Прощались с Михал Михалычем на Новодевичьем. Было холодно, но пронзительно ярко и солнечно. Главная аллея, венки, цветы, почетный караул. Людей немного — карантин. И слов немного — лучше него все равно не скажешь. Теперь к нему можно приходить сюда. У него теперь замечательные соседи — Данелия, Волчек, Захаров, Ландау. А у нас? А у нас, точнее, с нами — весь необъятный Жванецкий. И не только теперь: его фирменное «ваш неподалеку» становится неизменно вечным. В подтверждение «Огонек» публикует подборку произведений любимого автора, собранную для журнала им самим нынешней осенью. Без всяких формальных прощаний…
Фото: Валерий Левитин, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Валерий Левитин, Коммерсантъ / купить фото
Москва — Мурманск
Люблю в пьяном виде чемодан собирать. По прибытии находишь столько интересного... К счастью, есть всё, кроме самого необходимого.
Как я забыл, что еду на Север? Зато две пары плавок, безрукавка, сандалии — всё пригодилось. В гостинице безвыходно. Концертный костюм одолжил в местном драмтеатре. Но сам концерт... Спросите в Мурманске. Видимо, настроение передалось. Голубые вьетнамки на ступнях, к ним бежевые носочки, чёрный строгий костюм с отвислым задом и полосатой безрукавкой типа тельняшки сразу дали зрителям нужный настрой. И всё, включая самое грустное, шло под хохот и аплодисменты, и крайне одобрительный свист.
В конце концерта, когда я сдал назад и от этого случайно вышел из вьетнамок,— настоящий скандёж с рыданиями. Короче, все встали и стоя скандировали, пока я через длинный костюм попадал во вьетнамки. А записки: «Я счастлива, такое могли устроить только Вы. Марьяна, 26 лет, рост 176 см, тел. 8-26-392 и т.д.».
На вокзале толпа. В вагоне цветы. Без бутылки в купе даже стучать боялись. Проводница что-то пела, застилая два матраца, три подушки, два одеяла и всё время с песней «Я могла бы побежать за поворот». Потом каждые пять минут — голову в купе: «Не жарко? Не холодно? Может, вентилятор? Может, портативный телевизор? Может, шампанское от директора ресторана?». У них, оказывается, всё есть... И пюре... И торт... И вареники...
Я спрашивал из меню: «Какое из меню?.. — Из меня, Михал Михалыч». И всё это в пении, в танце: «За поворот, за поворот...». Я сказал: «Попозже за поворот». Тем более у меня уже сидела девушка с гитарой и ликёром... Но проводница шепнула ей что-то типа: «Ваше купе не запирается, а к Михал Михалычу очередь из бандитов», и мы догуливали уже шампанское с ликёром и проскочили поворот. Вот это был успех… В Москве уже тоже снег. Но пассажиры из Мурманска просто внесли меня в такси, дали шоферу на обогрев... И он сказал: «Вот, Михалыч, что значит любовь народа — президенту по долгу службы всегда что-нибудь забудут. А Вам — всё!.. И мне с Вами... Вы там сзади, главное, не булькайте, я дико завистливый и меня тянет за поворот... Да что нам пробки, Михалыч, если мы друзья! А друзья всегда идут по встречной... У меня тут где-то самодельная мигалка была и сирена».
Юмор — отвага мелких
Я давно заметил, что все эти слоны, быки, буйволы, медведи не имеют чувства юмора. Это привилегия мышей, кроликов и прочих мелких, но хитрых. Никогда сверху, над собой, ты не слышишь: «Ха-ха!». Всегда снизу: «Хи-хи... Хе-хе...». И голосок:
— Вы заметили, он не замечает. Он не понимает. Я тут пошутила, по-моему, очень удачно... Он даже не ответил.
— А что ты сказала?
— Наступите вот сюда. Мы на этот котлован наденем крышу и будем жить. Ха-ха. Не понял и побрёл дальше, ломая деревья. Всё большое немножко тупое... А почему?
