рыбачат, рядом третий лежит — заснул, рядом — опрокинутые стаканы и пустые бутылки. А вот — киновейцы гуськом в баню идут с вениками в руках. Темы решены в темных тонах, что объясняется, однако, чисто техническими причинами: ярких красок не достать. Создаст художник-самоучка несколько произведений и идет к Лавре, продает экскурсантам. Много не просит: дадут 500 рублей, ему и довольно. Этим заработком Саша и живет.
Да вот еще аквариум в Москве купил Саша, бабочек в нем разводит зимой. Сидит вечерами и на куколку дует, согревает дыханием — ждет...
В шесть часов вечера на фабрике прекращается работа. Киновейцы расходятся по домам.
Начинаются приготовления к ужину: звон тарелок, порывистые и резкие движения людей. Изредка они обмениваются между собой жестами, раздаются звуки похожие на крики чаек (тому, кто впервые слышит их, становится не по себе).
У Михаила Зотова, в прошлом фабричного разнорабочего Мишки, а нынче Михал Михалыча — владельца малого предприятия по приему у населения стеклотары (единственной частной фирмы на Киновее) праздник — приехала из Москвы дочка с зятем.
"Бизнес" у Зотова идет не плохо. Пустые бутылки приносят не только киновейцы, но и жители соседних сел.
Каждое утро Михал Михалыч открывает комнатку в бараке, где стоят ящики, выставляет на маленьком столике картонные ценники и ждет. Зотов самый богатый на острове человек. Купил недавно мотоцикл с коляской. Кроме коммерции, у Михал Михалыча есть еще одна страсть — чревоугодие. Любит Зотов вкусно и много поесть.
Под выходные посылает жену Нюрку (ее так зовут слышащие) за продуктами. Садится она на мотоцикл и едет в Посад на рынок. Привозит запас на неделю, но Михаил, бывает, съедает все — колбасы и сала по паре килограммов, сметаны литр, да еще и картошкой (со своего огорода) закусит. Мучится потом страшно, объевшись, но чуть поправится, снова предается греху чревоугодия.
Дочка у Нюрки и Михаила есть — Лена. В Москве в интернате училась там и работу нашла — администратором в Центральном дворце культуры общества глухих. В Москве и замуж выскочила за слышащего москвича. Сама-то Лена слышит плохо — если только с аппаратом, да и то слова не разбирает, только звуки. Но есть в ней особая обаятельная застенчивость: вроде бы и не красавица, но будущий муж ее Борис, едва увидел, пленился. И хотя даже и поговорить им между собой нелегко, любят друг друга. А, может быть, как раз поэтому так и крепка любовь, что не тонет в пустопорожних речах, перебранках, укорах.
Они частенько к родителям в гости приезжают, ведь от Москвы до Посада не так уж и далеко — час на электричке, а потом полчаса пешком от станции. Приедут молодые, Михаил в холодильник лезет — очередной повод не столько выпить, сколько закусить. Сидят до ночи. Тихо вокруг. Разве кто ведром звякнет, выходя на двор. Борису в такой компании трудно: выпил, а поговорить не с кем. И тогда в одиночку затянет песню: "Ой, мороз, не морозь меня...", потом про Хазбулата, а дальше, по обыкновению, про ой ты степь широкую. Эхо на Киновее хорошее, звук от берега до берега летает. Странно, тоскливо звучит его одинокий голос посреди здешней тишины.
Ночь спускается на остров, укутывает темным покрывалом пруд, фабрику, церкви, колокольню Гефсиманского и Черниговских скитов, гасит в домах свет. Но далеко за полночь светится на Киновее одно окошко: среди спящих бабочек художник Саша рисует дешевыми красками свой остров, грустит о своей нелепой жизни.
Снова встает солнце. Воскресенье: киновейцы собираются в храм, одеваются празднично, у кого что есть понаряднее. Церковь в пяти минутах ходьбы пешком. Женщины в платках, мужчины без шапок поднимаются по церковным ступеням. Обедня еще не началась. Иподиакон читает Часы. Молятся киновейцы в полной тишине, собравшись тесно у правого клироса. Грехи свои исповедуют по бумажке, отстояв в большой, молчаливой очереди к батюшке. А потом, причастившись и прикоснувшись безмолвными устами ко кресту, выходят, перекрестясь, из храма на улицу, ведущую мимо холма вдоль берега Гефсиманского пруда к их тихому острову.
СТАНИСЛАВ Ъ-ЮШКИН, ВАСИЛИЙ Ъ-ШАПОШНИКОВ (фото)