Жидовствующие: ересь-призрак

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Кажется, нет во всей этой удивительной эпохе — 1462–1505 годы — ничего сколько-нибудь интересного, что не увязывалось бы так или иначе с «ересью жидовствующих». Или «новгородско-московской ересью», как предпочитает выражаться отечественная историография с советских времен. Мрачный закат независимости Новгорода. Смертельная борьба между придворными кликами по поводу престолонаследия и будущей судьбы трона. Влечение к латинскому Западу — и страх перед ним. Жажда книжной премудрости. Эсхатология, историософия, подступы к идее Москвы как третьего Рима и нового Иерусалима. Смутные намерения крепнущей светской власти посягнуть на могущество церкви (плюс, естественно, спор иосифлян и нестяжателей). Наконец, сама шекспировская фигура правившего в эти годы Ивана III: он-то и играл в судьбе еретиков роль чрезвычайной важности. И при всем этом — один из величайших парадоксов русской церковной истории — мы знаем о пресловутой ереси страшно мало. И даже не уверены, существовала ли она в самом деле

В 1470 году константинопольский патриарх Дионисий восстановил православную Киевскую митрополию, подчиненную Вселенскому престолу,— так началась та самая история, которая привела к современному положению украинских церковных дел. В том же году новгородское вече прокричало: «Хотим за короля!» — и постановило, признав короля Польши сюзереном, просить у него защиты от Москвы. Король, как известно, не помог, и к 1478 году Иван III прекратил существование Новгородской республики.

И в том же самом 1470-м в Новгород прибыл из Литвы ученый иудей по имени Схария (Захария). «И сей бяше диаволов сосуд,— писал много позже Иосиф Волоцкий,— и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы». Он-то, утверждает тот же Иосиф, и совратил в лжеучение «попа Дениса» и «протопопа Алексеа», от которых началась ересь в Новгороде.

Попытки идентифицировать этого Схарию с каким-либо историческим персонажем настолько гадательны, что у многих исследователей возникало законное сомнение в том, что Схария — вообще лицо реальное. Коварный еврей, причем чернокнижник, причем прибывший из вражеского края, причем моментально приобретающий адептов в среде новгородского духовенства,— право, в настолько удобной фигуре злодея есть что-то карикатурное, вернее, комиксовое. Зато Денис и Алексей — те уж реальнее некуда: покорив Новгород, Иван III по каким-то причинам приметил обоих священников и забрал их в Москву, назначив Алексея настоятелем Успенского собора, а Дениса — Архангельского. И так-де ересь перекочевала в столицу великого князя.

Первым тревогу по поводу предполагаемой религиозной смуты поднял архиепископ Геннадий (ок. 1410–1505), которого в 1484-м прислал в покоренный Новгород Иван III. Это Геннадию мы обязаны появлением первого полного свода библейских книг на Руси, Геннадиевской Библии: книги Нового Завета, конечно, существовали в несчетном количестве рукописей, но вот Ветхий Завет до той поры знали исключительно по тем фрагментам, которые были предназначены для литургических чтений. А теперь все перевели; по большей части с греческого, но некоторые книги пришлось переводить с латыни — и тут православному новгородскому архиепископу помогал хорват-доминиканец Вениамин. И «латыняне», считал владыка, могут на доброе пригодиться, а где-то с них и стоит брать пример. Прослышав о перспективной новинке — испанской инквизиции,— Геннадий писал московскому митрополиту с несомненным восторгом: «Ано фрязове [франки.— Weekend] по своей вере какову крепость держат! Сказывал ми посол цесарев про шпанского короля, как он свою очистил землю! И аз с тех речей и список тебе послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил».

Но с новгородским духовенством у архиепископа-москвича с самого начала возникли трения. Пошли слухи, что Геннадий заплатил за свое назначение на богатейшую кафедру Руси фантасмагорические 2000 рублей; раздавались жалобы на поборы и на то, что священников поставляют «по мзде». И вот среди «лаявших» клириков-то и обнаруживаются еретики, о которых Геннадий шлет в Москву донесение за донесением с просьбами принять меры.

Впрочем, мы же помним, что в Москве еретики уже свили гнездо. Собравшийся в столице в 1488 году собор за недостатком свидетельств отмел большую часть присланного новгородским владыкой списка «жидовствующих» и осудил только трех клириков, приговорив их за кощунство к наказанию кнутом. Два года спустя архиепископ инициирует другой собор, где предполагаемые еретики, дружно жаловавшиеся на то, что Геннадий пытал их и присвоил их собственность, все-таки были осуждены — после чего в Новгороде их ждало добросовестно заимствованное у «шпанского короля» аутодафе. Но репрессии опять не коснулись московской верхушки еретиков, в которой Геннадий выделял ни много ни мало посольского дьяка (министра иностранных дел, иными словами) — Федора Курицына, присяжную интеллектуальную звезду московского двора.

