«Болезнь №1»

100 лет назад, в начале 1921 года, в стране началась очередная волна эпидемии, появившаяся так же внезапно, как и первая в 1916 году. В распространенном 27 января 1921 года обращении ВЦИК и ЦК РКП(б) говорилось, что она унесла больше жизней, «чем пушки Колчака, Юденича, Врангеля и прочих вождей контрреволюции, взятых вместе». Причем новым ее очагом стали красноармейские казармы.

«Заболеваемость в них весьма высока»

Новая вспышка эпидемии оказалась такой же неожиданной, как и ее начало. Хотя первые сигналы о скорой вспышке болезни приходили в столицу Российской Империи еще осенью 1915 года.

30 января 1916 года на заседании Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства о все более широком распространении тифа заговорили представители Государственной думы.

«Член Государственной Думы А. И. Шингарев,— говорилось в протоколе заседания,— сообщил, что, по его сведениям, в запасных частях, в частности близ ст. Волхов, а также среди военнопленных во Владимирской губернии, развиваются эпидемии сыпного тифа и что таким образом тиф из тыловых частей проникает на фронт, на что и были не раз указания из действующей армии. Опасение это разделял и Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, сообщивший, что помещением запасные части обеспечены крайне плохо и заболеваемость в них весьма высока».

Однако руководитель армейской медицины считал, что ничего страшного не происходит:

«Начальник главного военно-санитарного управления, действительный тайный советник А. Я. Евдокимов доложил, что как во Владимирской, так и в других губерниях, действительно, наблюдаются вспышки тифа, но управлением немедленно принимаются меры, а именно: усиление врачебного состава, улучшение одежды, постройка бань…

Некоторое понижение санитарного надзора в армии объясняется значительной убылью личного состава, которая, однако, к весне будет пополнена ныне кончающими курс выпусками.

Тем не менее заболеваемость в армии и ныне невысока: всего за 14 месяцев, с 1 августа 1914 г. по 1 октября 1915 г., отмечено заболеваний незаразных: внутри Империи — 722 000, в действующей армии — 920 000, каковые цифры, по-видимому, не выходят из норм мирного времени».

А исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал от инфантерии М. А. Беляев заверил присутствовавших на заседании, что «в случаях обнаружения эпидемии в запасных частях Генеральный Штаб приостанавливает временно отправку этих частей на фронт».

Но беженцы, военнопленные, а потом и дезертиры разнесли сыпной тиф по всей России. Так, в сентябре 1916 года из глубокого тыла — Саратовской губернии — ее Санитарный совет сообщал, что зарегистрировал уже более 10 тыс. заболевших сыпняком. Среди них 2859 беженцев, 391 военнопленный, 261 воинский чин, 145 человек медицинского персонала и 6506 местных жителей.

Похожая ситуация складывалась и в других губерниях.

Признать, что эпидемия началась, пришлось и военным.

1 ноября 1916 года главный начальник Петроградского военного округа генерал-лейтенант С. С. Хабалов, отвечая министру внутренних дел А. Д. Протопопову, требовавшему вывести из столицы 181-й запасной пехотный полк, нижние чины которого слишком много и тесно общались с антиправительственными агитаторами, писал:

«Перевод этого полка ныне же в другое место является совершенно невыполнимым, особенно принимая во внимание существующие в этом полку эпидемии сыпного и возвратного тифа».

Особенно быстро тиф стал распространяться в 1917 году, после начавшегося разложения русской армии. С марта по май в среднем из нее дезертировало 34 370 человек в месяц. За первые две недели июля из 5-й армии генерала от инфантерии Ю. Н. Данилова, которая пошла в наступление, бежало 24 тыс. человек. После Октябрьского переворота к середине декабря на Северном и Западном фронтах число оставшихся в строю солдат снизилось более чем на четверть. Десятки тысяч немытых мужчин месяцами добирались до родных мест, заболевая в дороге и заражая все на своем пути.

«Пред лицом новой катастрофы»

Проблемы со снабжением армии, донельзя обострившиеся в начале 1918 года, привели к новой волне дезертирства. Так, 14 января Совет солдатских депутатов 3-го армейского Корпуса отправил в Петроград телеграмму, в которой просил разрешения вывести корпус в тыл.

