Портретная сходка
Анна Толстова о выставке «В круге Дягилевом» и о том, чем стал этот круг для русской культуры
В Шереметевском дворце, отделе Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства, в рамках фестиваля «Дягилев. P.S.» проходит выставка «В круге Дягилевом. Пересечение судеб». Она сделана так, как будто бы пандемии, карантинов и закрытых границ не существует,— с десятками вещей из европейских музеев, вплоть до Центра Помпиду. Впрочем, и для ее героя границ — между искусствами, эпохами, направлениями и даже государствами — как будто бы не существовало
Александр Бенуа. «Портрет Мстислава Добужинского», 1908
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Александр Бенуа. «Портрет Мстислава Добужинского», 1908
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Несколько выставок, сделанных Сергеем Дягилевым в начале его фантастической карьеры, изменили историю русского искусства, но, пожалуй, Таврическая затмевает остальные. «Историко-художественная выставка русских портретов» открылась весной 1905-го: на дворе — первая русская революция, а в парадных залах Таврического дворца — более двух тысяч портретов двух последних столетий, начиная с допетровских парсун, в эстетской — над дизайном трудился костяк «Мира искусства», Николай Лансере, Лев Бакст, Иван Билибин, Мстислав Добужинский,— развеске. Старый, уходящий мир русской усадьбы и императорской резиденции в лицах, эскиз к будущим многотомным анналам Игоря Грабаря (см. русскомузейный портрет Филиппа Малявина, точно угадавшего хамелеонскую сущность модели), манифест мирискуснического или, вернее, личного дягилевского европейства. В этом был весь Дягилев: что касается искусства — держать руку на пульсе, угадать завтрашнюю моду, глядеть в оба, одним глазом — в архив, другим — в футуристические дали, что касается политики — не видеть у себя под носом и не чувствовать, как земля уходит из-под ног, и хотя мировую войну и русскую революцию несомненно затеяли для того, чтоб сорвать его «русские сезоны», он и тут сумел выкрутиться. Проект «В круге Дягилевом. Пересечение судеб» выглядит двойным оммажем: и Дягилеву, и Таврической — портретной — выставке.
Сергей Дягилев, 1916
Фото: Предоставлено пресс-службой выставки
Сергей Дягилев, 1916
Фото: Предоставлено пресс-службой выставки
Экспозиция в Шереметевском также состоит из одних портретов: живопись, графика, фотография, даже афиши — Анна Павлова в «Сильфидах», рисованная Валентином Серовым, или Тамара Карсавина в «Призраке розы», рисованная Жаном Кокто,— это тоже своего рода портреты. Композиторы, хореографы, танцовщики, певцы, художники, критики, меценаты, соратники, друзья-спасители — Гарри фон Кеслер кисти Эдварда Мунка (частная коллекция) или Мися Серт кисти Пьера Боннара (мадридский Музей Тиссена-Борнемисы). Трудолюбцы, лентяи, одержимые, интриганы, ревнивцы, завистники, обожатели — под портретами перебранка цитат, лица эпохи в сопровождении голосов эпохи, в диапазоне от восторженных здравиц до злобного шипения. Разумеется, множество автопортретов — от гогеноподобного Бориса Анисфельда и борисов-мусатовской Натальи Гончаровой «в старинном костюме» до преодолевшего метафизику Джорджо де Кирико. Портреты парадные, камерные, наброски, шаржи — презабавный Марсель Пруст с чем-то, скорее багетом, чем бутылкой, торчащим из кармана пальто, вышел из-под пера Кокто (Центр Помпиду), а про Игоря Стравинского с рисунков Михаила Ларионова решительно невозможно сказать, что это было — беспощадный ларионовский реализм или дружелюбно-насмешливый гротеск. Стравинский вообще становится здесь чуть ли не главной звездой: то ли как самое драгоценное открытие Дягилева, то ли как благодарная носатая натура — хоть для Василия Шухаева, хоть для Жак-Эмиля Бланша. Модный портретист Бланш, спонсор и в каком-то смысле двойник Дягилева, изрядный художественный критик и знакомец всех лучших людей эпохи, от Обри Бердслея до Джеймса Джойса, представлен портретами Кокто, «Шестерки» и герцогини де Полиньяк (все привезены из руанского Музея изящных искусств), но Стравинский — погрудный этюд к парадному портрету в рост — неожиданно оказывается одной из лучших картин на выставке, что вполне отвечает характеру главного героя, мастера продюсировать неожиданности.
