В прокат вышел «Нос, или Заговор "не таких"» — осуществленная режиссером Андреем Хржановским свободная экранизация оперы Дмитрия Шостаковича по одноименной повести Николая Гоголя «Нос». Эпитет «свободная» в данном случае означает привлечение многих артефактов и документальных материалов, связанных с историей русского авангарда. «Нос» экранизирован в эстетике так и не поставившего эту оперу Всеволода Мейерхольда, но средствами анимации. Об истории этой своей работы Андрей Хржановский рассказал Андрею Плахову.
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ / купить фото
— Известно, что вы подступались к «Носу» давно. Когда в первом приближении возник этот проект?
— Все началось в 1968 году. Мою картину «Стеклянная гармоника» повезли сдавать в Госкино в тот злосчастный день, когда советские танки вторглись в Прагу. В результате фильм был запрещен и на 20 лет отправлен на полку, а я на 2 года отправлен служить на флот. В 1969-м я на три дня попал на побывку в Москву и случайно встретил своего приятеля, кинооператора Женю Чуковского, который был зятем Шостаковича. И он мне сразу же сказал, что Шостаковичу очень понравился мой первый фильм «Жил-был Козявин». Воодушевленный этим известием, я написал письмо Шостаковичу с объяснением в любви к его творчеству и с просьбой разрешить мне экранизировать его оперу «Нос». Сейчас могу признаться, что я слышал только отрывки из этой оперы, а кроме того, отдавал себе отчет в том, что такая постановка была бы нереальна. Но, к моей радости и изумлению, на третий день я получил открытку от Шостаковича, где дословно было написано: «Буду рад, если вы используете мою музыку». Подчеркиваю, это произошло на третий день, то есть за три дня моего отпуска мы успели обменяться с Шостаковичем этими сообщениями.
— Хорошо почта работала.
— Да. С тех пор прошло, как вы можете подсчитать, более полувека. И вот после фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» мы с Юрием Арабовым задумали кинопроект «Мейерхольд». Но хотя этот сценарий участвовал в питчингах и на «Кинотавре», и на ММКФ и подавался в Минкульт, он был отклонен. Говорили: это интересно и высокохудожественно, но нам нужны фильмы военно-патриотического содержания или что-то развлекательное, а то, что вы предлагаете, мы финансировать отказываемся. И я обратился к одному из эпизодов этого сценария: Мейерхольд планировал постановку оперы «Нос» в Большом театре, но этим планам не суждено было сбыться. И вот эту историю я разрабатывал уже самостоятельно, используя инструментарий, связанный с анимационными техниками. На работу над картиной ушло шесть, семь, а может быть, восемь лет.
— На этот раз финансирование все же нашлось?
— Первый транш поступил от Фонда кино, но как раз в это время работа фонда была переформатирована под коммерческие фильмы, а так называемый артхаус был исключен. Мы повисли в воздухе, обратились в Минкульт, мотивируя тем, что уже потрачены государственные деньги, а фильм так и не завершен. Внявши этой логике, Минкульт выделил небольшую сумму для продолжения работы, хотя даже сложения этих двух сумм было ничтожно мало для того, чтобы сделать фильм в том виде, в котором он был в итоге осуществлен. Этим я обязан исключительно Сергею Николаевичу Адоньеву, который профинансировал основную часть бюджета.
— Ваш опыт, как и опыт ваших предшественников, говорит о том, что судьба авангарда в широком смысле слова сложна во все времена, что попытки разработки нового художественного языка встречают сопротивление на всех уровнях: и на политическом, и на уровне финансирования…
— В этой связи хочу напомнить то, чему я, как и миллионы телезрителей, стал свидетелем, смотря церемонию закрытия Олимпиады в Сочи. Было устроено грандиозное шоу, в почетной ложе мы видели президента страны, там же были Берлускони, Янукович… Все были захвачены зрелищем, которое должно было дать понять, что значит российская культура, ее лицо, ее имидж в мировом контексте и в представлениях человечества. И тогда возникли костюмированные фигуры Солженицына, Бродского, Ахматовой, Цветаевой, Гумилева, Пастернака… То есть действительно было явлено лицо российской культуры, и это были не те государственники, которые получали высокие награды и обеспеченную жизнь. Это были страдальцы, которые столкнулись с неприятием своего творчества и жестокими репрессиями. Но почему-то до сих пор никаких выводов власти не хотят или не могут сделать.