«Положение корпуса трагическое,— разъяснялось в телеграмме.— Уже три дня как солдаты не получают хлеба. Надеяться на прибытие хлеба нельзя, до сих пор были только невыполненные обещания, между тем как ни в одном магазине корпуса нет зерна… Помимо всего распространяется сыпной тиф… Солдаты массами уходят, удержать их нет сил, не знаю, насколько целесообразно держать солдат голодных, измученных пред лицом новой катастрофы. Выход один — вывести корпус частями немедленно в тыл, хотя бы в Воронеж, где корпус мог бы перенести и принесть пользу, благодаря своей постоянной готовности бороться с врагами революции».

В январе 1918 года эпидемия сыпного тифа добралась до Петрограда. Почти 43 тыс. женщин, детей и больных было эвакуировано из колыбели революции к концу марта. Рабочие, которых обязали оставаться и трудиться, также покидали холодный и голодный город, превратившийся в очаг эпидемии. К апрелю из имевшихся на 1 января 1917 года 773 предприятий 231 закрылось, а общее число рабочих уменьшилось с 351 010 до 143 728. Председатель Центральной коллегии по эвакуации и разгрузке Петрограда большевик А. Г. Шляпников негодовал:

«Что происходит теперь на некоторых заводах и фабриках Петрограда нельзя назвать иначе как мелкой животной трусостью».

Переехавшее в марте 1918 года из Петрограда в Москву советское правительство еще больше обострило жилищный кризис, мучивший Первопрестольную уже несколько лет, после того как тысячи беженцев осели в ней, спасаясь от войны. К этому прибавился топливный кризис. Ни жилища, ни бани нечем было топить — сыпняк и возвратник (так называли возвратный тиф) охватили Москву. В ноябре в городе насчитывалось 922 тифознобольных, за первую неделю декабря прибавилось еще 452 заболевших.

Очень тяжелой была ситуация в Саратове, Туле, Витебске.

20 декабря 1918 года Народный комиссариат здравоохранения выпустил распоряжение о привлечении к трудовой повинности лиц медицинского персонала по всей стране. А 28 января 1919 года Совнаркомом был утвержден декрет «О мероприятиях по сыпному тифу», в котором говорилось:

«Ввиду угрожающего по своим размерам развития сыпного тифа в некоторых местностях Советской Республики Совет Народных Комиссаров постановил:

Обязать все местные медико-санитарные отделы исполнительных комитетов… в трехдневный срок со дня получения на местах этого декрета закончить учет всего медицинского персонала (врачей), фармацевтов, фельдшеров, сестер милосердия, санитаров-дезинфекторов; немедленно привлечь означенные категории лиц к работе по борьбе с сыпным тифом».

Особым комиссиям было приказано немедленно озаботиться поиском помещений под заразные бараки и госпитали. А комиссиям из представителей рабочих организаций и красноармейских частей следовало срочно заняться очисткой жилых и других помещений: ночлежных домов, постоялых дворов, гостиниц, театров, чайных, столовых, тюрем, железнодорожных станций, казарм, сборно-призывных пунктов.

Высший совет народного хозяйства должен был немедленно принять срочные меры «к усилению производства и ремонта санитарно-технических установок и аппаратов (дезинфекционные камеры, гидропульты и т. д.), а также и дезинфекционных средств и материалов». И обеспечить население мылом и бельем.

«Предприняли мыльную кампанию»

По воспоминаниям современников революции, мыло было первым товаром, исчезнувшим с прилавков в 1917 году. Добывали его на толкучках в обмен на продукты или другие товары. И весной 1918 года большевикам пришлось наводить порядок и в мыловарении. Созданный 22 февраля при Совнархозе Центральный мыльный комитет — Центромыло — опубликовал в апреле во всероссийских и местных газетах распоряжение о том, что все мыловаренные заводы РСФСР в течение двух недель должны прислать в Центромыло подробные сведения о себе.

«Владельцы или арендаторы заводов, виновные в неисполнении настоящего обязательного постановления,— грозило Центромыло,— могут быть подвергнуты штрафу в размере 50 000 рублей и заключению в тюрьме на срок до 6 месяцев; принадлежащие же им заводы могут быть по усмотрению Центромыла, закрыты или секвестрованы, а материалы конфискованы».

О себе дали знать около 450 мыловаренных заводов, хотя до революции их насчитывалось более тысячи. Им было приказано выпускать лишь три сорта хозяйственного мыла, мыльный порошок и жидкое мыло для технического и медицинского использования. Заводам, специализировавшимся на выпуске туалетных мыл, так же резко сократили ассортимент — до четырех сортов. На каждом куске мыла и на его обертке следовало указывать название фирмы и ее адрес. Нарушителям этих правил грозили шесть месяцев тюрьмы и 50-тысячный штраф. Ежемесячно заводы должны были отправлять в Центромыло отчеты о своих товарных оборотах. Если они этого не делали, их лишали права на приобретение сырья, которое теперь распределялось централизованно через Центрожир.

