Круговое стечение обстоятельств

Санкт-Петербургский государственный музей театрального и музыкального искусства открыл главную выставку этого сезона — «В круге Дягилевом. Пересечение судеб». Этот международный выставочный проект венчает собой нынешнюю программу ежегодного фестиваля «Дягилев. P. S.» и является роскошным, сложносочиненным и изощренным повествованием. Несмотря ни на какие сложности текущего времени, в Шереметевском дворце удалось собрать более 100 портретов знаменитостей первой величины из музейных собраний и частных коллекций России и Европы. О том, кто входил в ближние круги Сергея Дягилева, рассказывает Кира Долинина.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Хроника жизни Сергея Павловича Дягилева (1872–1929) на этой выставке читается как роман: несмотря на обилие высокохудожественных произведений изобразительного искусства, экспозиция явно проходит по ведомству исторических выставок. И историй тут рассказано не одна и не две, а целых двенадцать. На двенадцать «сюжетов» кураторы разделили экспозицию, чтобы рассказать о разных периодах жизни своего героя: от главы «Петербург. Начало» до «Смерти в Венеции». Пермский, «доисторический» период его детства пропустили, а вот тот момент, когда провинциальный, неумелый кузен Дмитрия Философова, допущенный в рафинированный и довольно снобский круг Александра Бенуа, стал править в нем бал, становится точкой отсчета. Отсюда ведется отсчет орбит, в которые попадали и из которых вылетали все первые лица на художественном, музыкальном и балетном небосклоне.

Дягилев был магнитом с идеальным чутьем на все новое и многообещающее. Пока другие обсуждали, что надо было бы изменить, он менял. Пока другие почивали на добытых им лаврах, он оставлял старые победы в прошлом. Не застывать ни на минуту, пускать в самостоятельное плавание тех, кто сам бы не решился, бежать впереди паровоза, пусть даже машинистом был он сам. Он мог быть соблазнителем для каждого, кто ему был нужен, и грубияном для тех, кто, по его мнению, выходил в тираж. Замечательны портреты и фотографии групп, сидящих во главе с Дягилевым, да только редко вы найдете хотя бы пару-тройку постоянных лиц среди «приближенных». Тут все: от Павловой до Шанель, от Фокина до Баланчина, от Нижинской до Гончаровой, от Римского-Корсакова до Стравинского, от Равеля до Сати, от Серова до Кокто, от Бенуа и Бакста до Пикассо и де Кирико. Какие-то дягилевские увлечения были точны как игла, и они сразу переворачивали мир балета (моды, музыки, изобразительного искусства). Другие казались сперва лишь «смазливыми мальчиками», вот только Дягилев делал из них первых лиц своей антрепризы.

В его «круги» в разное время попадали и император Николай II, поддержавший выставку портретов в Таврическом; и князь Волконский, выхлопотавший Дягилеву должность чиновника по особым поручениям; и французские аристократы, прототипы прустовских Германтов, запустившие «Исторические концерты» в Париже в 1907-м; и Толстой, Чехов, Ленбах, Оскар Уайльд, которым Дягилев наносил визиты — или переписывался с ними. Люди рядом с ним могли запойно дружить и столь же страстно ссориться. Миром тут никогда долго не пахло — Дягилев слишком быстро шел вперед. То славу не поделили Бенуа с Бакстом; то Фокин ушел из-за конфликтов со Стравинским; то сам Дягилев выгоняет Нижинского из труппы; то сначала покровительствовавшая Дягилеву Кшесинская вместе с великим князем Сергеем Михайловичем стали вставлять ему палки в колеса; то из-за купюры в партитуре «Аполлона Мусагета» все рабочие отношения разрывает Стравинский. Страсти тут были нешуточные, и даже безумие Нижинского многие ставят Дягилеву в вину: «Если правда, что Сережа не хочет больше работать со мной, я потерял всё!»

Несмотря на то, что все двенадцать «кругов» выставки окаймлены прежде всего датами, главные ее герои — люди и города. Санкт-Петербург, Париж, Лондон, Венеция… Последней посвящена заключительная статья нидерландского ученого Шенга Шейена в каталоге, одной которой хватило бы на то, чтобы существование этого каталога оправдать. Желание подчинить своей художественной воле весь мир, но умереть в тишине и вечном покое Венеции было для Дягилева навязчивым. Ему это удалось. И вот уже скоро век мы обсуждаем, кем был этот странный, грузный, наглый, мягкий, влюбчивый, обходительный, жестокий и сентиментальный человек.

Когда-то он выпустил массу демонов нового искусства в мир, и мир ответил ему вечной памятью. Сначала это был прежде всего западный мир (рассказывают, что в 1954 году в Эдинбурге и Лондоне желающие увидеть выставку, организованную Ричардом Баклом в память о 25-й годовщине со дня смерти Дягилева, стояли в очередях под снегом). Потом Дягилева вспомнили и на родине. Уехав отсюда в 1906-м, он несколько раз пытался вернуться и себя показать, однако куда там: война, революция, неприятие его личности Луначарским, тут даже активное ходатайство Маяковского не помогло. А вот «других посмотреть» ему удалось — гастроли Таирова в Париже в 1923-м и слава Мейерхольда на протяжении всех 1920-х чрезвычайно его занимали. Эти бастионы нового театра под натиском Дягилева не пали, время уже поджимало: его советским режиссерам оставалось мало на искусство, а Дягилеву — на жизнь.

Последний круг Дягилева — на воде венецианской лагуны, по которой везли гроб с его телом на остров Сан-Микеле. Похороны оплатят Габриэль Шанель и Мисия Серт, у великого импресарио денег не было. Дальше будут мемуары, афоризмы, статьи, монографии и выставки. Сегодняшняя выставка в Петербурге — одна из лучших. В ней очень много о людях, в которых он влюблялся и к которым охладевал, и в ней же строгий дух истории и легкое дуновение гениальности. Как признавался Жан Кокто, «разрывом с духовным легкомыслием я обязан этому monstre sacre и желанию удивить этого русского принца, которого жизнь устраивала, только пока в ней происходили чудеса».