Дальше сопротивление неустанной деятельности и Геннадия Новгородского, и включившегося в ту же кампанию Иосифа Волоцкого как будто бы слабеет. Московский митрополит Зосима, обвиненный в сочувствии к еретикам (а заодно и в непомерном пьянстве, и в содомском грехе), в 1494 году вынужденно оставляет кафедру. Десять лет спустя, в 1504-м, наконец созывается собор, который произнесет окончательное и полное осуждение «нововводной ереси». С одобрения дряхлого и больного великого князя главных московских еретиков сжигают в срубе (Федор Курицын по непонятным нам причинам куда-то исчезает, и вместо него казнят его брата).

Что все это такое было — решительно непонятно, сплошная ловля черной кошки в темной комнате. Мы даже не можем быть уверены, что еретики в Новгороде и Москве разделяли какую-то единую повестку дня. В конце концов, со слов Геннадия выходит, что в Новгороде ересь процветала главным образом в среде духовенства. А в Москве она выглядит придворно-аристократическим кружком, где, может, интересуются «чародейством и астрологы», но по большому счету заняты совсем другим делом. То, что Державный (как звали великого князя Ивана Васильевича) выбрал было в 1498-м своим соправителем и наследником своего внука от первой жены, Дмитрия Ивановича,— это, мол, их интрига. Зато когда эту партию разгромили, восторжествовала «грекиня» Софья Палеолог и ее сын, будущий Василий III, отец Ивана Грозного: сами понимаете, что это означало в династическом и идеологическом смысле.

Кстати, об идеологии. Что на самом деле чудовищно волновало около 1490 года все умы, так это конец света: по византийскому счету год 1492 от Рождества Христова был 7000 от сотворения мира, а с началом «осьмой тысящи» ждали Второго пришествия. Геннадий Новгородский сетовал, что еретики, насмехаясь над этими страхами, ссылаются на книгу «Шестокрыл» (перевод астрономического трактата Иммануила Бонфиса), где среди прочего изъясняется еврейское летоисчисление — а по нему мир оказывался значительно моложе. Впрочем, 1492-й наступил и миновал; надо было как-то это осмыслить и составить пасхальные таблицы на «осьмую тысящу» (раньше этого делать не дерзали). Первое же сочинение такого рода, названное «Изложением пасхалии», задолго до старца Филофея провозглашает заветную идею: «Прослави Бог православнаго перваго царя Коньстантина… И ныне же, в последняя сия лета, якоже и в перваа, прослави Бог сродника его… великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси, новаго царя Констянтина новому граду Констянтиню — Москве…» И кто это написал? Удивительно, но это «содомская головня», митрополит Зосима.

Что «жидовствующие» были форменными криптоиудеями, это до сих пор популярная в известных кругах версия. Насколько здорова фантазия, которая может нарисовать зрелище подпольного шаббата в кремлевском тереме (с молитвами на церковнославянском, очевидно),— судите сами, но дело даже не в этом. Часть конкретных обвинений, выдвинутых полемистами, сводится к богохульству в пьяном виде. Часть — к тому, что тот или иной не склонный к пьянству имярек, мол, только успешно притворяется человеком святой жизни, а в душе-то сущий зверь. В основном же это красноречивые обличения некоторого обобщенного нечестия-безбожия-вольнодумства, за которым никакой законченной (и всеми еретиками разделяемой) системы воззрений не просматривается.

С оккультизмом тоже не очень просто. Даже Геннадий Новгородский дает вот такой перечень книг, находившихся в распоряжении еретиков: «Селивестр папа Римскы, да Афанасей Алексанрейскы, да Слово Козмы пресвитера на новоявльшуюся ересь на богумилю, да Послание Фотея патриарха ко князю Борису Болгарскому, да Пророчьства, да Бытия, да Царьства, да Притчи, да Исус Сирахов, да Логика, да Дионисей Арепагит». Христианская полемическая литература, библейские книги, нравоучительные изречения из Менандра, «Логика» (скорее всего, не Маймонида, а Иоанна Дамаскина). Честное слово, подозрительнее выглядит не этот список, а сам Геннадий с его цитатами из «отреченной» Книги Еноха и рассуждениями об истинном «звездозаконии».

Но есть посреди этой топи допущений и гипотез островок твердой почвы. Нападки на предполагаемых еретиков, осуждавших-де монашество и церковные богатства, были не очень скрытой угрозой Державному, который вынашивал планы секуляризации монастырских и епархиальных земель. Вынужденный отказаться от этих планов, он «сдал» и еретиков, предоставив своим преемникам пройти длинной-длинной, но теперь уж предельно ясной дорогой: от «нелюбки» между иосифлянами и нестяжателями при Василии III до уничтожения церковных вотчин при Екатерине II.