Фото: K Gallery
Фото: Museo Nacional Thyssen-Bornemisza. Madrid
Фото: Torino, Gam - Galleria Civica d’Arte Moderna e Contemporanea
Фото: Дагестанский музей изобр искусств им. П. С. Гамзатовой
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Фото: Частная коллекция
Фото: ГМИИ им. А. С. Пушкина
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Фото: Частная коллекция
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Фото: C. Lancien, C. Loisel / Reunion des Musees Metropolitains Rouen Normandie
Фото: СПб музей театрального и музыкального искусства
Нет, казалось бы, более банальной идеи, чем рассказывать биографию героя через портреты тех, кто встретился ему на жизненном пути. Если только герой — не Дягилев, чья не то чтобы долгая жизнь каким-то причудливым узлом связывает двух осанистых бородатых старцев в простонародных рубахах (на Льве Толстом с фотографии Сергея Прокудина-Горского рубаха голубая, а на Владимире Стасове с дачного портрета Ильи Репина — ярко-красная) и футуристическую башку, свирепо выпучившую автомобильные фары глаз,— знаменитый портрет Филиппо Томмазо Маринетти кисти Энрико Прамполини прибыл из Турина. В этом, в сущности, и был дягилевский талант — связывать всех со всеми, сопрягая несопряжимое, чтобы получить вожделенный Gesamtkunstwerk,— Вагнер, видимо, был его первым сильнейшим художественным потрясением, потрясением на всю жизнь, и либретто собственной смерти в Венеции он сочинял по примеру кумира.
Далеко не все портреты рапортуют о дягилевских антрепренерских успехах и удачах. В ритуальное паломничество к Толстому — не в Ясную Поляну, а в Хамовники — он отправился вдвоем со своим кузеном, первой любовью и первым проводником в миры искусства Дмитрием Философовым (надменный красавец с пастели Бакста, прибывшей из Махачкалы), но хозяин быстро раскусил парочку модников-эстетов, принявшихся было изображать любовь к страдающему народу. Стасов же и дягилевские выставки, и дягилевский журнал на дух не переносил — с репинского портрета он смотрит сердито, того и гляди плюнет в сердцах, впрочем, его можно понять — особенно после предложения юного наглеца слать свои «талантливые статьи» в учреждаемый «Мир искусства». С Маринетти взаимопонимания было куда больше, но толку тоже не вышло: прочитав «Манифест синтетического театра», Дягилев со Стравинским отправились к автору в Милан знакомиться со всей компанией — ощутимых результатов встреча не принесла, если не считать того обстоятельства, что Стравинский получил шанс попробовать себя в шумовой музыке на домашнем футуристическом концерте. Дягилев пригласит Джакомо Баллу работать над балетом вместе со Стравинским, но ничего путного из этого не вытанцевалось, зато Маринетти позднее посмотрит «Парад» и напишет «Манифест футуристического танца». Между двумя биографическими точками — визит к Толстому и визит к Маринетти — каких-то двадцать с небольшим лет и несколько художественных эпох, от «Мира искусства» до Ballets Russes, спрессовавшихся в невероятно ускоряющемся и завихряющемся времени.
Архитектура выставки, биографическая канва которой взята из превосходной книги голландского искусствоведа-слависта Шенга Схейена (он также написал статью в каталог), выстроена на мотиве разомкнутых кругов и поддерживает кураторскую концепцию — о «круге Дягилевом» и «круговороте бурной деятельности великого импресарио». Однако метафора усложняется, оборачиваясь вихревыми потоками времени, засасывающими в свои воронки Нижинскую и Шанель, Репина и Баланчина, Бенуа и Сати, Римского-Корсакова и Пикассо, Маяковского и Равеля, и дух Дягилева носится над этим водоворотом. Нас, конечно, поражает самый перечень имен — художников и их моделей, но сценарий выставки предполагает, что захватывать воображение должны не имена моделей и не имена портретистов по отдельности, а пересечения — скажем, Серж Лифарь, рисующий Бориса Кохно аж в 1970-е, в совершенно поп-артовской манере. Поначалу, путешествуя по 12 кругам, на которые разбита дягилевская жизнь, невозможно избавиться от мысли, что проект Дягилева — альтернативное Наркомпросу товарища Луначарского министерство русской культуры в изгнании. Но как только видишь этот поп-арт Лифаря — Кохно, вдруг приходит на ум, что проект Дягилева — это фабрика Уорхола до Уорхола, фабрика стиля, моды, звезд, фабрика новой визуальности и самого духа современности. Вероятно, в пространствах альтернативной истории Дягилев и Уорхол давно нашли друг друга.
«В круге Дягилевом. Пересечение судеб». Санкт-Петербург, Шереметевский дворец — Музей музыки, до 12 февраля 2021 года