В Центре Помпиду до 22 февраля открыта огромная выставка «Матисс как роман», посвященная 150-летию французского художника. Парижский Музей современного искусства достал из своих запасников сотню его работ и добавил к ним 130 вещей из других французских собраний. Знакомые вещи соседствуют с совсем незнакомыми, одни радуют, как встреча с любимым другом, другие напоминают о том, что роман с искусством стоит перечитать повнимательнее, считает корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
«Матисс как роман» — это отсылка к книге Луи Арагона, который был командирован издателем в 1941 году к Анри Матиссу (1869–1954) в Ниццу, на территорию вишистской Франции, где тот провел годы гитлеровской оккупации, отказавшись от поездок в Париж. Литератор согласился писать о художнике при условии, что «это будет роман». Роман все равно романом не стал, превратившись в двухтомник статей и интервью, но дал название только что открывшейся выставке к 150-летию художника. Юбилей, правда, осталось праздновать лишь два месяца. 31 декабря Матиссу исполнится уже 151. Выставка в Центре Помпиду, как и все в ковидном году, запоздала.
Но в оккупированном вирусом Париже она оказалась при этом еще своевременнее. Изобразительный оптимизм Матисса, яркие цвета и четкие линии, радость света доставляют почти физическое удовольствие. Куратор выставки Орели Вердье говорит, что он давал друзьям свои картины в качестве витаминов — «поживи с ней, тебе станет лучше».
Его как будто бы не волновали судьбы мира, словно мимо прошли две мировые войны и те времена, которые породили «Гернику», «Рабочего и колхозницу» или «Триумф воли». Для него важен язык и не важна тема. Форма важнее содержания. Живопись главнее литературы. Его ню, натюрморты, мифические сценки вопреки всему полны счастья, и в отвратительный 2020-й мы особенно за это благодарны. Как тут не вспомнить Арагона: «Оптимизм Матисса — это подарок, который он преподносит нашему больному миру».
Первые страницы романа — личная история Матисса, молодого человека с хлебной профессией в кармане, который бросает работу и уезжает в Париж учиться неизвестно чему — художеству. Запишите: никогда не поздно искать себя, будь ты юрист Матисс, коммерсант Гоген или таможенник Руссо. Никто, даже ты сам, не знает, на что ты способен. Об этом многое скажет начало выставки — картины молодого художника, скучные, стандартные, в которых никак не угадаешь будущего. Эти работы вышли из запасников специально к юбилею, я их не видел раньше и, честно говоря, ничуть об этом не жалею.
Но перед ними на стене висит маленькая картинка Поля Сезанна «Три купальщицы», которую Матисс купил в 1899-м. Тот образец, к которому стремился молодой художник. И это большая удача, что образцом стал Сезанн, а не профессор в Школе изящных искусств — благородный и щедрый педагог, но невыносимый живописец Гюстав Моро. Герой выставки развивается очень быстро, попадает в хорошую компанию таких же «диких» — насмешка критиков «фовизм», как когда-то «импрессионизм», становится из кликухи почетным званием. И в 1937 году, словно решив, что учеба закончена, Матисс дарит своего Сезанна музею Petit Palais.
Всего Центр Помпиду выставил 230 работ, 100 из своего собрания, 130 из других городов, музеев художника в Ницце и Като-Камбрези, а также музея в Гренобле. Откуда привезли в столицу огромный, хрупкий и почти не путешествующий «Интерьер с баклажанами» 1911 года. Ему не зря отдан отдельный зал, это методичка по стилю Матисса. Тут пространство дано сопоставлением плоских орнаментов, тут цвета не реагируют друг на друга, но даже в контрастах остаются в гармонии, тут пейзаж за окном и отражение в зеркале лишены какой-либо глубины — живопись, заранее похожая на коллаж.
На выставке много любимого, цветного, хрестоматийного, «Румынская блуза» 1940 года не зря вышла на афишу и обложку каталога. Но такого Матисса даже больше в Москве и Петербурге — спасибо сначала русским коллекционерам, его покупавшим, а потом нашей бывшей соотечественнице, подруге, компаньонке и модели Лидии Делекторской, передавшей музеям СССР огромное собрание графики. Зато в Париже есть возможность взглянуть на то, что мы знали преимущественно по репродукциям, например скульптуру. Скульптура совсем не похожа на его живопись, она лишена и цвета, и легкости, и спокойствия. В ней при желании можно увидеть темную сторону его дара, в его женских головах 1911 года и особенно в «Обнаженных со спины» (1909–1930), где рельеф спорит с плоскостью: «Я делал скульптуру, когда уставал от живописи. Но я делал скульптуру как живописец, а не как скульптор».
Не видели толком мы и монументальную каллиграфию — например, огромные страницы книги «Jazz», где Матисс говорит о сходстве своего стиля с джазовой музыкой. Да и большую часть театральных эскизов вроде танцовщиков к балету Мясина «Красное и черное» — гениально прихваченные на кнопках вырезанные силуэты из гуашевых выкрасок и цветной бумаги. Выставка завершается монументальным коллажем на холсте «Грусть короля», завершенным за два года до смерти художника. Но никакой грусти не увидишь в этой работе, как и в эскизах фресок и витражей капеллы Четок в Вансе, которая замысливалась художником как его завещание. Декупажи были отчасти вынужденным решением, после восьмидесяти он уже почти не мог работать кистью, но в них не найдешь ни капли жалости к себе, только удовольствие, которым Матисс делится с нами.
«Грусть короля» — финал. Здесь зрители падают на банкетки в изнеможении. И этим стоит воспользоваться. На выставке очень много, по нынешним временам даже слишком много народу, Матисс — большая приманка этой осени и зимы. И лучше смотреть выставку в обратном порядке: с конца, где почти пусто и висят его последние, легкие и свободные работы, в начало. Там публика, не растратившая сил и не знающая, что ее ожидает, залипает надолго, всерьез изучая на маленьких холстах и листочках, как кумир поколений когда-то не умел ни рисовать, ни писать. Если кто сейчас рисует или, может, сочиняет, оттуда еще не поздно сбежать в юриспруденцию.