Обратно к тысячелетней истине

Самое главное, что случилось с экономикой региона Центральной Азии за последние три десятилетия,— она продемонстрировала то, что она существует именно как целое: ценность внутренних связей и внешнеторговой ориентации, вопреки ожиданиям, преодолела все факторы, которые могли бы разрушить макрорегион. Коронавирусный кризис 2020 года тем временем для Центральной Азии может стать последней проверкой на единство: посткризисные тренды к изоляции акцентируют и для каждой страны этой общности, и для всех вместе необходимость в долгосрочном позиционировании, которое обеспечит Центральной Азии восстановление экономического роста в привычных темпах последнего десятилетия.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Если говорить об основном экономическом тренде постсоветской Центральной Азии как макрорегиона, образующегося Казахстаном, Узбекистаном, Киргизией, Таджикистаном и Туркменией, то главным вопросом, на который еще в ранние 1990-е не было уверенного ответа, был: а есть ли вообще такой макрорегион? Исторически — никаких сомнений: Центральная Азия как культурное и экономическое единство существует, видимо, дольше, чем большая (за исключением, может быть, Китая) часть азиатских культурных регионов, и срок существования Центральной Азии измеряется тысячелетиями. Но в конце XX века вполне было в чем сомневаться: постсоветская Центральная Азия переживала индустриализацию и создание модерных обществ в совсем другой общности — Советском Союзе, и к 1990-м все пять стран и десяток этнических общностей, составляющих их, развивались, в том числе экономически, очень по-разному и часто — в разном направлении. Наиболее предсказуемым и понятным было развитие самой многонаселенной центральноазиатской страны — Узбекистана — даже эволюция Казахстана, специализация которого на горнодобывающей и нефтяной промышленности сложилась еще в СССР, не была предсказана аналитиками. То же самое можно сказать и о Таджикистане и Туркменистане, а в гораздо большей степени — о Кыргызстане: киргизская экономика оценивалась в начале XXI века как потенциально очень сильная.

Экономическое развитие центральноазиатских стран в итоге было поначалу довольно разным, но в итоге после всех кризисов и взлетов к 2019 году начало довольно характерно сближаться — и это, видимо, стоит считать главным доказательством реального существования постсоветской Центральной Азии как экономического и культурного явления. С одной стороны, абсолютно все страны региона на удивление единообразно восприняли идею экономического суверенитета: как бы тесно ни ориентировалась каждая из пяти стран на кого-либо из торговых или инвестиционных партнеров (в разное время, в разной степени и для разных республик это были Россия, КНР, Турция, Иран, в финансовом секторе к этому списку стоит добавить Германию, Великобританию, США и Канаду, в вопросах технологий — Украину и Японию), идеи «сверхтесного» альянса за пределами Центральной Азии ни одну страну не увлекли, и «распада Центральной Азии», восприятия его как чисто географического понятия, в итоге никто так и не увидел. Цементирующей силой для макрорегиона с огромным разнообразием экономических укладов (что общего у крупных городов Казахстана, аграрных предгорий Куляба, промышленности Ферганской долины и хозяйства прикаспийской части Туркменистана?) была в первую очередь достаточно схожая культура, объединяемая господствующей религией и основанной на ней политической культурой, несмотря на то что все центральноазиатские республики остались светскими, а роль ислама в них нигде не напоминала не только Иран, но и Афганистан.

Но не меньшее значение, как выяснилось, сыграли и советские экономические связи. Во многом нам сейчас сложно даже предположить, как это сработало, поскольку это сработало в «слепом», «невидимом» режиме 1990-х. В СССР в принципе не отказывались воспринимать Центральную Азию как единое целое с точки зрения экономики, но специально настаивать на том, что Туркменистан, например, должен быть тесно увязан в хозяйственных вопросах с промышленностью Узбекистана, никому там в голову не приходило. Казахстан с этой точки зрения вообще представлял собой несколько экономических провинций, не так тесно связанных друг с другом, как с близлежащими регионами зауральской России, Ферганской долиной. Из Ашхабада довольно часто было «ближе» до Баку, чем до Ташкента. Если добавить к этому то, что достаточно крупная и амбициозная экономика Турции как раз в этот момент (на стыке тысячелетий) переживала период международной экспансии, успешно замещая там, где это было возможно, российское присутствие, а внутри самой Центральной Азии в переходный период было множество и претензий и вопросов стран друг к другу (они нередко сохраняются и сейчас), то само по себе существование макрорегиона в существующем виде отвечает на большинство вопросов. Центральная Азия экономически не стала ни «российской», ни «китайской», ни «американской»: несмотря на то что такая ориентация для конкретной страны решила бы многие вопросы (например, вопрос об электроэнергии — напомним, проблема с энергообеспечением и инфраструктурой была и остается центральной для региона, ее пока полноценно не удалось решить ни в СССР, ни позже), регион предпочел себя самого.

