Сцены из уголовного дела

ФОТО: ZUMA PRESS
Чтобы сыграть монстра, Шарлиз Терон героически растолстела на 15 кг
       Скоро российские зрители смогут увидеть фильм "Монстр", хит киносезона и претендент на "Оскар". Ознакомившись с историей проститутки, убивавшей клиентов с особой жестокостью, корреспондент "Власти" Михаил Трофименков понял, что в жанре документальной драмы документ победил драму окончательно.

В эпоху политических фильмов конца 1960-х--начала 1970-х годов было принято завершать их лицемерным послесловием: "Все персонажи, события и место действия являются плодом авторской фантазии". В это никто не верил: понимали, что режиссер то ли страхуется, то ли претендует на глобальное обобщение.
       Теперь титр "Фильм основан на реальных событиях" обогнал по популярности уведомление, что на съемках ни одно животное не пострадало. Последняя по времени из таких докудрам, один из хитов киносезона и претендент на "Оскар" — "Монстр" (Monster, 2004) дебютантки Патти Дженкинс. Актуальнее не придумаешь: героиню фильма — проститутку и лесбиянку Эйлин Вуорнос казнили во флоридской тюрьме в октябре 2002 года. Казнили за шесть жестоких убийств клиентов, совершенных зимой 1989-1990 годов.
ФОТО: AFP
1960-е. "Бонни и Клайд" Артура Пенна. Бесчеловечное общество толкает любящих и благородных героев на преступление. Герои гибнут. Зритель рыдает
Самое замечательное в "Монстре" то, что ни одна из двух главных героинь не вызывает ровным счетом никакой зрительской симпатии. Ни Шарлиз Терон, героически растолстевшая ради роли Эйлин на 15 кг, конопатая, с пластикой сомнамбулической кобылы и неизменной гримаской, которую не опишешь иначе как "Меня сейчас стошнит". Ни Кристина Риччи, сыгравшая Селби Уолл, трудную тинейджершу, ради пухлых форм которой Эйлин и потрошила похотливых мачо. Единственное ощущение, которое остается от "Монстра",— тоска, невыносимая вековечная тоска американской провинции, где центр духовной жизни — парк аттракционов, а жизни светской — придорожный бар с расписным барменом из постаревших битников.
       Тогда о чем же фильм и зачем? Феминистический вопль о тяжкой женской доле? Вроде бы да, но уж как-то слишком прямолинейно для вязкого, тяжелого и сильного фильма. Первая жертва — отпетый мерзавец, садист, убитый в порядке самообороны. Но Эйлин явно входит во вкус крови, сама провоцирует клиентов на агрессию, да и волнует мстительницу прежде всего не восстановление попранного женского достоинства, а наличные в карманах жертв, чтобы хватило на пиво и картинг для Селби. Против смертной казни? Но тогда слишком невнятна логика от обратного. Даже монстр имеет право на жизнь? Безусловно, но покажите, как она дошла до жизни и смерти такой.
       О любви? Тут не избежать сравнений с другой докудрамой, другим дебютом — фильмом Кимберли Пирс "Парни не плачут" (Boys Don't Cry, 1999). Там героиня Хилари Суонк, считавшая себя парнем и зверски убитая за это тупыми гопниками из столь же бессмысленной американской глубинки, казалась ангелом чистой любви, не знающим половых различий. Ни Эйлин, ни предавшая ее в суде Селби на ангелов не тянут. Сама психофизика героинь начисто отменяет традиционный пафос, в который режиссер впала в финале, все эти перестрелки мучительными взорами между любовницами в зале суда.
       