Но запас жиров для мыловарения в стране был очень мал, поэтому достичь дореволюционных объемов было невозможно. И мыло вошло в список нормированных продуктов, принадлежащих исключительно ведению Народного комиссариата продовольствия. Большая часть произведенного мыла и порошка предназначалась для Красной армии — 20 000 пудов в месяц, в среднем по полфунта на каждого красноармейца. А для гражданского населения с 15 декабря 1918 года были установлены следующие нормы душевого потребления мыла:

«Простого мыла для городских жителей — 6 фунтов в год; простого мыла для сельских жителей — полтора фунта в год; туалетного мыла для столичных жителей (Москва и Петроград) — 6 кусков в год; туалетного мыла для жителей других городов — 4 куска в год».

При таком мыльном пайке призывы к чистоплотности, лившиеся с многочисленных плакатов и листовок, выглядели прекраснодушием и издевательством. Люди приспосабливались к новым условиям существования по-разному.

«У него выработалась привычка ходить с поднятым воротником — даже у пиджака, потому что в России был постоянный сыпной тиф, и поднятый воротник — шанс, чтоб не заползла вошь, и еще затем, чтоб скрыть чернейшее нижнее белье»,— вспоминал об одном из своих современников писатель Борис Пильняк.

Чтобы отогнать вшей, люди обтирались гвоздичным, анисовым или камфарным маслом, обрызгивали ими обувь, белье и постель. Насыпали себе за воротник, спереди и сзади, нафталин. Носили на спине и на груди мешочки с камфарой, смешанной с нафталином. Те, кто сумел утаить от новой власти хотя бы часть своих накоплений, покупали мыло у спекулянтов.

Московские чекисты, отчитываясь в декабре 1919 года на пленуме Московского совета о проделанной работе, сообщали:

«Были, например, моменты, когда — не так давно — в Москве совершенно не было мыла, что представляло колоссальную опасность, особенно для красноармейских частей, не получивших мыла в то время, как эпидемия сыпняка распространялась все больше и больше. В это же самое время мыло на Сухаревке продавалось совершенно свободно. Мы предприняли мыльную кампанию и, проследив мелких спекулянтов, торгующих мылом, дошли и до главного. Мы открыли целые склады мыла, и товарищи из президиума Московского Совета могут подтвердить, что в то время мы доставляли крупные партии мыла и других продуктов, таким же образом появляющихся на Сухаревке».

«Более страшный враг»

Тиф расползался все шире. Если в 1918 году в европейских губерниях страны сыпным тифом болело 130,7 тыс. человек, то в 1919 году их число выросло до 2 млн 140 тыс.

Самый настоящий ад был на фронтах Гражданской войны. Тиф свирепствовал и в Красной армии, и в Добровольческой, и у Махно.

Председатель Реввоенсовета 11-й армии Я. В. Полуян писал о причинах ее поражения зимой 1918–1919 года:

«Самая главная причина — это эпидемия тифа, по данным медико-санитарного отдела, в начале января с. г. насчитывалось до 40 тысяч больных, ежедневно поступало около тысячи больных. Армия таяла не по дням, а по часам; начальник 2-ой стрелковой дивизии т. Науменко и военкомдив т. Скворцов в своем донесении сообщают, что в дивизии осталось всего лишь 600 штыков. Было открыто 250 лазаретов, весь медицинский персонал был мобилизован, 75% которого выбывало из строя. Медикаментов не было, не хватало медицинского персонала. Можно определенно сказать: не кадеты разгромили армию, а более страшный враг — эпидемия тифа».

25 000 человек потеряла 11-я армия по пути от Кизляра до Астрахани замерзшими и умершими от сыпняка.

Эпидемия тифа разрасталась и в рядах белых. В феврале 1919 года в Екатеринодаре на заседании антибольшевистской надпартийной организации — Всероссийского национального центра начальник управления путей сообщения Э. П. Шуберский сообщил:

«По словам лиц, возвращающихся с фронта из района Грозного, ужасы свирепствующей там эпидемии сыпного тифа не поддаются описанию. Бедствие усугубляется полным отсутствием средств дезинфекции. При таких условиях приходится прибегнуть к героическим мерам. В Грозном имеется до 14 миллионов пудов бензина. Так как его все равно вывезти нельзя, то следовало бы употребить этот бензин на сплошную дезинфекцию всех жилищ, а для проведения этой меры командировать лицо, облеченное чрезвычайными полномочиями».

