Вчера, в день рождения Марии Каллас, на виртуальной сцене Парижской оперы «3e-Scene» вышел фильм Сергея Лозницы «Ночь в Опере», смонтированный из архивных съемок самых знаменитых гала с участием первых лиц в Opera Garnier. Мария Сидельникова поговорила с Сергеем Лозницей о театре в политике, жизни и кино.
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
— Похороны Сталина, Блокада, Донбасс... и тут — Парижская опера. Как появилась такая неожиданная для вас тема?
— Почему же неожиданная? Для меня в ней нет ничего неожиданного. Просто я до этого ничего подобного не делал. А пару лет назад ко мне обратился продюсер Филипп Мартан из компании Les Films Pelleas и спросил, было бы мне интересно подумать над проектом для Третьей сцены, поработать с архивами Парижской оперы. «Всегда мечтал!» — ответил я. Что правда. Ну не все же время делать фильмы о похоронах Сталина и прочих диктаторах. Помните, что писал на своих бумагах герой «Сияния» Кубрика? «Чередуй дело с бездельем, проведешь жизнь в веселье». Так и у меня.
— И с чего же началось веселье?
— Я предложил несколько идей, и одна из них оказалась самой удачной, потому что нашелся архивный материал. В середине XX века все официальные визиты заканчивались посещением Opera Garnier, и их подробно снимали. Роль Оперы в политической жизни Франции исторически очень велика. Она была основана Людовиком XIV для прославления короля и укрепления монархии. И в целом роль театра в политике, в том числе современной, колоссальна. Баррикады на Майдане, стояние в Москве или хождение по Минску — все политические акции, включая движения гражданского неповиновения, носят в себе черты театральности. Да и сама политика — это та же сцена, подмостки.
Самым сложным в работе над фильмом было найти заключительный эпизод, поставить финальную точку. В материале, который я смотрел, нашлась жемчужина — ария Розины из «Севильского цирюльника» в исполнении Марии Каллас. Без нее мой фильм не состоялся бы. Это известная запись 19 декабря 1958 года — ее дебютного выступления в Париже. Потом оказалось, что у меня дома даже есть эта пластинка. Она так и называется — «La Grande Nuit de l`Opera».
— Почему вы выбрали именно ее? Ведь главная традиция торжественных приемов в Опере — это балетное дефиле, которое Серж Лифарь поставил по образцу военных парадов на Красной площади к визиту освободителя Франции генерала де Голля.
— Сложность в том, что кино требует строгой формы, особенно короткий метр. Кино существует во времени. Для такой недлинной картины лучше всего иметь одномоментность, а у дефиле своя драматургия, которая должна быть включена в драматургию фильма. Мне же нужен был образ, работающий одномоментно, и ария здесь очень хороша. Кроме того, важен текст. Каллас поет о сильном характере, о том, что она настоит на своем и все будет по ее воле. Фильм — это высказывание, и появление Каллас венчает это высказывание.
Когда я делал эту картину, вспомнил стихотворение Мандельштама: «Пусть имена цветущих городов / Ласкают слух значительностью бренной / Не город Рим живет среди веков, / А место человека во вселенной». Вот это место и есть самое важное.
— И самое важное — это искусство, так?
— Искусство, гений, талант, да — что-то, ради чего все это происходит. Ведь весь этот торжественный выход, «Марсельеза», почитание и почтение, сияние бриллиантов — образных и настоящих, весь этот политический ритуал и протокол, возвышающий власть, утверждающий ее, поскольку все зрители, они же аплодируют президенту, тем самым поднимая его на пьедестал, все они, включая президента, «презрения достойны, как жалкий сор». Конечно, не так буквально, но в сравнении с Гением они теряют свой блеск. Я уверен, что существует сила, которая выше этого политического маскарада. Во всяком случае, мне бы хотелось так утверждать. Мне могут возразить, что все во имя власти или все — производное от власти денег или производное от власти силы, и в этом высшая ценность. Или, например, что территории — ценность, как утверждается вот сейчас. Но это не мои ценности.