— У них есть сила. Они проламываются, куда хотят. Спят стоя, то есть спать не с кем. Бури не боятся. Дождь — удовольствие.
— Но им нужно много пищи. Они поедают друг друга. Это очень удобно. И надолго. Он здоровый, огромный, тупой. Тупо вышел, тупо пришёл. Обгрыз все верхние бананы, вырвал все нижние ананасы, нажрался и захрапел. Ему никто не страшен. Он ногой убьёт любого. Зачем ему шутки? Шутки нужны нам. Это мы всё время спасаемся. Всё время поддерживаем друг друга. Поём друг друга. Греем друг друга. Все шутим, все смеёмся. Мы коллектив, а он дикарь. Что он поймёт! Нет, нет, наша маленькая Мишка, все шутки только среди своих. Зачем нам эти волнения?
***
Я заболел.
И увидел.
Сад. Дом. Траву.
Птиц смешных.
На тоненьких, тоненьких ножках.
Ножки — чёрточки.
Как они держатся на таких чёрточках?
Хотя, чтоб лететь, ножки должны быть очень лёгкими.
Они же для полёта, не для ходьбы.
У летающих — крепкие крылышки.
У бегущих — крепкие ножки.
У хищных — бесшумные лапки.
Наш кот в маленькой пасти приволок ящерицу гостям.
Глаза вниз. Из маленькой пасти маленькое рычание.
Страшен для всех, кто меньше его!
Ужас!
Надо было заболеть, чтоб это увидеть.
Когда был здоров — не видел, это просто было моим.
Заболел — это увидел.
***
Я сплю свои полночи.
Я люблю свои полночи.
Я один в это время.
Я без боли в это время.
Мне ничего не нужно в это время.
Это счастливые полночи.
Никто не отвлекает меня от меня в это время.
Никто не кормит каплями, таблетками.
Я хозяин себе.
И боль отползает и позволяет руководить собой.
Но не позволяет устранить себя.
Я снова ребенок.
Сосочки, бутылочки, капельки.
Наташа стала моей мамой.
Унитаз подставляет свою челюсть, и я снова наполняю её.
— Не трогай эту бутылочку. Это твоё утро. Эти таблетки твой полдень. Эти три капсулы твой вечер.
Так я определяю время суток по чашечке с таблетками.
Так распределяет мою ночь Наташа.
Я теперь пишу ночами.
Принял и пишу, пока не слабеет рука и не закрываются глаза.
И мне на каждой бутылочке чудится надпись — «Наташа» 30 капель, полторы таблетки «Наташа», чтоб уснуть.
Я прошу прощения.
Я засыпаю.
Просыпаюсь в три часа!
Полдень или полночь?
Выключил свет — темнота. Значит, полночь.
Митя
Всегда ходи под Богом.
Всегда с ним соглашайся.
Иметь его — значит, иметь совесть.
Это единственное условие, чтобы делать, что хочешь.
Отныне ты взрослый.
Пока мы с мамой стоим перед тобой и вечностью.
Но с сегодняшнего дня ты готов встать на наше место.
Имей совесть и делай, что хочешь.
***
Прекрасно сидеть весь день и смотреть на термометр.
Сразу за ним — море.
За морем — небо.
А за мной — все, кто старше.
Скоро мы тронемся в сторону моря.
Всё увеличивая скорость и не производя ветра.
Вот бы на нас посмотреть!
Движемся лишь по прямой.
И впервые нам плевать на Америку. На Британию. На Россию.
Да кто ж их вспомнит в этом мареве, в этом великом, свободном полете.
Ни голоса, ни звука. И воздух не забивает рот.
И незнакомых нет.
Всё из людей…
Уходим многоточием…
В красивую тишину падают лекарства, телефонные книжки, блокноты, подарки, поздравления.
Всё не нужно.
Все опоздали.