ФОТО: AFP
 1990-е. "Парни не плачут" Кимберли Пирс. Общество не способно понять чувства героини-транссексуалки. Героиня гибнет. Зритель всхлипывает
Объективистский подход Патти Дженкинс характерен для эволюции докудрам в последние годы. Фильмов о реальных преступниках снято неимоверное количество, но для режиссеров старой закалки они были лишь инструментом, чтобы сообщить обществу некое актуальное послание. Брачный авантюрист и убийца уродец Ландрю, переделанный Чарли Чаплиным в элегантного "Месье Верду" (Monsieur Verdoux, 1947), обличал присяжных: дескать, что такое мои шесть удавленных невест по сравнению с миллионами, погибающими на полях сражений ради ваших, обыватели, моральных принципов. "Бонни и Клайд" (Bonnie and Clyde, 1967) Артура Пенна были не только народной балладой о Робин Гудах 1930-х годов, но и манифестом грядущей леворадикальной герильи против системы. Пенну было совершенно наплевать на то, что его классовый враг — крайне антипатичный директор ФБР Эдгар Гувер был, увы, прав, определив влюбленных налетчиков как "бешеных псов Америки". Нагиси Осима в "Империи чувств" (Ai no corrida, 1976) превратил безумную токийскую проститутку Садо, задушившую и кастрировавшую любовника, в завораживающий символ запредельной, смертоносной телесной любви. А для Кристиана де Шалонжа легендарный серийный убийца времен второй мировой войны доктор Петио (Docteur Petiot, 1990), отравивший и сжегший в домашнем крематории сотни евреев, которым сулил бегство в Испанию, стал символом моральной деградации Франции, отнюдь не сопротивлявшейся нацистской оккупации, но радостно использовавшей ее для реализации адских желаний. Короче говоря, начитались Достоевского, первым преобразившего вульгарного душегуба в недоделанного Наполеона.
ФОТО: AFP
2001 год. "Кровавое воскресенье" Питера Грингросса. Британская военщина расстреливает мирных ирландцев. Уже много раз показывали. Зритель скучает
Все изменилось буквально на глазах. Теперь преступление, реконструированное на экране, не несет в себе никакого заряда гражданской злости, не означает ровным счетом ничего, кроме самого себя. Как надо интерпретировать тот или иной факт хроники в начале XXI века, наглядно показал Седрик Кан в "Роберто Зукко" (Roberto Succo, 2001), истории молодого обаяшки-итальянца, всласть поколесившего по югу Франции: то убьет без видимых причин, то пожалеет и отпустит, то девушку склеит, то юношу порежет. Подход Кана был радикален: никак не интерпретировать. Вот такой вот Роберто Зукко — загадочное смертоносное тело, НЛО уголовного мира. В финале фильма зритель знал о нем не больше, чем в начале, то есть ничего.
       Одновременно началась эпидемия максимально приближенных к исторической реальности инсценировок некогда громких преступлений, уже ставших поводом для не менее громких фильмов. В Японии дезавуировали Осиму, пересняв историю Садо в жанре бытовухи. Во Франции скрупулезно реконструировали историю сестер-горничных, связанных инцестом и порешивших в начале 1930-х годов своих вполне добродушных хозяев. А когда-то сестрички Папон кружили голову классикам — Жану Жене, написавшему пьесу "Служанки", и Клоду Шабролю, снявшему фильм "Церемония" (La Ceremonie, 1995).
       Да и история Роберто Зукко в свое время легла в основу культовой пьесы одного из главных французских драматургов конца века, умершего от СПИДа Кольтеса, разглядевшего в убийце тело не столь бессмысленное, сколь соблазнительное. Нынешний же лозунг кинорежиссеров во всем мире тот же, что у советских цензоров 1970-х годов: ни в коем случае не обобщайте, не возводите отдельный казус в ранг символа.
       
  2001 год. "Роберто Зукко" Седрика Кана. Герой убивает кого попало непонятно зачем, потом гибнет. Зрителю не жалко
Отчасти это связано с катастрофической деградацией политизированного, социального кинематографа. Винить общество в любом самом немотивированном убийстве, увы, невыносимо банально. Кое-кто еще пытается снимать фильмы а-ля 1968 год. Но и "Кровавое воскресенье" (Bloody Sunday, 2001) Питера Грингросса о расстреле английскими солдатами мирной демонстрации в Северной Ирландии, и "Страна моего черепа" (The Country of My Scull, 2004) Джона Бурмена о преступлениях режима апартеида в ЮАР кажутся вялыми имитациями страстных манифестов 30-летней давности и не вызывают ничего, кроме неловкости. Хватит, наобобщались — да так, что смотреть стыдно. В идеологии происходит то же самое: модные философы, например француз Филипп Соллерс, проповедуют бесконечно дробную сложность мира, недоступную тоталитарным обобщениям.
       Но есть, очевидно, и более глубокий философский смысл в происходящем, и связан он с вечным спором о самой природе кинематографа. Грубо говоря, существуют две линии, обозначившиеся еще на его заре и названные по именам великих пионеров киноискусства. "Линия Мельеса", простирающаяся от немых феерий до "Звездных войн": кино — это сон, сказка, полет фей в зачарованном саду. "Линия Люмьера", отразившаяся и во французской новой волне, и в движении "Догма": кино — это реальность, это жизнь, любой фильм документален по определению. Бесчисленные легенды о том, что "Заводной апельсин" или "Прирожденные убийцы", фильмы мельесовские, подвигли юношей с неустойчивой психикой переступить черту, фактами не подтверждаются. Эти легенды по меньшей мере пошлы, по большей — опасны, чреваты цензурой. Но в эпоху запредельной не то что корректности, а пугливой аккуратности в обращении с любым социальным феноменом режиссеры нового поколения стараются так стерилизовать свое авторское послание, чтобы оно ни в коем случае не дало повода ни для какой риторики. "Линия Люмьера" торжествует: вот вам преступление как оно есть, и чем бы оно ни было вызвано, чем бы ни оправдывались преступники, оно ужасно как факт физической реальности. Это вовсе не означает, что Эйлин надо было казнить, но не означает и того, что она должна была убивать. Это вообще ничего не означает, кроме одного: не пейте из копытца, монстрами станете.
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...