к России и приоритеты. Многое становится понятным. Например, понятно, что Россия мало кому интересна, до нас там нет дела, а «злые происки Запада» — просто фейк пропаганды. Понятным становится то, что на многие важные вопросы российской общественной жизни на Западе давным-давно даны аргументированные ответы, которые подтверждены делом. В этом нет для нас ничего обидного, наоборот, это должно нам помогать, но, увы, не помогает. Мир, который идет вперед, занят другими проблемами, а мы барахтаемся в своей мутной актуальности. Хочется плыть в будущее на большом корабле общей истории, а не захлебываться в его кильватере.
— В ближайшее время планируется выход сразу трех фильмов по вашим произведениям: «Сердце пармы», «Общага-на-Крови», «Пищеблок». Довольны ли вы экранизациями и что необходимо, чтобы вы сочли экранизацию удачной?
— «Общагу» Романа Васьянова я уже смотрел, это сильное и жесткое кино. «Сердце пармы» Антона Мегердичева и «Пищеблок» Святослава Подгаевского еще не видел. К экранизациям у меня одно требование и одно пожелание. Пожелание — чтобы роман-первооснова был «живым», узнаваемым. А требование — чтобы фильм сам по себе был хорошим. Если фильм хороший, даже при том что он сильно отклоняется от романа,— значит, экранизация хорошая.