Небольшие надежды

Чем ближе к концу декабрь, тем больше соблазна, подводя с бокалом в руке итоги 2020-го, попробовать убедить себя: ладно, год как год. Не без утрат, но и не без приобретений. Все так, но все же — не то чтобы год как год. Несколько раз было по-настоящему страшно. За движением стрелок на часах Судного дня следил Иван Сухов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Много чего случилось в уходящем году впервые. Начнем с того, что агентство ООН по здравоохранению никогда еще не оказывалось сильней всех национальных правительств, как избранных, так и тиранических. И не добивалось почти полной остановки на несколько недель вечного двигателя мегаполисов повсюду в мире. Их пустые карантинные улицы создавали ощущение, будто мы не просто смотрим апокалиптическое кино, а оказались внутри кадра.

Сильно ограниченные в размахе Рождество и Новый год всюду проходят без нас. Мы в 2020 году почти мгновенно лишились привычного мира, в котором полет на самолете в другую страну был как поездка на автобусе к родственникам в другой район города. И никто не протестовал: были в 2020-м моменты, когда и поездка на автобусе представлялась испытанием.

Никогда — или, по крайней мере, уже давно — столь многие люди не поступались так безропотно своими правами, которые так недавно считались фундаментальными и неприкосновенными,— от права покинуть жилище до выбора, где и как провести вечер.

Никогда до сих пор удаленная работа и дистанционное обучение не становились повседневной необходимостью. Некоторые аналитики считают, что небывало усилились государства, проведя глобальный тест по применению практик киберконтроля в объеме, с которым до сих пор были знакомы разве что уйгуры Синьцзяна. Но и уцелевшие компании давно не получали такой власти над работниками: в преддверии крушения целых секторов экономики работники были счастливы сменить вольготный офис на ненормированный рабочий день в малогабаритной квартире, иногда — в компании домочадцев. Перед работниками к концу первого полугодия удаленки сгустилась перспектива антиутопии, в которой они трудятся, не покидая комнаты, пищу обеспечивает доставка, а смену впечатлений — интернет-симуляторы. То, что казалось малопривлекательным вариантом будущего, для миллионов людей стало настоящим. Хотя еще год назад дистанционная работа ассоциировалась с ноутбуком под пальмой у кромки моря. В 2020 году мы видели, как жители кромки моря отталкивают друг друга, чтобы попасть на последний эвакуационный борт в Москву, стоически разворачивающую тысячи резервных инфекционных коек.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Уже давно с такой остротой не вставал вопрос о доступности лекарств.

Когда стих первый приступ паники со скупкой впрок гречки, тушенки и туалетной бумаги, выяснилось, что из аптек исчезли все препараты, используемые для терапии коронавируса, а заодно еще несколько десятков.

Правительство старалось исправить дело, но в декабре у многих все еще уходил из-под ног пол, когда они слышали «нет» провизора. А с ограничением перелетов тихо остановился трафик поставок иногда жизненно необходимых иностранных лекарств, которые граждане обеспечивали сами.

Болеть вдруг стало даже не то чтоб дорого, а смертельно опасно, причем не только в России. Всюду в мире клиники, перепрофилированные под задачи борьбы с пандемией, ограничили предоставление плановых услуг. Несмотря на героизм врачей, уже первые «дуновения» коронавируса привели к коллапсу системы здравоохранения в регионах победней. А этому «дефолту», который казался немыслимым для большинства людей, знакомых с со здравоохранением эпизодически, сопутствуют расчеты, не исключающие перспектив голода — отнюдь не только там, где он давно стал рутиной.

Страх за жизнь впервые за несколько десятилетий глобально повлиял на политику: часть тем, вчера бывших в центре повестки, перестали замечать, а на то, что видно, смотрят иначе.

Давно уже не возникал выбор, ставящий под вопрос собственно гуманизм, как он понимался в мире после Второй мировой и после трансформации, связанной с исчезновением СССР: лечить ли зараженного старика, если он с большой вероятностью умрет, или отказать ему в некоторых медицинских процедурах, чтобы иметь возможность помочь пациенту помоложе с шансами повыше? Спасать ли группы риска, если забота о них ставит под угрозу общую экономическую безопасность и состоятельность? Может ли гуманистическая борьба с дискриминацией служить оправданием для грабежей, поджогов, насилия, унижения полицейских, пренебрежения законами и правом собственности?

Было еще много «никогда». Никогда еще политики Запада не пользовались законной возможностью опустить «железный занавес». Никогда отношения России и Запада не отходили дальше от кажущегося теперь невероятным уровня рубежа тысячелетий. Давно уже не проникало это похолодание с уровня политиков на уровень обычных людей: мир обменов, поездок, семейных дружб, трансграничных любовей и совместных предприятий не то чтобы исчез, но стал словно призрачным.