Поддерживая эту идею, адвокат B. Ф. Зеелер заметил, что сыпной тиф, в смысле опасности, является своего рода большевизмом. Поэтому и бороться с ним надо самым решительным образом, т. е. путем диктатуры. Многие согласились с тем, что необходимо поставить во главе этого дела особого санитарного диктатора, распределяющего средства на борьбу с эпидемией.

Грозненское городское самоуправление на борьбу с сыпным тифом и на продовольствие для пленных красноармейцев получило 500 тыс. руб. За весенние месяцы 1919 года району Минеральных Вод и Пятигорску для устройства лечебных заведений и бань было выделено почти 900 тыс. руб. Главноначальствующему Терско-Дагестанским краем было выдано 2 млн 660 тыс. руб. на содержание больных и раненых добровольцев в местностях, где не было военно-лечебных заведений. Часть этих денег должна была пойти на содержание пленных красноармейцев, находившихся в лечебных заведениях и командах выздоравливающих.

19 февраля 1919 года на заседании Особого совещания при Главнокомандующем вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенанте А. И. Деникине было решено организовать «промочку» всего белья армии, санитарного персонала и служащих на железных дорогах средством, состоящим из креозола или неочищенной карболки, зеленого мыла и нефтяных остатков.

Осенью больных тифом белогвардейцев эшелонами стали переправлять в Крым. Ужасы такого путешествия описал в своих воспоминаниях А. В. Бинецкий, служивший в 1919 году в Добровольческой армии:

«В эшелоне было около 400 чел. сыпнотифозных солдат и офицеров. Санитарное состояние и положение больных не поддается описанию: полное отсутствие медикаментов, холод, голод, грязь и легионы вшей делали свое дело. Ежедневно санитары уносили несколько трупов и складывали в двух задних вагонах как дрова. Эти вагоны ездили с эшелоном и были битком набиты. Все санитары и сестры милосердия переболели тифом, и это время было самое ужасное: трупы умерших оставались лежать по нескольку дней на нарах вместе с больными, печи в теплушках не топились, и, порою, не приносили по целым дням пищи и воды…

Эшелон был похож на мертвый дом: трупный запах и отсутствие признаков жизни придавали мрачный и печальный вид красненьким теплушкам, и только белые тени сестер милосердия да глухие задавленные стоны напоминали, что здесь еще теплится жизнь, что не закончена борьба со смертью».

Разносчиками тифа были и отряды Н. И. Махно.

К осени 1919 года почти половина махновцев была больна сыпняком — это 12–15 тыс. человек.

Деревни, где они появлялись, превращались в лазареты. Санитарами были обыкновенно немцы-колонисты, мобилизованные Махно для несения санитарной службы, или еще не заболевшие крестьяне окрестных сел. Были деревни, в которых только несколько человек стояли на ногах, все же население лежало вповалку.

О последствиях пребывания армии Махно в Александровске городская управа сообщала в Харьков управлению финансов 20 ноября 1919 года:

«Вместе с прибытием масс повстанческих войск, принесших с собою различные инфекционные заболевания и, главным образом, сыпной и возвратный тиф, эпидемия в городе быстро распространилась: все городские лазареты и больницы переполнились больными махновцами, не считая раненых и, по приблизительному подсчету, таких больных насчиталось в городе более 6 тыс. чел., зарегистрированных санитарным отделом управы. Многие из повстанцев, больных тифом, были размещены по частным домам и квартирам… город превратился в сплошной заразный очаг, представлявший из себя нечто катастрофическое в смысле распространения заразы не только в самом городе, но и по всем окрестностям, почему явилось и является, безусловно, необходимым принятие самых экстраординарных мер для подавления и искоренения этого ужасного бича для населения и для войск Добровольческой армии, ныне находящихся в г. Александровске и его районе. Сказанное положение особенно усугублялось совершенным отсутствием в Александровске дезинфекционных средств и вообще медикаментов, почему помощь правительства в этом направлении действительно нужна в самом широком масштабе и срочном порядке».

«Все учительницы мобилизованы»

В 1920 году число больных сыпным тифом в РСФСР, без учета занятых противниками большевиков территорий, выросло до 2 336 300.

