В Петербурге издали путевую прозу мэтра авангарда Сергея Третьякова (1892–1937). За неожиданными маршрутами мысли наблюдал Алексей Мокроусов.
Фото: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге
Фото: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге
В истории русского авангарда у поэта и писателя Сергея Третьякова отличная родословная. Коллега Маяковского по ЛЕФу, соратник-драматург Мейерхольда, соавтор Эйзенштейна по теоретическим работам (тот, впрочем, ставил и его пьесы) Третьяков, к книгам которого создавали иллюстрации Эль Лисицкий и Родченко, сразу оказался в мировом контексте нового искусства. Он дружил с немецкими реформаторами театра начиная с Пискатора, одним из первых заметил и стал переводить и издавать на русском Брехта; спектакль по его пьесе «Рычи, Китай!» покорил Германию, а саму пьесу перевели на множество языков (хотя особенно полюбили именно в Поднебесной).
Третьяков в середине 1920-х и сам два года жил в Пекине, преподавал там русскую литературу, но впервые оказался в Китае раньше — после падения Дальневосточной Республики, когда бежал от наступавших японцев. Вообще, вся его жизнь — цепь сплошных путешествий. Уроженец Латвии (мать — лютеранка из немецко-голландской семьи, отсюда и родной немецкий) Третьяков много ездил даже по меркам сверхмобильных 1920-х. Здесь и заграница, и СССР, включая редкие места вроде Сванетии: какое-то время он работал в Госкинпроме Грузии, написал сценарии трех шедевров немого кино, и из тамошних поездок вырос сборник «Сванетия. Очерки из книги "В переулках гор"». Главы из нее вошли в антологию «географической прозы» Третьякова «От Пекина до Праги», вышедшей в издательской серии Европейского университета «Avant-garde».
Современного читателя не оставляет ощущение, что многое писалось второпях — Третьяков не следил за стилем. Его влекла скорость, и физическая, и общественной жизни, один из текстов посвящен путешествиям на аэросанях («Полным скользом», 1929), другой — быстрому развитию новой социальной реальности. По очеркам о колхозной жизни «Вызов» видно, насколько некритичным по отношению к действительности оставался автор (и не только он) в 1920-е — начале 1930-х. Третьяков считал, что «писатель должен вступать с действительностью в деловые отношения», и в качестве образца называл газетную работу репортера-очеркиста, именно он фиксирует действительность. Читать его колхозные очерки познавательно, но из перспективы сегодняшнего знания о трагедии русского крестьянства как-то неудобно, лефовская утопия о новом типе журналистики проявляется в них не только своими сильными, но и слабыми сторонами. Интерес к структуре мира соседствует здесь с инфантильно-политическим восприятием действительности. Впрочем, если вспомнить об антибольшевистских настроениях Третьякова 1919 года — свидетельства об этом есть в дневниках Рюрика Ивнева,— становится понятной некоторая натужность советского пафоса в его очерках, тайное предпочтение, которое он отдавал геопоэзии, а не геополитике.
На самом деле его больше всего интересовало искусство, то, как оно функционирует, и то, чем может помочь в развитии общества. Рассказывая о визите в Праге к известному архитектору-кубисту Иржи Кроге, он вдруг начинает подробно описывать прислоненные к стене в столовой картоны с наклеенными социальными фотомонтажами, словно ради них и приехал в Чехословакию. Отношению к фотографии в деревне посвящена глава в «Вызове», и даже описывая полет на аэроплане, автор смотрит на землю глазами кинооператора: медийность всюду!
Сборник «От Пекина до Праги» не является полным собранием всех «путешествующих» текстов Третьякова — это основательно сделанная антология на основе 13 книг, и многие из «маршруток», «путьфильмов» и других заметок, созданных по редакционному заданию или по велению сердца путешественника-авантюриста, представлены только характерными с точки зрения составителей частями. Однако в любом случае большинство глав и фрагментов не переиздавались с момента первой публикации, потому так важны комментарии и развернутое предисловие-исследование к книге. Подготовивший издание швейцарско-немецкий дуэт Татьяны Хофман и Сюзанны Штретлинг предлагает новый взгляд на травелоги Третьякова, который заметно отличается от привычного нам исследовательского языка. Ученые даже рассматривают тексты как попытку постколониального письма, при этом антиколониальный проект легко оборачивается литературным колониализмом, когда биографию иностранца писатель, по собственному признанию, использует «как шахтер, зондируя, взрывая, скалывая, отсеивая, отмучивая».
Последняя книга Третьякова, о пяти путешествиях в Чехословакию, вышла незадолго перед арестом автора в палате Кремлевской больницы, куда он попал с нервным срывом. Его осудили и расстреляли как японского шпиона — горькая ухмылка истории по отношению к писателю-путешественнику, который не подозревал, к чему приведет его любовь к географии.
Сергей Третьяков. От Пекина до Праги: Путевая проза 1925–1937 годов. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020.