На деле движение, которое проделали центральноазиатские экономики в постсоветский период, часто недооценивается. Экономический спад настиг после распада Союза Центральную Азию, по оценкам Всемирного банка, лишь в 1993 году и достиг пика в 1994-м, уже в 1996 году рост совокупного ВВП пяти стран Центральной Азии составил 1,9%, а до 2008 года устойчиво превышал 5% в год, на пиках (2004 и 2007 годы) составлявший вполне звездные 8,7%. После 2009 года, по итогам мирового финансового кризиса, развитие было не таким быстрым, но до 2019 года 5% роста было медианой, вокруг которой немного колебался ежегодный прирост ВВП. Развитие региона было неравномерным и отличавшимся и по форме, и по содержанию. В Туркменистане ориентировались в основном на госинвестиции, инфраструктуру и газодобычу. В Казахстане — на нефть и международные вложения, в Узбекистане — на промышленность и химию, доля внешних вложений, в том числе из РФ, была довольно велика. В Киргизии и Таджикистане картина была другой. Тем не менее результаты во многом были схожи. Так, например, к 2015 году региону удалось надежно снизить долю бедных ниже уровня 30% — напомним, в середине 1990-х она в ряде случаев зашкаливала за 70%.

Способ же интеграции не отдельных стран, а Центральной Азии в целом в мировое разделение труда вышел достаточно своеобразным. С одной стороны, Центральная Азия — важнейшая часть центральноазиатской экономики, она уже достаточно существенно интегрирована со всеми странами-соседями в регионе: это явно постсоветский ресурс, это восстановление связей, существовавших всегда. В отношении Европы, частью которой для Центральной Азии является и Россия, регион — единственный потенциальный донор рабочих рук: демография Центральной Азии до 2010-х считалась ее проблемой, после — преимуществом. Для всех соседей Центральная Азия — это, с одной стороны, традиционный (уже много тысячелетий) транзит, с другой стороны — поставщик сырьевых ресурсов, которых здесь достаточно много. И, наконец, Центральная Азия — это предпринимательское сообщество, крайне важное в масштабах Азии как таковой и заметное в мировом масштабе. В известном смысле через него регион вернул себе статус одного из ключевых центров мировой экономической активности, существовавших всегда и всегда многое значивших для мира — это что угодно, но не мировые задворки.

2020 год поставил перед этой общностью еще одно испытание — и с большой вероятностью последнее, хотя и очень значимое. Видимо, мало где, как в Центральной Азии, понимают сейчас, что такое «парад протекционизма» по итогам пандемии COVID-19. Экспорт рабочей силы из региона в течение всего 2020 года был проблемным, как и новые проекты, и перемещения, и многое другое — в итоге прогнозом для макрорегиона по динамике ВВП в 2020 году по состоянию на октябрь было значимое падение почти всех страновых ВВП: от 10% в Киргизии до 2,5% в Казахстане. Торговые ограничения, как предполагают эксперты, будут сохраняться и после пандемии, и как минимум этот фактор не позволит рассчитывать на те же темпы роста в регионе, что наблюдались последнее десятилетие.

Ресурсов для увеличения потенциала роста в Центральной Азии, как полагают в том же Всемирном банке, на национальном уровне довольно много (так, например, Узбекистан, консолидировавший в 2018 году национальную железнодорожную сеть, уже с 2021 года сможет реализовывать гораздо более широкий спектр проектов, в том числе инфраструктурных, чем ранее), но в глобальном смысле их два. Первый: выход на переговоры о создании более или менее единого интегрированного рынка Центральной Азии с населением более чем 100 млн человек — это огромный игрок. Второй: создание и всем регионом, и отдельными странами торговых альянсов с соседями на базе как двухсторонних, так и блоковых соглашений. Кыргызстан уже присоединился к ЕАЭС — крупнейшему постсоветскому торговому блоку, в который входит и Россия. Все страны Центральной Азии так или иначе вовлечены в китайский мегапроект «Один пояс — один путь». С одной стороны, Центральная Азия — это сугубо континентальное понятие: преимуществ морской торговли здесь нет. С другой стороны, это центр континентального баланса экономических сил.

По существу, речь идет о постепенном завершении процесса, начавшегося в 1990-х: Центральной Азии предстоит вернуться уже в современных конвенциях к статусу, которым регион обладал по историческим меркам всегда. Ближайшие несколько лет можно потратить на попытки разъединения и самоизоляции, тем более что поводов для этого будет так же много, как и примеров:— торговая война Китая и США, двух крупнейших экономик мира, наиболее тесно связанных друг с другом, показала, как это бывает, в 2016–2019 годах. Можно — на поиск внутреннего единства — впрочем, это с минимальной вероятностью может стать «центральноазиатский единый рынок» в европейском понимании и даже, видимо, в понимании АСЕАН или Транстихоокеанского партнерства: в Центральной Азии, как показало 30-летие независимости, предельно серьезно относятся к суверенитету. Наконец, можно поставить мир перед фактом, который, по существу, невозможно оспорить: Центральная Азия существует, она такая, какой она предпочитает быть внутри себя, и это невозможно игнорировать — хотя бы потому, что это выгодно и Центральной Азии, и всему миру.

Дмитрий Бутрин