Двигавшиеся по железным дорогам отступавшие и наступавшие войска, новые волны беженцев и многочисленная армия мешочников развозили сыпняк по городам и весям. В тупиках неделями стояли вагоны с больными солдатами, в зданиях вокзалов и на платформах по несколько дней жили добытчики продуктов, привозившие домой не только муку, но и заразу.

«Поддерживать санитарное состояние в должной мере,— писал П. Н. Безруких, бывший в 1918–1920 годы заместителем комиссара Северо-Кавказского округа путей сообщения,— не было никакой возможности из-за огромного числа пассажиров и невозможности установить медицинский карантин... Конечно, делалось очень много, иногда значительно больше того, чем позволяли нищенские ресурсы страны. Воинские части мылись в банно-прачечных отрядах, для железнодорожников строили бани земляночного типа. Ввиду недостатка мыла для этих бань приготовляли из древесной золы щелок, организовали вагоны-изоляторы, кое-где наладили сжигание мусора, мыли вокзальные помещения горячей водой с паровозов и паром, дезинфицировали нафтолизолом, формалином и карболкой. Несмотря на все применяемые меры, все же смертность среди железнодорожников была огромна».

Эпидемия разрасталась на Урале и в Сибири. Бороться с ней подчас отправляли самых беззащитных. Так, в начале 1920 года отличился Челябинский губревком, принудительно мобилизовав во многих населенных пунктах на борьбу с тифом всех учителей. В марте и в сводке Самарского губернского военно-цензурного отделения сообщалось о том же:

«Ввиду эпидемии тифа школьные занятия прекращены, все учительницы мобилизованы во вновь соорганизованный эпидемический отряд».

Чекисты отправляли из глубинки в центр анонимные письма, в которых сообщалось:

«Хорошего нет ничего, мобилизовали всех женщин от 18 до 50-летнего возраста. Освобождают только больных и имеющих грудных детей».

Вернувшийся из Сибири представитель Московской румынской коммунистической группы Г. Бокоча, отчитываясь в январе 1920 года о проведенной работе среди военнопленных, докладывал:

«У нас также большая эпидемия тифа — в городе Омске болеют 7 тысяч военнопленных, кроме гражданских; в Челябинске больных еще больше».

Но эпидемические отряды мало что могли сделать. Из-за недостатка топлива бани в городах или совершенно закрылись, или продолжали влачить жалкое существование. В больницах не было сменного постельного белья. Санитарно-технические установки для обработки помещений и одежды отсутствовали.

На западе страны картина была не лучше. Ф. И. Дан, один из лидеров меньшевиков, служивший в 1920 году в резерве Военно-санитарного управления в Смоленске, вспоминал:

«Внимание эвакуационного отдела, в котором я работал, было поглощено, главным образом, вопросом о вывозе и размещении больных сыпным и возвратным тифом. Таких больных было десятки тысяч, и некуда было их деть. Были города, где тифозные валялись сотнями и тысячами на полу, почти без всякого ухода и призора. Были случаи, когда попросту "госпитализировались" казармы, так как обитатели их были сплошь почти больны, а госпиталей для размещения их не хватало, как не хватало и транспортных средств для вывоза. Телеграммы и доклады, летевшие в центр, мало улучшали дело, так как нехватка была во всем».

Несмотря на «нехватку во всем», 14 июня 1920 года вышло новое положение о пайке для особо ответственных и совершенно незаменимых работников центральных учреждений.

Таким работникам полагался один фунт мыла в месяц. Паек распространялся и на членов семьи, находившихся на иждивении сотрудников. Правда, разрешалось выдавать не более 2500 таких пайков в месяц.

Но о народе в Кремле тоже не забыли. 30 сентября 1920 года Совнарком принял декрет «Об обеспечении населения республики банями», в котором говорилось:

«В целях решительной борьбы с эпидемиями сыпного и возвратного и в целях широкого проведения в населении навыков чистоты, Совет Народных Комиссаров постановил:

1. Передать в ведение местных коммунотделов все бани общественного типа и пользования, возложив санитарный надзор за последними на Народный комиссариат здравоохранения и его местные органы.

2. Означенной передаче подлежат все бани, находящиеся в городах и крупных поселениях городского типа, с пропускной способностью не менее 20 человек одновременно моющихся».

Наркомату внутренних дел было поручено «принять через местные коммунотделы и при ближайшем участии здравотделов меры к обеспечению на местах всего трудящегося населения банной помощью путем устройства, переустройства, ремонта и приспособления для этой цели всех указанных выше бань».