— Сколько часов хроники вы отсмотрели и за какой период?
— Часа два-три — не так много… Фильм состоит из эпизодов, снятых в 1950-е и 1960-е годы, но все они собраны и смонтированы — о чудо, кино! — как один вечер. И когда я начал показывать своим знакомым, первый вопрос, который мне задавали…
— …Когда же состоялся этот вечер?!
— Именно! «Прекрасно! — подумал я.— Мне удалось сделать этот фокус-покус». И при помощи монтажа, магии изображения и ритма музыки заворожить всех настолько, что воспринимается этот фильм как единое движение в единое время — мечта кинематографиста.
— Но когда де Голль в третий раз начинает свое восхождение по парадной лестнице, а следом суетится Хрущев, то это уже какая-то комедия положений. Вам нравится иронизировать?
— У меня и в «Похоронах Сталина» ироническая интонация. Мы же имеем дело со спектаклем, который предполагает иронию, как бы серьезно к себе ни относились его участники. А у де Голля — ну что поделать, судьба такая, но он все-таки достиг и славы, и признания, и аплодисментов, и «Марсельезы». На этом параде-алле много сильных мира сего: там и шах Ирана, и королева Нидерландов, и Аденауэр, и Хрущев с Косыгиным. Но все-таки самая важная гостья — это английская королева Елизавета.
— Когда вы используете хронику, где появляется английская королева, должны ли вы заручиться ее согласием на участие в фильме?
— Нет, она же публичный человек. И я работаю не со съемками папарацци, а с официальной хроникой, сделанной во время официального визита. Так что мы не должны ничего согласовывать. Единственный момент — это авторские права за исполнение музыкальных произведений.
— Шарль Гарнье задумал парадную лестницу как главное место действия светского спектакля, который по блеску и пышности не уступал бы спектаклю на сцене. И когда смотришь, как долго и подробно вы поднимаете гостей по лестнице, кажется, что ваш фильм — воплощение плана Гарнье.
— Так и есть. Парадная лестница так же важна в Опере, как и сцена. У меня даже была идея снять один из современных торжественных вечеров в Opera Garnier, момент окончания спектакля, когда вся французская элита во главе с президентом покидает зал. Чтобы за 10 минут и за одну коробку пленки по парадной лестнице спустились все уважаемые люди. Мне кажется, что получилась бы интересная в историческом и художественном смысле картина. И, кстати, кинофестивали скопировали светский церемониал в Парижской опере и переиначили на свой манер. Парадная лестница в Opera Garnier — это красная дорожка в Канне и на других больших международных смотрах.
— Это же не единственная отсылка к миру кино, в том числе к вашему? Парижане, собравшиеся посмотреть на королеву Елизавету и Брижит Бардо, выглядит совсем как советские граждане на похоронах Сталина.
— Да, это маленький хвостик к сталинским похоронам. Если знать фильмы, которые я делал, то это, конечно, эхо. Другое дело, что у фильма про Оперу совсем другая эмоция — радостная, возвышающая. Здесь нет тяжелых переживаний. Люди тянутся к чему-то высокому. Давайте назовем это «свет».
— В вашем фильме только один цветной кадр — это потолок Шагала в финале. Почему?
— Потому что есть в этом зале такой потолок, и это элемент, который выбивается из общей картины. Шагал же ворвался во дворец Гарнье в 1964 году, в совершенно другую стилистику, в другую эпоху, со своим цветом, закрыл собой оригинальный плафон. Можно сказать, нагло ворвался и создал такое чудо. Но это же блестящий финал: весь звук идет туда, наверх, и там едва-едва слышится дрожание хрусталя. Ну и потом это привет Тарковскому и его «Андрею Рублеву». Шучу.
— Виртуальная Третья сцена иногда становится путевкой на настоящую сцену Парижской оперы. Так было, например, с «Галантными Индиями» в постановке Клемана Кожитора. Предлагали ли вам продолжить работу в Опере? Думаете ли вы об этом?