Мир словно откатился на 40 лет: давно не росли так страхи, связанные с опасностью ядерной войны и другими формами глобального саморазрушения.

При этом каждое из этих «давно» и «никогда» никого не сплачивало. Наоборот, карантин мгновенно отделил сторонников максимальных ограничений от тех, кто требовал их немедленного снятия. Сторонники и противники ношения масок — последних хватало даже ввиду очередей в реанимацию «Коммунарки» — компенсировали нехватку аргументов кулаками. В местах, которые десятилетиями ассоциировались со стабильностью и благополучием, оппоненты по широкому кругу вопросов в прямом смысле слова брали друг друга на прицел. А глядя на все это в новостях, били друг друга наотмашь те, кто видел в американских выборах подтверждение институциональной устойчивости Штатов, и те, кто не мог не заметить некоторых проблем с репрезентативной демократией.

В России было как-то заметней, что сражения кипят в основном перед глазами обычно молчаливого, а теперь еще и деморализованного большинства. Красноречивей всего это после обнаружения следов запрещенных боевых ядов в организме оппозиционера Алексея Навального. Очнувшись, политик, по сути, впервые публично обвинил действующего российского президента в планировании покушения на убийство — но национального скандала, которого едва ли можно было бы избежать при любом исходе разбирательства, не произошло. Как, собственно, и разбирательства. Те, кто сразу поверил в версию отравления, крушили тех, кто доказывал его невозможность, и наоборот.

Неопределившимся после публикации записи звонка политика в ФСБ оставалось, кажется, уже только ржать над фонтаном мемов — а заодно над выводами об усилении государства.

Как ни цинично это звучит, способность шутить говорит о том, что мы защищаемся. В общем-то, и сами споры — способ защиты. Не от событий вокруг: спор, носить ли маску, не защитит ни от заражения, ни от штрафа за ее отсутствие, ни от экономических последствий пандемии. Скорее, от крайне неуютной необходимости признать, что мир перестал быть комфортным: он оказался очень уязвим, а мы в нем — голые, каждый со своим «цифровым следом в милю длиной».

Это вроде было очевидно и без ковида, но это нелегко принять, особенно после нескольких десятилетий почти непрерывного глобального роста, сформировавших у пользователя на редкость уютную модель отношений «я и мир». От россиян с их, мягко говоря, травматичным новейшим опытом можно было бы ожидать и большей готовности к турбулентности — но к хорошему, видимо, быстро привыкаешь, а «тревожных звоночков» не хочется слышать, даже когда они звучат уже как труба архангела.

2020-й напомнил, с какой легкостью рушатся высокоорганизованные системы, и намекнул, как глубоко, вообще говоря, может зайти разрушение. Он поставил под сомнение то, что долго казалось несомненным — по крайней мере, в той части мира, к которой относит себя Россия: ценность и надежную защищенность человеческой жизни; право на относительно благополучное будущее при условии приложения определенных усилий. Оптимистической модели мироустройства, возникшей к концу ХХ века, больше нет. И это, конечно, несколько более значительный сдвиг, чем глобальное изменение расписания пассажирских авиаперевозок. Кто до ковида не выражал на русском матерном мысль о явно избыточном воздушном трафике, потея в очереди на досмотр и паспортный контроль? Осторожней, мечты сбываются.

Наверняка сбудутся и мечты о возвращении людей — на улицы, в офисы, в торговые центры и аэропорты.

За неделю до Нового года Москва, вопреки ограничениям, кипела так, словно никогда и не замирала ни на секунду.

Конечно, ухудшения возможны, и они могут быть быстры и значительны. Но без надежды едва ли удастся двинуться дальше. Несмотря на появившуюся привычку жить внутри фильма о конце света, небольшие надежды конца 2020 года — не просто на то, что ни он, ни новый, 2021-й, ни каждый последующий не станет последним. Что сработают вакцины, опустеют реанимации, все вернется, и мы будем рады, что преувеличивали опасность, и удивлены, каким устойчивым оказался мир. Но они еще и на то, что многим удастся наконец понять: как шутят тридцатилетние, самое страшное не то, что мы теперь взрослые,— самое страшное, что взрослые — это мы. Снова «прошло то время, когда будущее было повторением настоящего, и все перемены маячили где-то за далекими горизонтами». Никто не прикроет нас от разразившегося шторма. Никто не решит за нас, надевать ли маску. Никто в ближайшее время не возьмется самонадеянно гарантировать благополучие, порядок и процветание неопределенному кругу лиц. Придется самим браться за дело. Не исключено, что оно будет трудным — но россиянам к такому не привыкать.