«Дети так жить не должны»

В конце февраля на Совете по вопросам попечительства в социальной сфере при правительстве РФ общественные организации и федеральные ведомства намерены обсудить поправки к правительственному постановлению №481, касающиеся дальнейшего реформирования сиротских учреждений. Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская рассказала спецкорреспонденту “Ъ” Ольге Алленовой, почему реформу, начавшуюся в 2015 году, нельзя назвать успешной и чего ей не хватает.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Тогда наши предложения многим казались революцией»

— В 2015-м, когда было принято правительственное постановление №481 о реформировании сиротских учреждений, вы говорили, что часть важных пожеланий вашего фонда не были учтены. Например, вы предлагали ограничить численность детей в учреждении — сначала до 30, потом до 60 человек, но вам говорили, что это нереально и надо подождать несколько лет.

— Нужно помнить, что, когда вносились предложения в самый первый проект постановления №481, у нас в стране было где-то 16 типов учреждений, куда может попасть ребенок, временно или постоянно оказавшийся вне семьи. Из них 13 организаций — для детей-сирот, и эти 13 учреждений находились под тремя разными ведомствами. Так закреплено в Семейном кодексе. То есть младенцы живут в домах ребенка, после четырех лет их переводят в детский дом, школьники без нарушений развития живут в детском доме (раньше часто — в школе-интернате), дети с разными нарушениями — в коррекционных интернатах (их всего восемь типов), дети с глубокой умственной отсталостью или тяжелыми нарушениями — в детских домах-интернатах (ДДИ).

А еще в регионах работают всякие социально-реабилитационные центры, приюты, организации для детей без попечения родителей, которые не являются организациями для детей-сирот. Просто россыпь организаций — и все они подчинялись разным ведомствам — Минтруду (Министерству труда и социальной защиты.— “Ъ”), Минздраву (Министерству здравоохранения.— “Ъ”) и Минобру (ранее сиротами занималось Министерство образования и науки, сейчас — Министерство просвещения России.— “Ъ”). И это не изменилось, они и сейчас им подчиняются.

Если у детей, которых забрали из одной семьи, разный возраст и разные группы здоровья, их разделяют и увозят в разные места. До четырех лет детей везут в дома ребенка, после четырех — забирают из этих учреждений, где они уже ко всем привыкли, и увозят в детский дом. Если у ребенка находят нарушения — переводят в коррекционный интернат или ДДИ и так далее. Многие дети сначала попадают в социально-реабилитационный центр или приют, это первая ступенька в системе, а потом уже распределяются по другим учреждениям. Куча учреждений, множество перемещений ребенка, постоянные разлучения с теми, к кому он привык. Зачем это все?

Мы предлагали не только сделать сиротские учреждения малокомплектными (не больше 20–30 человек в каждом), но и объединить все типы в один, перестать переводить детей из одного места в другое, перестать их разлучать, сократить численность группы, сделать так, чтобы дети жили в одной группе, пока они не вернутся домой или не будут устроены в приемную семью.

И конечно, мы говорили о первоочередной мере — профилактике, о работе с кровной семьей, чтобы ребенок в учреждение вообще не попадал.

Тогда наши предложения многим казались революцией, их обсуждали в учреждениях, в регионах. Сопротивление было большим, и многие наши предложения не прошли. Но нам в правительстве сказали, что нельзя вводить такие перемены резко, нужно это делать постепенно. И что мы к этому все равно в итоге придем.

Когда постановление №481 было принято, впервые в стране все организации для детей-сирот начали регулироваться одним федеральным законом, с общими для всех учреждений условиями, которые четко обозначали, что дети там находятся временно, что задача системы — либо вернуть ребенка в кровную семью, либо устроить его в приемную. И что нужно заниматься реабилитацией и социальной адаптацией детей, а еще надо, чтобы их навещали родные и друзья, и условия жизни в таком временном учреждении должны стать как в обычной семье. Также в постановлении говорится, что дети должны размещаться в ближайшей для них организации для сирот, сохраняя школу, в которую ходили раньше. Детей теперь запрещено переводить из группы в группу и из учреждения в учреждение, группы не могут быть больше шести-восьми человек, и воспитатели должны быть постоянными. Все это с трудом принималось и на уровне федеральных министерств, и на уровне регионов.

— И поэтому не все получилось?