Правда, мыло было по-прежнему дефицитом. Но Наркомпрод решил отдавать Центрожиру весь тюлений жир, заготовлявшийся в стране, для производства мыла. А всем мыловаренным заводам, находившимся под контролем Центрожира, позволили заготовлять твердые жиры самостоятельно в пределах твердых цен. Из Ташкента пошли поезда с хлопковым маслом. Предполагалось, что Центрожиру удастся, с согласия Сибирского ревкома, заготовить 50 000 пудов твердых жиров.

В полках Красной армии было приказано создать из красноармейцев «комиссии чистоты».

Они были обязаны наблюдать «за исполнением всеми красноармейцами части необходимых мер личной профилактики, как-то: посещение бань, содержание в чистоте одежды…» и способствовать «всеми мерами срочному устройству бань, прачечных, камер-землянок и т. д.».

«Ввиду отмечаемого в последнее время непосещения назначенными по наряду красноармейцев бань,— гласил еще один приказ РВСР,— Революционный Военный Совет Республики приказывает: посылать в баню не реже как один раз в десять дней обязательно всех красноармейцев, а не только желающих, как это практикуется в некоторых частях в настоящее время… За неточное выполнение сего приказа, командиры, комиссары и старшие врачи войск предаются суду Революционного Военного Трибунала».

«Отмечается возрастающая завшивленность»

Но никакие угрозы не помогали. В январе 1921 года во многих городах, где расположились армейские части, вернувшиеся с фронта, опять вспыхнула новая волна эпидемии. Проблема заключалась в том, что защитников и победителей размещали в малопригодных для жизни помещениях.

ВЦИК и ЦК РКП(б) 27 января 1921 года обратились с призывом ко всем губернским и уездным исполкомам Советов рабочих и крестьянских депутатов, всем губкомам и укомам партии:

«Наступила зима, а с ней вместе появилась и страшная гостья — тифозная эпидемия, унесшая прошлой зимой десятки тысяч человеческих жизней. Наученные горьким опытом, мы должны встретить грозного врага во всеоружии, обратить все наше внимание туда, где тиф находил особо обильную жатву — на красноармейские казармы. Наши красные герои, с беззаветной отвагой дравшиеся на всех фронтах и грудью защищающие всю страну, заслужили наше заботливое к ним отношение, особенно теперь, когда к этому имеется полная возможность».

От местных властей требовали найти для красноармейцев хорошие помещения.

«Были даже случаи,— говорилось в документе,— когда местные власти отказывали в отводе надлежащих помещений как для воинских частей, так и для лечебных заведений, а если и предоставляли, то вовсе непригодные. В результате же тиф унес у нас несравненно больше жертв, чем пушки Колчака, Юденича, Врангеля и прочих вождей контрреволюции, взятых вместе».

А впереди были жертвы голодных тифов 1921–1922 годов. Потом эпидемии тифа начала 1930-х — среди переселенных в нечеловеческие условия раскулаченных крестьян и среди строителей великих строек социализма, также оказавшихся в грязи и холоде.

И даже в витрине социализма — городе Москве — тиф был долгое время непобедим. 3 марта 1933 года Мосгорздрав направил в ОГПУ докладную записку под грифом «Совершенно секретно», в которой сообщалось:

«Эпидемическое состояние Москвы в отношении сыпного тифа на данный период времени следует признать неблагополучным».

В числе причин такого положения указывалось:

«Снабжение мылом населения идет крайне нерегулярно. При обследовании подворном населения отмечается возрастающая завшивленность, объясняемая отсутствием мыла и очередями в банях... В Москве 42 бани с пропускной способностью 21 260 человек, что, конечно, ни в какой степени не удовлетворяет потребностям населения».

Мосгорздрав жаловался также на постоянный дефицит дезсредств и дезаппаратуры и просил выделить особый завод для их изготовления.

В Наркомздраве СССР, понимая всю опасность положения, назвали тиф «болезнью №1» и настоятельно требовали создавать противотифозные вакцины и резерв дезинфекционных средств для армии и населения. Именно поэтому, несмотря на появление отдельных очагов тифа, неизбежных при эвакуации сотен тысяч людей и тяжелых условиях жизни в тылу, удалось избежать широкомасштабной эпидемии во время Великой Отечественной войны.

Ведь любая эпидемия, к борьбе с новыми вспышками которой страна полностью готова, автоматически перестает быть «болезнью №1».

Светлана Кузнецова