Чужие берега

Виктор Ерофеев

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Русский исход» и живая память

Бунин, Мережковский, Тэффи, Тарковский, Виктор Некрасов, Зинаида Серебрякова, Лифарь, Галич, Зинаида Гиппиус, Рудольф Нуреев, Петр Струве — что объединяет эти столь разные имена, кроме того, что вы их всех, я убежден, знаете?

Что объединяет этих людей, которые, без сомнения, являются гордостью России, гигантами философии, литературы, кино, социологии, балета? За каждым из них огромная, богатая событиями, успехами жизнь. У каждого великие таланты.

Все они похоронены на одном кладбище.

Думали ли они когда-нибудь, эти деятели Серебряного века, эти женщины, полные юмора (Тэффи), поэтического сарказма (Зинаида Гиппиус) или озорного таланта портретиста, как Зинаида Серебрякова, что однажды они встретятся вот здесь?

К большому моему сожалению, далеко от родины.

Самое большое кладбище наших соотечественников за границей расположено всего в нескольких десятках километров на юг от Парижа. В солнечный ноябрьский день бездонной французской осени, где высокие золотые березы соседствуют с магнолиями и даже нередкими пальмами, я приехал в городок Сент-Женевьев-де-Буа. Строгие правительственные меры против ковида сделали улицы городка безлюдными, открыты только продовольственные магазины и аптеки. Но все необходимые декорации на месте: и старинный замок с голубятней, и нарядная мэрия, и масса цветов. Впрочем, здесь, однако, правит русский дух так, как нигде больше во Франции.

Как 100 лет назад завершилась Гражданская война на юге России

Русское кладбище возникло благодаря стараниям княгини Веры Мещерской, которая в 1927 году открыла Русский дом — прибежище престарелых и больных соотечественников. Этот просторный дом с красивым садом и замечательной православной часовней до сих пор существует, в нем и сейчас живут 80 постояльцев. Я знакомлюсь с его моложавым директором Николаем Ивановичем де Буаю (так на визитной карточке, ну а на самом деле для друзей и знакомых он Николя), у него русские корни, у нас много общих знакомых.

Это помогает быстро найти и общий язык. Обычно сюда пускают с трудом. Или вообще не пускают. Но на этот раз двери гостеприимно открыты.

Николя проводит меня через гостиные залы, увешанные портретами русских царей, меблированные отчасти прекрасной мебелью начала прошлого века. А вот бюст гордо, с вызовом смотрящего в будущее (которого не случилось, возможно, и по его вине) Николая Второго. Тут же рядом его орлиный трон, на котором он восседал на открытии в центре Парижа, наверное, самого величественного моста через Сену — моста Александра Третьего. Все трое царственных Александров собраны портретами в одной комнате. Один — мистический романтик, другой — освободитель, третий — гаситель идей второго (зачем в честь него назвали мост в демократической Франции?). Такие они разные, такие одинаковые…

Николя показывает большой, сложенный, как ветхое полотенце, со множеством печатей и виз заграничный дореволюционный паспорт Веры Мещерской — а вот и последний штамп распадающейся имперской России — Батуми. Дальше — прыжок в неизвестное. Княгиня с решительным лицом на паспортной фотографии в окружении детей. Удивительный семейный паспорт.

Мы пьем чай в тихой столовой. Ностальгический разговор сменяется деловым. Руководитель русского центра науки и культуры в Париже, он же советник посольства, Константин Волков, делится соображениями насчет ближайшего радикального преобразования легендарного русского кладбища Сент-Женевьев-де-Буа.

Что значит преобразование?

Речь идет о том, чтобы не только привести в порядок безымянные могилы, поросшие дикими кустами и травой, но и реставрировать надгробья малоизвестных, известных и даже знаменитых на всю нашу страну деятелей культуры, а также солдат и офицеров Белой армии. Я с сочувствием смотрю на Волкова. Его идея «оживить» могилы подробными сведениями (если возможно) о их обитателях, составить малую энциклопедию населения кладбища в помощь русским туристам и ценителям русской культуры нуждается во всесторонней поддержке — и он, я надеюсь, добьется успеха уже в недалеком будущем.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

На русском кладбище есть и французские захоронения. Возможно, в будущем они станут преобладающими. Пока же шеренга русских аллей, православных крестов уходит в небо впечатляющими рядами.