— В некоторых учреждениях до сих пор перемещают детей между группами, хотя это строго запрещено постановлением. Мы это видели несколько раз, говорили с руководством учреждений, объясняли, что они нарушают закон. Но главная проблема в том, что учреждения по-прежнему делятся на типы, поэтому фактически не выполняются требования постановления: устраивать детей рядом с домом, не разделять братьев и сестер, не переводить между учреждениями. Если это дом ребенка, то значит, туда надо размещать детей до четырех лет, а если это ДДИ, то он для детей с умственной отсталостью, а детский дом — для детей школьного возраста.

На предстоящем совете по вопросам попечительства в социальной сфере мы будем снова поднимать эти вопросы. Не знаю, будут ли приняты наши предложения, но надежда есть.

— Почему вообще проблемами сирот стали заниматься три разных ведомства?

Почему реформа сиротских организаций остановилась и что нужно делать дальше

— Так исторически сложилось. С 1930-х годов появилось деление на дома ребенка для малышей, детские дома и школы-интернаты. Дети с инвалидностью и девиантным поведением часто оказывались вместе в так называемых учреждениях для дефектных детей (отсюда пошло название науки, которая ими занималась,— дефектология). В 1960-е, когда возникли коррекционные школы-интернаты в их нынешнем виде, система сложилась окончательно. Когда все это формировалось, не было еще современных исследований в психологии, психофизиологии, люди не знали, что изоляция, разлучение, депривация — все это плохо для детей. Почему решили создавать коррекционные учреждения? Потому что появились первые программы обучения для детей с нарушениями развития. До тех пор дети, которые не тянули общую программу школы, сидели дома, их просто не учили. А когда появились школы, работающие по адаптированным программам, они стали счастьем для многих семей, потому что их дети получили шанс на образование. Их было мало, поэтому туда везли детей отовсюду, оставляли там на пятидневку или на всю четверть. Строили их часто на отшибе — просто так получалось, что их было мало, и открывали их там, где были энтузиасты. И все это возникало ситуативно. Но это не имеет отношения к нашей эпохе! Мы сейчас пытаемся объяснить существование этих учреждений на отшибе цивилизации какой-то сверхлогикой.

«Для ребенка безопасность и стабильность среды — базовая потребность»

— Объясните, почему для ребенка в детском доме важно не перемещаться между группами и учреждениями?

— Мы с вами говорим о детях, которых разлучили с семьей по разным причинам: из-за насилия и серьезной угрозы жизни и здоровью ребенка или потому что родители просто не справились с воспитанием. И если в первом случае, когда я говорю о жестоком обращении, привязанность могла быть нарушена еще в кровной семье, то во втором — ребенок мог иметь полноценную эмоциональную привязанность к родителям. Мы, люди,— биологические существа, полностью зависимые от взрослого до определенного возраста. У нас период взросления долгий, потому что ребенок, пока он маленький, не в состоянии самостоятельно добывать пропитание, защищаться от опасностей, он даже ходить не может какое-то время, и взрослые носят его на руках.

То есть биологическая зависимость ребенка от взрослого — это вопрос его выживания. Если не будет взрослого, который будет его кормить и носить на руках, ребенок погибнет в дикой природе.

Эта зависимость заложила в нас такой биологический и психосоциальный механизм, как привязанность,— потребность ребенка выстраивать индивидуальную коммуникацию с тем взрослым, который о нем заботится. Для ребенка наличие такого взрослого означает: я выживу, меня не съедят, я не замерзну и не умру от голода, потому что вот этот человек, которого я знаю, меня накормит, согреет и спасет от любой опасности. Ребенок выстраивает с этим взрослым эмоциональный контакт, он улыбается на какие-то ласковые слова или интонации взрослого, откликается на его прикосновения, покачивания, кормление. Эмоциональный контакт и привязанность дают ребенку чувство безопасности и стабильности, а это уже является базой для развития — у ребенка начинает развиваться мозг, его познавательная активность растет.

Но когда у ребенка нет такого близкого взрослого, его организм получает сигнал: никто о тебе не позаботится, ты можешь умереть, потому что вокруг опасно. И если разные люди будут брать ребенка на руки, улыбаться ему — его тревога только усилится, потому что это чужие незнакомые люди в опасной среде. Такой ребенок не может выстраивать близкие отношения, он находится в ситуации высочайшего стресса, при котором он просто не может нормально развиваться. Именно поэтому у многих детей в детских домах, по сравнению с домашними детьми, снижен IQ. Это не потому, что они или их родители глупые и необразованные, а потому, что невозможно развиваться в состоянии постоянного стресса. Для ребенка безопасность и стабильность среды — базовая потребность. В нынешних наших сиротских учреждениях эта потребность не обеспечивается.

Когда ребенка переводят из группы в группу, из учреждения в учреждение, от одного воспитателя к другому — это нарушает его базовую потребность в безопасности и стабильности среды.

Как ужесточение правил навредит устройству сирот в семьи

У ребенка постарше это ощущение тотальной нестабильности переходит в осознание, что у него нет ничего своего — ни своего личного взрослого, которому он был бы нужен, ни дома, ни своего угла, кровати, чего-то такого, что связано с его личностью. Повзрослев, такой ребенок испытывает сложности с базовым доверием миру, с самоидентификацией, он потерян, оторван от мира и людей, ему не за что зацепиться.

Мы так устроены, нас формирует среда и отношения с людьми. Вот забрали ребенка из дома, поместили в группу. У него идет долгая адаптация, он медленно привыкает к новой кровати, столу, стулу, новым людям, запахам, звукам. Едва он начал привыкать, мы забираем его из этой группы и перемещаем в другую. А там ему надо привыкать снова. И так — из года в год. Через пару таких перемещений ребенок перестает воспринимать среду и выстраивать вокруг себя отношения с людьми. С каждым разом его личность становится все более нестабильной.

Представьте себе ребенка, который каждый год или два переезжает в новую семью, меняет не только квартиру, но и родителей... Можем ли мы сказать, что ребенок вырастет с сохранной психикой? Нет.

Когда я слышу истории про психологически покалеченных детей в Америке, где они меняют по пять-десять фостерных семей, мне хочется сказать: да, это очень плохой опыт, но разве в наших детских домах не происходит то же самое?

Детям нужна привязанность — просто чтобы выжить. Когда нет нормальной привязанности к близкому взрослому, у них формируется так называемая стайная групповая привязанность между собой, и это очень нездоровое, неадекватное чувство. Потому что ребенок должен ориентироваться на взрослого, который его ведет, который его растит, который передает ему какие-то навыки, правила поведения для дальнейшей безопасной жизни. Дети, которые ориентируются на детей, часто оказываются в ситуации дедовщины, сексуального или другого насилия. Мы часто слышим, что в детдоме старший мальчик насилует, строит остальных,— это происходит, потому что детям нужна хоть какая-то стабильная форма привязанности к человеку, который будет демонстрировать им некое подобие взрослого поведения. Часто именно отсутствие нормальных отношений, которые мог бы выстроить воспитатель с ребенком, приводит к тому, что ребенок ищет кого-то другого старшего, на кого можно ориентироваться и от кого можно получить какую-то защиту. Да, он может побить, сделать больно, но, если надо, он защитит, потому что он постоянный, он всегда рядом, а воспитатели всегда меняются, от них защиты не дождешься.

— Правильно ли я вас понимаю, что ребенок, лишившийся семьи, к которой он привязан, может выстроить привязанность в детском доме к какому-то воспитателю, если это постоянный воспитатель, маленькая группа и ребенок живет в этой группе все время до совершеннолетия?

— Семью не заменит никакой детский дом, даже самый хороший. Нужно делать все возможное, чтобы дети в детские дома не попадали. Я уверена, что при адекватной профилактической работе с семьей, с родственниками примерно половина детей точно не будет доходить до детских домов, а может, и больше. Намного проще будет ситуация. А тех, кто все же попал в детский дом, надо оперативно устраивать в семьи. Но пока они там, пока идет работа с кровной семьей или поиск приемной семьи, дети должны жить в малых постоянных группах с постоянными воспитателями, к которым можно выстраивать привязанность, это даст им ощущение стабильности. Это единственное, что может защитить детскую психику от разрушений.

Крайне важно попытаться сохранить какие-то социальные связи ребенка при изъятии его из семьи. Даже если в семье все было ужасно, если было реальное насилие, но есть братья-сестры, родственники, пожилая бабушка, которая не может забрать ребенка, но готова поддерживать связь,— все эти связи надо сохранять, это поможет ребенку сохранить ощущение стабильности. Когда его разлучают с домом, родителями и всеми близкими людьми, для него это катастрофа, потеря всего привычного мира.

И одно дело, когда мы разлучаем ребенка с одним взрослым, который угрожает его безопасности, а другое дело — когда мы лишаем его вообще всех социальных связей.

И я снова и снова повторяю: надо вести профилактическую работу с семьями. Это первично. И надо «растить» приемные семьи, готовые подхватить детей. А для тех, кто все же попал в учреждение, никаких разделений и перемещений не должно быть.

Мы не можем изо дня в день ломать детям жизни, потому что не хотим заморачиваться с решением вопроса, как нам разделить здания или финансирование.

И мы, собственно, предлагаем внести соответствующие поправки в постановление №481. В нем уже сегодня говорится, что ребенка надо размещать рядом с местом его проживания, сохранять для него возможность ходить в свою старую школу или детский сад. Но на деле соблюсти это требование невозможно, потому что нет единого типа учреждений, они все разные и ждут свой «контингент». Если ребенок маленький, то его отвезут в дом ребенка. Если он больной, отвезут в ДДИ. Поэтому 481-е постановление в этой части никак не реализуется.

Чтобы его можно было реализовать, мы предлагаем упразднить все эти типы учреждений. Вот есть единая сеть сиротских организаций, не важно, кто ее хозяин, важно, что каждая такая организация должна создать условия для возможного приема детей разного возраста и разных групп здоровья. И такая маленькая поправка решит хотя бы эту проблему.

«Ранний возраст ребенка — это не болезнь»

— Если три министерства курируют 16 типов разных сиротских учреждений, то как можно объединить все эти здания, специалистов и кому все это передать?

— Это взрослая организационная проблема, не имеющая никакого отношения к детям. Дети так жить не должны. Но взрослым проще говорить о сложностях передачи здания с баланса на баланс, чем думать о психическом здоровье ребенка.

Понимаете, когда в самом начале мы вносили предложения в постановление №481, нам говорили, что регионам нужно дать время. В этом постановлении сказано, что при желании регион мог упразднить все эти типы учреждений и устраивать детей разного возраста и разных групп здоровья уже в одни социальные организации. То есть закон позволял все это делать, но не требовал этого в жестком формате. В результате регионы этим не воспользовались (только Москва). В Москве несколько учреждений уже функционируют так, как мы предлагали,— там в одних и тех же группах находятся дети разного возраста, разного состояния здоровья. Но даже Москва не сделала это во всех учреждениях. И поэтому даже тут иногда разделяют братьев и сестер, потому что не все учреждения перешли на эту «единую» систему.

А в других регионах еще хуже: один-два ДДИ для детей с тяжелыми нарушениями на весь регион, и детей старше четырех лет везут туда за 100–200 километров, и понятно, что ни мама, ни бабушка, ни родственники не смогут их часто навещать. Или есть один дом ребенка в столице региона — и младенца отвезут туда. Это уничтожает возможность восстановить детско-родительские отношения, и ребенок скорее всего не вернется уже в свою семью. А если бы в случае отобрания ребенок попадал в учреждение рядом с тем местом, где он жил, если бы в такое учреждение брали и маленьких детей, и больших, и разных по здоровью, то братьев и сестер не разлучали бы, их родственники могли бы с ними поддерживать связи, и было бы легче вернуть ребенка в семью или, например, устроить в семью к родственникам.

А еще мы часто сталкиваемся с такой ситуацией, когда потенциальный опекун видит в сиротском банке данных ребенка, хочет забрать его из учреждения, а потом выясняет, что у этого ребенка есть брат в ДДИ или сестра в школе-интернате — и все находятся в разных частях региона. И этому потенциальному опекуну говорят: «Нельзя разделять братьев и сестер, вы должны забрать их всех». Это нонсенс!

Государство их разлучило, разделило, дети годами друг друга не видят, не знают друг о друге — но государству так делать можно. А тут вдруг пришел человек, и ему «нельзя разделять».

Я хочу сказать, что регионам дали время и возможность постепенно изменять ситуацию, но они этим за редкими исключениями не воспользовались. Поэтому пора превращать возможность в обязанность.

— Вы общались с противниками реформы? Кто и почему против?

— Конечно, общалась. Например, некоторые главврачи домов ребенка говорят примерно так: «Как же мы можем маленького ребенка передать в учреждение, где основная масса персонала не медики? Разве это безопасно? Маленький ребенок всегда должен быть под присмотром врачей, кроме того, в домах ребенка в основном больные дети». Однако, по данным на 2019 год, детей-инвалидов среди воспитанников домов ребенка — только 18,6% от общего числа детей, воспитывающихся в этих учреждениях, причем этот показатель за последние годы постоянно снижается.

