Вчера в Русском музее открылась ретроспектива классика отечественного нонконформистского искусства Михаила Рогинского "Прежде и теперь". В залах Инженерного замка представлены работы двух периодов: московского — с десяток картин и объектов шестидесятых годов — и парижского — около 70 полотен девяностых. Выставку уже показали в Третьяковке и нескольких провинциальных музеях, а из Петербурга повезут в Сибирь. По словам куратора Сергея Попова, так завершается "процесс музеефикации Рогинского в России".
Раздел шестидесятых скромен по количеству, но по качеству — чистая антология. "Дверь", "Стена с розеткой", "Пол. Метлахская плитка", "Мосгаз", "Спички 'Снайпер Павлюченко'", "Утюг", "Брюки 'Дураки едят пироги'" — хрестоматийные все вещи, ныне хранящиеся в московском музее "Другое искусство": покойный Леонид Талочкин успел купить их в свою эталонную коллекцию советского андеграунда буквально накануне отъезда художника во Францию. Именно эти монументальные портреты газовых плиток, кафеля, мешковатых штанов, утюгов и примусов, взятых крупным планом, сделали Михаила Рогинского одной из ключевых фигур московского нонконформизма. После однодневной выставки 1964-го в Молодежном клубе Дзержинского райкома комсомола к живописи Рогинского с легкой руки Генриха Сапгира прикрепился ярлык "русский поп-арт". Были и другие авангардные сюжеты. "Метлахская плитка" — холст, расчерченный на ровные желтые и красные квадраты, — казалась образцом геометрической абстракции, вполне в духе Пита Мондриана. А объект "Дверь" и вовсе приобрел статус почти "черноквадратный": сделанный в 1965-м, он выглядит разом и как ответ Марселю Дюшану, и как предвестник соц-арта. Так что если бы все ограничивалось одними шестидесятыми, то музеефицировать тут было бы нечего — бесспорная и славная история.
Другое дело — девяностые. Парижанин Рогинский преподносит сюрприз в виде живописи, рушащей все стройные концепции историков искусства. Тонкий серовато-синий, блеклый колорит — будто советское "прежде" увидено в парижском "теперь" сквозь дымку воспоминаний. Большие многофигурные композиции — сцены на трамвайных остановках, очереди в гастрономах, партсобрания, перекуры и домашние посиделки — напоминают временами ренессансные фрески. "Рогинский — художник с большим запасом классичности", — утверждает Сергей Попов. Впрочем, реалистичности ему тоже не занимать. Кажется, в шестидесятые он только готовился, усердно писал этюды, чтобы сейчас включить их в свою историческую панораму советского образа жизни. Словом, если и вешать какой-нибудь ярлык, так "критический реализм". "Реализм" — по части живописи, а "критический" — по части восприятия ее предмета, того чувства отвращения, смешанного с ностальгией, которое он в зрителе вызовет. Что же до "поп-арта" и "объектов", так ведь знаменитая "Дверь" не была дюшановским "редимейдом": ручка и правда на помойке подобрана, сама же дверь — специально плотнику заказана. А от художника, помимо концепции, — грязный казенный сурик, которым она так любовно, с экспрессией, выкрашена. То есть с живописи все начиналось — к ней же и возвращается.
Только Рогинский "прежде" был всего лишь археологом, специалистом по вещам. А Рогинский "теперь" — историк-антрополог, исследователь повседневной жизни — на вкус, на запах, на цвет. Даже на звук. Потому на многих картинах — надписи, как бы ропот толпы: "Лифт только что починили и опять не работает", "Говорят, в этом году должны прибавить", "Главное, что трамваи редко ходят. — А им-то что? Они на 'чайках' ездят. Постояли бы вот так каждый день на морозе по полчаса. Да после работы". Так что кроме классичности у Рогинского — большой запас сострадания, как у тех же критических передвижников.
АННА ТОЛСТОВА