Но есть большое неравенство могил. Это, конечно, видно на всяком кладбище, но в этом ухоженном кладбищенском парке с аллеями, названными в честь разных пород деревьев, обижаешься за неухоженных покойников.

В стране, где лозунг «Свобода, равенство, братство» считается идейной аксиомой, странно видеть, что даже в среде мертвецов этот принцип отнюдь не всегда соблюдается.

Путеводитель по белогвардейскому Константинополю 1920-х. Часть II

Свобода лежать на этом кладбище — грустная свобода для наших соотечественников. Уверен, что большинство предпочло бы жить и умереть на родине. Это уже не свобода, а жесткая историческая необходимость. Братство — ну это скорее всего военное братство, это ряды одинаковых белых крестов солдат и офицеров, известных по названиям их полков, ну, например, дроздовцы. Все остальные скорее вкусили тот принцип ложного братства, который накрыл Россию, когда в основном безграмотная масса отправила недобитых грамотеев вон из страны.

В этом году исполнилось как раз 100 лет этому болезненному исходу, о котором проникновенно написал Михаил Булгаков в романе и одноименной пьесе «Бег». Последний приказ Врангеля, написанный в Севастополе 11 ноября 1920 года и обращенный к «Русским людям», звучал драматически: «Дальнейшие наши пути полны неизвестности…». Из Крыма отплывали последние корабли. Сто сорок семь тысяч пассажиров эскадры Черноморского флота покинули Россию.

Но когда я говорю о равенстве, я не имею в виду равенство талантов, образования, служения родине. Ясное дело, что даже в модели Франции оно представлено скорее как равенство возможностей перед законом, но никак не равенство физических и духовных энергий. Мне бы хотелось тоже привести кладбище в идеальный порядок. Здесь почти нет аляповатых могил дурного вкуса, почти нет бюстов покойных. Надписи в основном строги и лаконичны.

Могила Бунина и его жены Веры мало выделяется на фоне других могил первого, фронтального, ряда. Но стоит пойти вглубь по той же аллее — полно поломанных крестов, невнятных надписей или вообще никак не отмеченных захоронений (не исключаю, бунинских читателей). Могила Тэффи не имеет вертикали — простое потемневшее надгробье (когда-то светлое), полно нападавших на него мокрых кленовых листьев. Константин сбрасывает их с могилы великого мастера юмора.

Звонок из Москвы на мобильный. Звонит жена.

— Ты где?

— На кладбище.

Пауза.

— Но на этот раз ненадолго! Пока не стемнеет.

На закате, думаю… Нет, не хочу сюда. Дай бог, обойдется.

Всех (и меня) поражает могила Рудольфа Нуреева. Надгробье покрыто разноцветным восточным ковром со складками. Мелкие камешки мозаики. Маленький портрет справа. Лукавый взгляд. Скамейка для фанов. Я вспоминаю, как он на старой фотографии «Пари-матч» перепрыгивает великим танцовщиком через ограждение в аэропорту Парижа и становится… кандидатом на это кладбище.

Тарковский. Надпись: Человеку, который увидел ангела.

Стоишь, думаешь, как и водится думать над его фильмами.

Виктор Некрасов, Галич — милые, скромные могилы в сдержанном французском духе. Русские европейцы, европейские русские. Жаль, конечно, что так сложилось…

Кто-то скажет: и что? Это про Сталина?

Но смотрите, Мережковский или тоже лежащий в Сент-Женевьев-де-Буа православный мыслитель Сергей Булгаков (пассажир «Философского парохода», в молодости марксист!) — это до Сталина. И Тэффи покинула родину до Сталина. А вот Виктор Некрасов, Галич, Тарковский — это всё после Сталина.

А еще здесь есть две русские героини французского Сопротивления, оказавшиеся во Франции во время Второй мировой войны,— Вика Оболенская и монахиня Мария (Скобцова), замученные до смерти нацистами, на могиле одной из них единственный на все кладбище советский орден Отечественной войны. Насчет ордена были у русских изгнанников сомнения, оставлять его изображение или нет, но изображение как было, так и осталось.

Становится холодно. Солнце село. Хочется в Париж. Выпить горячего глинтвейна. Согреться. Дружеский звонок из Москвы.

— Ты где?

— Выхожу с кладбища.

— Чьего?!

— С русского кладбища под Парижем.

— Ну и как?

— У нас была великая культура…

— А сам-то как?

— У нас еще все впереди!..