Растения Северной Америки

Российский читатель уже не в первый раз пожал плечами: Нобелевская премия по литературе присуждена автору, имя которого почти никому ничего здесь не говорит, в 2020 году это американская поэтесса Луиза Глюк. Чем более привычным жестом становится это пожимание плечами, тем это печальнее. В действительности выбор Нобелевского комитета выглядит безупречно точным: то, что большинство в мире на самом деле ищет в культуре США, от Голливуда до искусства фотографии, Луиза Глюк отдает в чистой, природной форме. Если это разглядеть, то оторваться невозможно, уверен Дмитрий Бутрин.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Формулировка Нобелевского комитета при присуждении Луизе Глюк премии по литературе 2020 года очень похожа на формулировку другой премии, которая присуждена ей в феврале этого года,— премии Тумаса Транстрёмера. Оба упоминают «поэтический голос» Глюк: Нобелевский комитет — как «безошибочный», комитет премии Транстрёмера, поэта-нобелиата 2011 года,— как «точный и контрастный». В оценке предмета творчества Глюк обе формулировки практически сходятся: это «человек», «индивидуальное существование человека»; способ действия Глюк Нобелевский комитет определяет как «суровую красоту», транстрёмеровский — как «резонанс с мифологическим и культурным фоном». В реальности это одна и та же формула, и в этом смысле творчество Глюк сопоставимо не только с точной и скупой эстетикой Рильке, о влиянии которого на себя она пишет открыто, но и с поэтикой самого Транстрёмера, а также еще одного поэта-нобелиата Виславы Шимборской. За двумя исключениями. Луиза Глюк, как кажется, еще более точна (но не резка) в образах, чем Транстрёмер и Шимборска. Кроме того, она представляет одну из самых загадочных для мира (а мы, будучи европейцами, понимаем его как расширенную Европу) культур — культуру США.

Для современной неевропейской поэзии Глюк переводят в России относительно много, но изредка; не касаясь качества перевода англоязычного верлибра на русский, эти переводы мало кого впечатляют. Сквозной образ Луизы Глюк — человек как растение, как цветы в саду, «Дикий ирис» 1992 года — один из самых известных ее сборников, менее известны «Триумф Ахилла» 1985 года, «Луга» 1996 года и «Vita Nova» 1999 года, довольно часто это поэмы, в современном русском стихосложении нечастые. То, о чем пишет Глюк, в общем расходится с обыденным представлением российского общества о том, как должны действовать гениальные поэтические тексты и о чем они могут повествовать. Это тексты о том, как ощущает себя человек, который испытывает боль, утрату, гнев, ревность, который устал, у которого кто-то умер, который злится или который счастлив. Часто из текстов Глюк неясно, что это за человек: это мужчина или женщина, он стар или молод, он наш современник или он вне времени, просто человек? Как и большую часть великих поэтов последних двух веков, Луизу Глюк интересует человек внутри себя самого, но в самых обыденных, рядовых его проявлениях, не требующих силы иной, чем сила максимальной ясности и простоты. Опишите свою утрату так же, как вы описываете цветы в собственном саду, но сделайте это описание таким же отчетливым, как вы видите соцветие,— ведь, правда же, это почти невозможно? Нет, это возможно: Глюк показывает, как это сделать, и становится яснее, чем мы являемся.

И это очень-очень американский взгляд на вещи; хотя Луиза Глюк избегает определять себя как американского поэта (равно как и потомка венгерских евреев, эмигрировавших в США, как поэтессу-феминистку, как представителя университетской культуры, вообще как кого-либо, к кому стоит применять определения), лучшее, что она может делать,— демонстрировать, чем сейчас повседневно и занята американская культура в целом. И это чрезвычайно важно. Большая часть невероятной (и в этом не стыдно признаваться миллиардам людей на этой планете) привлекательности этой культуры совсем не в материальном богатстве и не в геополитическом влиянии. В американских психоанализе и прикладной психологии, в сериалах и мелодрамах, в дизайне и эстетике, в науке, даже в устройстве собственного сада — во всем этом американском мир ищет то самое, что, если цитировать Нобелевский комитет, делает «индивидуальное существование универсальным». Луиза Глюк в 2017 году в сборнике эссе о поэзии «Американская оригинальность» попыталась рассказать об этом прозой, но эта книга, изданная Йельским университетом, где работает Глюк, не имела успеха вне академии — поэтический язык на порядок более точный инструмент для выражения мыслей о природе человека.

Но разве это все можно перевести на современный русский язык? Безусловно, можно, мало того, необходимо перевести, поскольку, возможно, это именно то, чего российской культуре в самом широком смысле не хватает. Мы постоянно настаиваем на том, что поэзия (которая из-за органической неспособности действовать по общественному принуждению здесь занимает место, схожее с садовыми растениями,— ей почти не придается значения, хотя она и радует глаз) должна быть эмоционально мощной, действовать подобно пиротехническим средствам, возрождать в нас дионисийские ощущения. Зачем нужна спокойная точность современной американской культуры, если Бог на стороне больших батальонов и не ограниченных в выражениях эмоций?

Возможно, все это ощущается так только потому, что здесь мало у кого есть собственный сад.