В 1970-х фильмы Бертолуччи дышали гневом и отвращением. В 1980-х они наполнились усталостью и чувством поражения европейца перед вековечным молчанием Востока. В 1990-х в европейское кино из затянувшегося азиатского путешествия вернулся словно бы другой режиссер, сохранивший от прежнего Бертолуччи только имя. И этот новый Бертолуччи стал режиссером любви. "Мечтатели" — одно из самых нежных и мудрых объяснений в любви в современном кинематографе. Прежде всего, это объяснение в любви к Парижу 1968 года, святой, навсегда ушедшей эпохе, когда девушки в красных беретах и юноши в узких брюках завороженно просиживали вечера в Синематеке. По ночам, скинув промокшую под весенним парижским ливнем одежду, играли в киноцитаты, слушали Джанис Джоплин и Джима Моррисона, пили украденное из родительского погреба коллекционное вино и занимались любовью под плакатами с невозмутимым председателем Мао. А с наступлением нового дня выстраивались под красными флагами живым кольцом вокруг Сорбонны, швыряли булыжники бульвара Сен-Жермен и "коктейли Молотова" в спецназ и верили, что быть реалистом — значит требовать невозможного. В "Последнем танго в Париже" (1972) даже идеальная геометрическая фигура, пара любовников, оказывалась для Бертолуччи смертельно опасным, наполненным немотой и одиночеством лабиринтом. В "Мечтателях" аморальная — на первый взгляд — троица, живущие на грани инцеста брат и сестра Иза и Тео и американский студентик Мэтью, складываются в идеальную, любящую и понимающую друг друга с полуслова семью. Даже не семью: они просто становятся одним прекрасным юным телом, за которым Бертолуччи наблюдает без тени старческого вуайеризма, с пониманием и нежностью. Буржуазная квартира родителей Изы и Тео становится не прихожей ада, как в "Последнем танго", а райским садом, где можно бродить нагишом, спорить, сидя в ванне и затягиваясь индийской коноплей, о войне во Вьетнаме и сооружать в гостиной вигвам, в котором так уютно, по-кошачьи переплетаясь обнаженными телами, уснуть безмятежным сном. Иза, Тео и Мэтью не экспериментируют с любовью, они просто любят друг друга. Инцестуальность отношений Изы и Тео — всего лишь предельное выражение любви брата и сестры, ощущающих себя одним целым. Физическая невинность Изы, притворяющейся искушенной в сексе, — метафора невинности эпохи, невинности героев и их поступков. Удивительно, что в фильме о великом восстании молодежи нет и намека на пресловутый конфликт отцов и детей. Заставшие спящих "развратников" папа с мамой удаляются на цыпочках, оказываясь гораздо мудрее, чем можно было бы предположить, исходя из стереотипных представлений о пылающих 1960-х. Во вселенной Бертолуччи нет времени: он чувствует себя таким же молодым, как герои, он их откровенный сообщник. А состарившийся Жан-Пьер Лео в роли вожака манифестации в защиту Синематеки, с которой начался парижский мятеж, легко встречается в "Мечтателях" с самим собой, совсем юным, запечатленным в документальном фильме о той самой демонстрации. Во вселенной Бертолуччи возможно все, невозможно только одно: представить себе героев, навсегда разделенных в финале толпой, танцующей фирменный парижский балет под названием "баррикадные бои", повзрослевшими и утратившими свою святую невинность.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ
