Масленица в подворотне

Режиссер Александр Галибин и художник Георгий Цыпин поставили в Мариинском театре спектакль по опере Николая Римского-Корсакова "Снегурочка". Побывавшему на премьере ВЛАДИМИРУ РАННЕВУ понравилось царство берендеев, но прописать этот народ в Петербурге он решительно отказался.

       Поначалу показалось приторно. На сцене будто нашинковали из билибинско-васнецовских иллюстраций одну пеструю скатерть-самобранку, да еще и обдали кислотноцветным аэрозолем, чтобы придать современный вид. Потом вдруг, каким-то чудесным, уместно сказочным образом, вся эта "тринь-трень мишура" Георгия Цыпина, художника-постановщика спектакля, его коллег — художников по костюмам Татьяны Ногиновой и по свету Глеба Фильштинского, словно гигантская головоломка puzzle, прояснилась наивно-скоморошеским, балаганно-масленичным видеокуражем. Другими словами, вполне вписалась в штатный культурный контекст — лубочный. Где красно — еще краснее, где желто — желтее некуда. Похоже на ошалелую масленичную берендей-party. В финале последние крохи скепсиса растаяли вместе со Снегурочкой, их растопило гигантское медное солнце, сияющее не только над сценой, но, казалось, и над всем зрительным залом нестерпимо великолепно.
       "Снегурочка" явила щедрое пиршество для глаз. Но, будто в противовес усладе взора, уши оставили на голодном пайке редких удачных работ певцов-солистов. Это прежде всего богатый оттенками, ясный и подкупающий своей теплотой тенор царя Берендея (Евгений Акимов) и очень органичная Купава (Елена Ласовская). Их дуэт ("Сказывай, сказывай...") вышел истинным шедевром оперного артистизма. Клянусь, видел слезы на глазах у соседки по ложе. Меня и самого тронули Купавины речи. Зато не слишком задался Мизгирь (Владимир Мороз), представший вдруг мексиканско-сериальным мачо, владеющим всеми оттенками художественного крика. Такой заурядный, шаблонный "плохой парень". Снегурочка же (Ольга Трифонова), разлучница Купавы и Мизгиря, приняла от них обоих всего понемногу: она была женственно-прекрасна и даже артистично-соблазнительна, но не более чем старательное "пропевание" своей партии никак не спишешь на "ледяное происхождение".
       Еще надо сказать — режиссер Александр Галибин придумал, что вся эта история происходит не просто в сказочных лесных-луговых берендейских урочищах, а как бы в мире волшебных чувств, куда можно неожиданно попасть хоть прямиком из петербургского двора-колодца. Время от времени на авансцену опускали декорацию обшарпанной подворотни. И вот, когда в это мрачное петербургское чрево заходил кто-то из оперных персонажей, декорация поднималась, и вместо унылого серого двора взору открывалось все то сладостное буйство форм и красок, о котором выше уже шла речь. А с другой стороны, может быть, все было еще сложнее, может, это была реализована мысль (идеологически слабая и давно утомленная тиражом) о такой петербургской панмистификации, что, мол, двор-колодец — это некое универсальное подсознание мира, куда произвольно помещаются и где совмещаются какие угодно культурные слои и прослойки. Но вряд ли "Снегурочка" Николая Римского-Корсакова, да и вся его музыка есть комментарий к Петербургу. Поэтому лучше было бы Петербургу, если ему этого так хочется, оставить подворотню, а Берендееву царству — ясно солнышко.