Вчера в Доме кино фильмом Анджея Вайды "Месть" (2002) открылся XIII Фестиваль нового польского кино. Комментирует МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.
Великое польское кино 1950-1980-х годов всегда опиралось на польскую литературу, не менее великую. Она была не только источником драматических коллизий, но и средством национального самоутверждения. После распада советской империи и, соответственно, исчезновения потребности в таком самоутверждении, польское кино заметно поблекло, поблекли и экранизации Мицкевича или Сенкевича, обретшие статус официоза. От "Мести" Анджея Вайды, на первый взгляд, ждать было нечего: ну костюмное кино, ну экранизация пьесы, да еще в стихах, классика Александра Фредро (1793-1876). В конце концов человек, поставивший "Пепел и алмаз" (1958) и "Человека из мрамора" (1976), может снимать что угодно и сколь угодно архаично: бессмертие он себе уже заработал. Однако "Месть" оказалась не скучным наглядным пособием для учеников старшей школы, а вполне себе экспериментом: Анджей Вайда впервые, на 78-м году жизни, снял комедию, что казалось совершенно несовместимым с его трагическим режиссерским темпераментом. "Месть" — это польский вариант ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, то бишь благородных панов Раптусевича и Мильчека, живущих в одном замке и готовых, по меньшей мере на словах, даже на дуэль из-за выстроенной Мильчеком стены и запутанных матримониальных интриг. А между панами мечется этакий ободранный Арлекин с кошачьими усами, слуга двух господ Папкин, симпатичный врун и трус, пытающийся устроить все ко всеобщему удовлетворению. Папкина — и это второй сюрприз "Мести" — уморительно сыграл, причем сыграл вкусно, с явным удовольствием и никогда не впадая в откровенное актерство, режиссер не менее трагического темперамента, Роман Поланский.
Однако хитом фестиваля безусловно станет другая экранизация: "Порнография" Яна Якуба Кольского по гениальному роману Витольда Гомбровича (1904-1969), одному из самых некиногеничных произведений ХХ века. В польской провинции 1943 года мучительно сплетаются паранойя подполья, сексуальная лихорадка немолодых мужчин, завидующих молодежи, скука оккупационного быта. Но Кольский — именно тот режиссер, чей болезненный, чуть юродствующий стиль и чувствительность к провинциальному быту как раз вполне рифмуются с вселенной Гомбровича.
Еще три фильма фестиваля — традиционные для польского кино психологические драмы о переоценке жизни немолодыми героями, возвращении воспоминаний, вторжении смерти в устоявшийся быт. В "Переменах" (2002) Лукаша Барчыка депрессивный и подсевший на психотропные средства герой вторгается в загородный дом сестры своей невесты. В фильме Агнешки Холланд "Юлия возвращается домой" (2002) измена мужа и смертельная болезнь сына переворачивают жизнь канадской дочери польских эмигрантов. А во "Всех святых" (2002) Анджея Бараньски восстает из мертвых считавшийся погибшим возлюбленный героини, боец антикоммунистической Армии Крайовы.
Такая упорная традиционность хороша хотя бы тем, что польское кино бережет свою самость. А попытки голливудизации высмеивает поверхностный, но мастеровитый Юлиуш Махульски в "Суперпродукции" (2003). Совсем как в фильме Барри Зонненфельда "Достать коротышку" (Get Shorty, 1995), кинопродюсером в "Суперпродукции" становится гангстер. Не только, чтобы сделать из своей марухи звезду, но и потому, что ему обидно за низкий уровень польского кино. Об уровне же он узнал из статьи критика, которого чуть ли не под дулом пистолета заставит писать сценарий. Одним словом, Махульский воплотил на экране сладкую мечту и страшный сон всех кинокритиков, которые прекрасно знают, как не надо делать кино, и с радостью бы показали всему миру, как надо, да только смертельно боятся.