— Да, я об этом думаю, и я надеюсь, что предложение поступит. Мне бы очень хотелось продолжить сотрудничество и попробовать себя на этом поле. Давно хочу сделать лирическую комедию или музыкальный фильм. А оперу поставить — вообще мечта. Начал бы с Шостаковича, с «Леди Макбет Мценского уезда».
— Вы начали работать над фильмом до пандемии, но в сегодняшнем контексте он выглядит как фантастика: меха, бриллианты, аншлаг, весь мир в одном театре.
— Вы про «намордники»? Так это все скоро кончится. Я спрашиваю себя: хотел бы я соблюдать социальную дистанцию всю оставшуюся жизнь? Нет, не хотел бы. Ну и никто не хочет. Так что все вернется на круги своя. А что касается сюжета моего фильма — праздничной толпы, устремляющейся на бал, то я думаю, что уже через несколько месяцев вы будете наблюдать все то же самое в Канне.
— То есть вы не из тех, кто прочит кинофестивалям смерть от COVID?
— Тут даже не о чем говорить. Пока никто ничего другого не придумал. Да и в эпидемиях нет ничего нового. Я сейчас в Вильнюсе, и здесь недалеко от моего дома есть памятный знак о чуме, которая свирепствовала в этом городе всего-навсего 300 лет назад. А рядом в одном из костелов под землей до сих пор лежат тела умерших от чумы. Тысячи тел погребены в подземелье. Удивительное место.
Тогда город на 70% опустел. И люди, наверное, тоже говорили: боже, все кончено, впереди апокалипсис. Я не понимаю, откуда у людей это стремление испытать ужас превращения в пыль.
— Над какой картиной вы сейчас работаете? Внесла ли пандемия коррективы в ваши планы?
— Пришлось отложить съемки фильма «Бабий Яр». Наверное, еще на год. Не понятно, когда можно будет вновь снимать такие масштабные картины.
В остальном для меня ничего не изменилось. Я же много работаю с Bundesarchiv, государственным архивом Германии, с Красногорским архивом и архивом Пшеничного в Киеве, и там столько всего, что жизни не хватит все изучить. Куда ни зайдешь, всюду находишь темы и материал для новых картин. Сейчас я делаю проект для мемориального центра «Бабий Яр», художественным руководителем которого является Илья Хржановский. Это цикл фильмов и инсталляция под названием «Бабий Яр. Контекст». Идея очень простая: хочу собрать всю хронику, которая имеет отношение к трагедии в Бабьем Яру и к холокосту на оккупированной Украине в 1941–1943 годах.
Каждый эпизод как отдельный, законченный фильм. Четыре эпизода уже можно посмотреть на сайте мемориального центра… Я нашел уникальную хронику, которую никто никогда не видел. Я уверен, что эти материалы необходимо показывать, потому что это очень важный и почти совершенно забытый опыт. Это история, которую необходимо изучать.
— Как вы работаете с архивом?
— Я ищу по темам. Например, в Киеве в 1946 году проходил Киевский процесс, на котором судили 12 нацистских преступников, совершивших преступления против человечности на территории СССР, в том числе на Украине. Этот процесс был подробно снят, но из него в 1946 году сделали всего лишь один 17-минутный киножурнал. А снято там было три часа. Эта хроника хранится сейчас в РГАКФД в Красногорске и в архиве Пшеничного в Киеве. Просто потрясающий материал! В Германии я тоже ищу все, что было снято на территории оккупированного Советского Союза. В отличие от советских солдат и офицеров, которые вообще ничего не снимали по известным причинам, немцы снимали очень много. Есть пленки 8 мм, есть 16 мм, 35 мм, то есть снятые и на профессиональные камеры военными операторами и на любительские — немецкими офицерами.
— Не возникает ли сложностей с доступом к этому материалу?
— Нет, архивы же все открыты. Оказывается, что самое сложное — дождаться идеи, которая придет кому-то в голову. А дальше все зависит от удачи, целеустремленности и воли. У меня работы на несколько лет и материала на несколько фильмов.