«Муж в семье — буржуа, жена представляет пролетариат»
Фридрих Энгельс о вреде государства и брака
28 ноября Фридриху Энгельсу исполняется 200 лет. К юбилею перечитали его рассуждения о государстве и браке и выбрали те, которые не утратили актуальности
Фото: paretski.org
Фото: paretski.org
1
Как по пятам моногамии следуют гетеризм и проституция, так по пятам земельной собственности отныне неотступно следует ипотека.
2
Против супружеской неверности, как против смерти, нет никаких средств.
3
Конкуренция есть наиболее полное выражение господствующей в современном гражданском обществе войны всех против всех.
4
Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Сила, нужная ему для подавления другого народа, в конце концов всегда обращается против него самого.
5
Есть два способа разложить нацию: наказывать невиновных и не наказывать виновных.
6
Как в грамматике два отрицания составляют утверждение, так и в брачной морали две проституции составляют одну добродетель.
7
«Ум зависит от желудка»,— говорю я, после того как испытал, до какой степени глупости и неспособности может довести человека катар желудка.
8
Современная индивидуальная семья основана на явном или замаскированном домашнем рабстве женщины, а современное общество — это масса, состоящая сплошь из индивидуальных семей, как бы его молекул. Он [муж] в семье — буржуа, жена представляет пролетариат.
9
Так как при любой форме брака люди остаются такими же, какими были до него, а буржуа в протестантских странах в большинстве своем филистеры, то эта протестантская моногамия приводит только к невыносимо скучному супружескому сожительству, которое называют семейным счастьем. Лучшим отражением обоих этих видов брака служит роман: для католического — французский, для протестантского — немецкий. В том и другом «он» получает «ее»: в немецком молодой человек — девушку, во французском муж — пару рогов. Не всегда при этом ясно, кто из них оказывается в худшем положении.
10
Государство — это организация имущего класса для защиты его от неимущего.
11
В отношениях между отдельными капиталистами, как и между целыми отраслями производства и между целыми странами, вопрос о существовании решается тем, обладают ли они выгодными, естественными или искусственно созданными, условиями производства. Побежденные безжалостно устраняются. Это — дарвиновская борьба за отдельное существование, перенесенная — с удесятеренной яростью — из природы в общество. Естественное состояние животных выступает как венец человеческого развития.
12
И что за чудесная организация этот родовой строй во всей его наивности и простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и распри разрешаются сообща теми, кого они касаются,— родом или племенем, или отдельными родами между собой; лишь как самое крайнее, редко применяемое средство грозит кровная месть, и наша смертная казнь является только ее цивилизованной формой.
13
Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором.
14
Если строгая моногамия является венцом добродетели, то пальму первенства следует отдать ленточному червю, в 200–300 члениках которого содержится по одному мужскому и по одному женскому половому аппарату, а весь червь всю жизнь занимается тем, что в каждом членике совокупляется сам с собой.
15
Ученых можно побить только их же оружием — цитатами.
16
Не будем слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она мстит нам.
17
Вместе с единобрачием появляются два неизменных, ранее неизвестных характерных общественных типа: постоянный любовник жены и муж-рогоносец. Мужчины одержали победу над женщинами, но увенчать победителей великодушно взялись побежденные.
18
Первое условие всякой свободы — ответственность всех чиновников за все свои служебные действия по отношению к любому из граждан.
19
Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали,— что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать.
20
Что сказать про идеологии? Маркс после встречи с французскими марксистами в 1870-х сказал: «Единственное, в чем я уверен, так это в том, что я не марксист».