Но тут дело даже не в этом. Если ребенок родился с инвалидностью, но в семье — мы же не требуем, чтобы у них дома жил врач, мы не отбираем каждого ребенка с особенностями из кровной семьи в детский дом, потому что у него дома нет медиков. Организация, куда временно попадают дети, которые остались без семьи, это по сути дом, где они сейчас живут. Там должна быть грамотная забота постоянных воспитателей, и это не больница. А ранний возраст ребенка — это не болезнь.

Мне говорят: «Родители несут ответственность за своих детей, а кто будет нести ее в детдомах?»

Но если вы считаете сиротские учреждения такими плохими, а их сотрудников такими безответственными, давайте их закроем, и всех детей переместим жить в больницы. Это же безумная аргументация.

Нет никаких объективных причин для того, чтобы дети до четырех лет жили в медицинских учреждениях. Это просто привычка, люди привыкли к такому положению, но логики в нем нет.

Почему профессиональная приемная семья лучше детского дома

Вот дети в ДДИ. Часто это заведение находится на отшибе, в нем собраны 100–200–300 детей с тяжелыми нарушениями развития. Давайте посмотрим по списку, откуда вы этих детей сюда привезли? Со всего региона. Если бы вы каждого устроили в том районе, где живет его семья, то сколько таких детей было бы в том районном учреждении? Один-два. И решить вопрос ухода за такими детьми было бы проще, чем ухаживать за тремя сотнями тяжелых детей, учить их, лечить, социализировать.

По нынешнему закону учиться эти дети должны не в ДДИ, они должны посещать образовательное учреждение. И гораздо проще организовать обучение двух-трех детей с тяжелыми нарушениями в районном учреждении, чем пытаться сделать это для 300 детей в ДДИ, который находится где-то на опушке леса, вдали от городов и цивилизации.

«В моей правильной картине мира нет никаких приютов»

— Какое министерство, на ваш взгляд, должно отвечать за сирот? И готовы ли чиновники этих ведомств к диалогу на такую тему?

— Да, вопрос, кто будет отвечать за сирот и как они будут обмениваться зданиями, остается, но мы предлагаем оставить его на откуп регионам. Может быть, где-то это будет министерство соцзащиты, потому что они в этом регионе сильнее, а где-то — министерство образования, потому что там воспитательная функция лучше развита в учреждениях и есть уникальные кадры, а где-то — министерство по делам семьи. Это не самый главный вопрос, мне кажется. Взрослые могут договориться о том, кто будет управлять. Важно договориться о системе функционирования этих учреждений. Чтобы в каждом регионе это был единый тип учреждений, принимающий разных детей. И нужно написать «дорожную карту» на переходный период — с определением срока, в течение которого эти изменения должны произойти.

Что должно быть в этой «дорожной карте»? Анализ каждого личного дела ребенка, понимание, какие дети там находятся, как и почему они туда попали,— ведь много детей вообще не должны находиться в учреждениях, у них не настолько плохая ситуация дома, и изъяли их, потому что не было своевременной помощи родителям, содействия в оформлении опеки родственникам. Поэтому во всем мире настоящая реформа начинается с выстраивания программ помощи детям и семьям на местах, с услуг, которых не хватает и которые помогли бы ребенку не попадать в учреждение.

Так что кроме унификации требований к временному размещению детей, оставшихся без попечения родителей, мы предлагаем пересмотреть вопрос социального сопровождения семей в кризисе.

Также мы предлагаем проработать вопрос развития профессиональных приемных семей, потому что появление таких семей, готовых временно подхватить ребенка в трудной ситуации и не дать ему попасть в детский дом,— это очень важный шаг в профилактике сиротства.

Наконец, мы должны проанализировать всю сеть учреждений для сирот и детей без попечения родителей, так как не все текущие здания пригодны для помощи детям. Надо ориентироваться на самые маленькие, малокомплектные, рассредоточенные в разных частях региона.

В то же время мы уверены, что не нужно детей, уже живущих в ДДИ, сдергивать с места прямо сейчас. Если они уже давно живут в этом ДДИ — они к нему привыкли, это для них стабильная среда. Поэтому мы должны в их отношении принять все меры к семейному устройству — к родственникам или посторонним людям. А если не получилось, то растить их в этом ДДИ до взрослого возраста — я надеюсь, что к тому времени наши коллеги добьются и выстроят систему сопровождаемого проживания, чтобы эти выросшие сироты перешли не в психоневрологический интернат, а в дом. Но, пока мы их растим и готовим к взрослой жизни, мы должны перестать принимать в эти ДДИ новых детей, а вместо этого временно, до семейного устройства, размещать их в маленьких приютах в их районах. Иначе это колесо никогда не остановится.

