В Русском музее отмечают 250-летие Гавриила Ивановича Скородумова (1754-1792), самого известного русского гравера XVIII века. Его творчество впервые представлено в таком объеме: на юбилейной выставке показывают 60 гравюр, несколько миниатюрных портретов и рисунков, извлеченных из фондов самого Русского музея, а также Эрмитажа и Российской национальной библиотеки.
Имя Scorodoomoff, выведенное каллиграфическим италиком в левом нижнем углу гравюры, в Европе, не в пример России, и вправду знали и ценили. Он, кажется, единственный из наших художников XVIII века сгодился не только для внутреннего употребления, уловил конъюнктуру, вышел на интернациональный рынок — без скидок на молодость и провинциальность русской школы. Успех, с одной стороны, объясняется спецификой профессии репродукциониста: пока русская школа в целом пыталась переводить с нижегородского на французский, Скородумов, в частности, не тратя времени на трудности перевода, копировал картины европейских знаменитостей с европейским же лоском. С другой — нездешней легкостью скородумовского цветного пунктира, благодаря которой репродукционная гравюра — дело сугубо коммерческое и прикладное — поднимается до уровня изящнейшего искусства.
Самый ходовой товар Скородумова — головки нежных прелестниц и античные сюжетцы с оригиналов модной, всех европейских монархов придворной, художницы Анжелики Кауфман. Сентиментальные английские картинки — Абеляр и Элоиза, Ромео и Джульетта, девица над романом Ричардсона про Клариссу — расходились большими тиражами. Были в его репертуаре и копии с Мурильо, Гвидо Рени и Рейнольдса, и по собственным рисункам гравированные портреты — в основном русских англофилов: княгини Дашковой, графа Румянцева.
Подлинная история художника Трудолюбова, спрятанная за этими грациозными пустячками, выглядит печально. Хотя история, в общем, обыкновенная: про стажера, который никак не хотел возвращаться с заморских хлебов к родным осинам, а когда вернуться все-таки пришлось — по настоятельному приглашению Екатерины, заскучал, спился и умер в полной нищете совсем еще молодым. Неизбежный отъезд из Лондона Скородумов, ссылаясь на острый ревматизм, и так затянул почти на десять лет. В ходе тяжелой продолжительной болезни он успел награвировать с полсотни гравюр, из-за которых столетие спустя дрались коллекционеры, передружиться со всем художественным бомондом Лондона, обзавестись английскими заказчиками и английской женой Мэри, сколотить капиталец и обустроить дом. Но, главное, — почувствовать вкус свободы, который не могли перебить ни должности хранителя гравюр в Эрмитаже и придворного гравера, ни царские милости. Он упорно не хотел знать своего места. Раздражал англофильскими замашками. Рисовал пасхальные гулянья — так, словно это сам великий карикатурист Томас Роуландсон заглянул на недельку в Петербург. Гравировал не вполне парадные виды одевающихся в гранит набережных, в которых главным героем становилась не имперская столица, а трудовой люд, копошащийся на первом плане — взгляд, понятный британскому промышленнику, но не русскому аристократу. И остался чужим среди своих — заморским виртуозом по имени Scorodoomoff.
АННА ТОЛСТОВА