— Возьмем какую-нибудь карельскую деревню, из которой до города ехать два часа. Скорее всего, приют создадут в ближайшем городе, а не в деревне, и это все равно далеко для родственников ребенка, особенно если они малообеспеченные. Откуда у сельсовета деньги на свой приют?

— У нас по стране много приютов и социально-реабилитационных центров. Они территориально доступны. Понятно, что, если в деревне десять домов, там не будет никакого приюта — он будет в райцентре.

Как в Молдавии закрыли все интернаты и вернули детей в семью

Я вообще не сторонник приютов. В моей правильной картине мира нет никаких приютов, и на любой территории есть профессиональные приемные семьи, которые готовы не выбирать себе «лучшего» ребеночка по видеобанку, а просто принять на время и прямо сейчас того ребенка, который попал в беду. Неважно, как он выглядит, насколько он симпатичен и какого он возраста. И только когда возникает ситуация неизбежного изъятия ребенка из опасной для него ситуации, а никто из родственников не может его принять, его размещают в эту опорную семью. И пока он там живет, решается вопрос, может ли быть ситуация в семье исправлена, и если нет, его пытаются устроить в постоянную приемную семью. При этом приоритет должна иметь такая семья, которая уже знает ребенка и с которой у него сложились отношения привязанности.

В результате таких действий мы не удаляем ребенка из его среды, он может видеть бабушку и соседку, он не вырван с корнем из привычного ему мира, не перемещен за сотни километров в чужое место.

Вот, собственно говоря, хорошая альтернатива приютам. А еще это прекрасная возможность для многих людей реализовывать свои педагогические способности в приемной семье и получать какую-то оплату своего воспитательского труда на малых территориях. Но я понимаю, что пока это утопия, что приюты и детские дома пока нужны, а значит, они должны иметь максимально человеческое лицо и помогать ребенку, а не создавать ему новые проблемы.

— Вы часто ездили в европейские страны, знаете, как у них устроена система защиты детей. То, что вы предлагаете, вписывается в какие-то общеевропейские рамки?

— Там все устроено по-разному, не везде мне понравилось, в этом смысле у меня нет какого-то заведомого благоговения перед западными институциями. Но, конечно же, там нет системы из 16 типов учреждений, в которые попадает ребенок в зависимости от группы здоровья и случайных обстоятельств его жизни, они размещают ребенка по месту жительства, это принципиальный момент. В каждом городе, муниципалитете есть какие-то стационарные места в маленьких приютах либо приемные семьи, профессионально принимающие детей, пока решается их судьба. В некоторых англосаксонских странах я видела отдельные учреждения для детей с девиантным поведением, детей, находящихся в конфликте с законом. Где-то за рубежом есть отдельные школы-интернаты для детей с тяжелой инвалидностью, но это не школы-интернаты для сирот, а школы-интернаты для всех, то есть там учатся и родительские дети, и сироты, при этом сироты в этой школе не живут, они живут рядом в каких-то маленьких домиках на шесть-семь мест, вместе с воспитателями.

Как в Петербурге создали альтернативу детским и взрослым интернатам

Понятно, что если у вас четверо детей с тяжелой инвалидностью на район, то отдельную школу вы строить не будете, но открыть класс с доступной средой, с одним педагогом, который будет с этими четырьмя детьми заниматься, можно. И не надо говорить про деньги, удобства, кадры. Нужно понять, что мы делаем это в интересах детей. Конечно, удобнее не внедрять реальную инклюзию, она стоит денег и организационных усилий, не открывать нигде никаких коррекционных спецклассов, не обучать дополнительно педагогов, не рекрутировать их в какие-нибудь малые населенные пункты, а просто сделать один интернат на страну и всех туда свезти. Как это и сделали с интернатом для слепоглухих детей в Сергиевом Посаде. Хороший интернат, отличные педагоги, мощные методики, но детей свозят туда со всей страны, они длительное время не общаются с родными.

Дети, выросшие в условиях интерната, потом с трудом могут социализироваться в обществе, потому что они в нем не жили. У них есть опыт жизни в замкнутой среде, но, когда они из этой среды выходят в реальную жизнь, она не соответствует ничему из того, что они знали. Дети, живущие в приюте в своем поселке, ходят в школу, в поликлинику, на кружки, знают местных жителей, выстраивают контакты, это и есть социализация, которая не менее важна, чем образование.