— Может быть, вообще национальной идеей для России мог бы стать авангард, родиной которого она по существу является? Даже если не говорить о литературе, театре, изобразительном искусстве, а оставаться в рамках кино. Ведь «русскими брендами», ценимыми и уважаемыми в мире, остаются Эйзенштейн и другие фигуры «первого авангарда», а также условный второй, в центре которого фигура Тарковского. Ваш фильм говорит и об этом тоже, если я его правильно понял.
— Абсолютно правильно, мы в этом плане думаем одинаково. Понятно, что без патернализма государства, без вложения средств серьезного продвижения в этой области быть не может. Тем не менее у власти всегда есть выбор, и вопрос в том, сделает она этот выбор в пользу культуры или нет. Хотя вроде что-то делается: финансируется строительство кинотеатров, идет борьба за привлечение зрителей, но дело ведь не только в этом. Все бросились развивать киноиндустрию и коммерческое кино, но слов «искусство» и «творчество» вы не найдете ни в одной из победных реляций. Нет и серьезных творческих дискуссий.
— Дискуссий действительно не хватает. Вот, например, вопрос для обсуждения. Почему вы чем дальше, тем очевиднее отходите от эстетики классической анимации и движетесь к полистилистике, к монтажу документальных, игровых, анимационных фрагментов?
— Я не ставлю перед собой формальной задачи использовать тот или иной стиль. «Кинотавр» вручил мне приз за вклад в кино с формулировкой «За преодоление границ между разными видами киноискусства». Так вот я никогда не думал, будет ли хроника или какие-то цитаты, все это рождается по ходу работы. Более того, работа над фильмом скорее напоминает акт сочинительства, постоянной импровизации — конечно, при наличии каких-то опорных и незыблемых вещей. Это процесс постоянного движения, развития, изобретения, он и подсказывает те ходы и решения, которые с самого начала не предусматривались. Не думал, например, что буду цитировать в таком количестве фрагменты из Эйзенштейна или рассказ Булгакова, не думал о финале, каким он в итоге вышел. А вообще приверженность этому многомерному стилю возникла еще на фильме «Стеклянная гармоника», когда я решил, что уместным будет использование образов классического искусства, в том числе живописи Возрождения. И тогда Альфред Шнитке, мой великий друг и соавтор, это была его первая работа в анимации, совместил цитаты из барочной музыки, в частности из Баха, и совершенно современный музыкальный язык. И вот он первый произнес тогда это слово — «полистилистика». Это дает огромные возможности для путешествия из одного века в другой, из одного стиля в другой.
— Ваш фильм действительно напоминает путешествие — прежде всего по опорным точкам ХХ века, но в то же время это и путешествие в ХХI век. Ведь вы с самого начала ставите в центр образ символического самолета, в котором собираете знаковых персонажей прошлого и современности. А рядом летят самолеты, названные в честь великих художников авангарда. Этот образ, по-моему, весьма оптимистичен, особенно в наши дни, когда самолеты почти не летают и любое путешествие сопряжено с препятствиями. Что вы с высоты своего опыта ощущаете, испытываете ли вы оптимизм? Движется ли культура вперед, невзирая на все препоны?
— Должен признаться, что мои мысли и чувства, как и у многих других людей сегодня, чрезвычайно противоречивы. С одной стороны, я вижу стремление закрепить и утвердить те нормы и способ общения, которые тянут нас назад. Половина страны без преувеличения являются адептами так называемой крепкой руки и в полный голос твердят о том, что Сталин — это идеальная модель для подражания. Все это я тяжело переживаю и считаю такую позицию безнравственной по отношению к памяти миллионов жертв сталинского режима. С другой стороны, когда на показах «Носа» я вижу молодых людей и их реакцию, я полон надежд и оптимизма. Но для того чтобы эти молодые люди могли вывести страну на какой-то новый этап прогрессивного развития, нужны очень и очень большие усилия и надо много времени. Моисей 40 лет вел свой народ из Египта в землю обетованную, спасал от рабства. А тут, может, и больше понадобится. Думаю, что нужна грандиозная программа просвещения во всех областях: и культуры, и истории, и науки, всех видов знаний и деятельности. Стране, развитие которой определяется чиновниками, а не профессионалами, необходим решительный поворот.
Поэтому финал фильма оказался неоднозначен, к моему удивлению. Эти именные самолеты — если рассматривать их как жест покаяния перед теми временами, которые мы пережили, то да, я вкладывал этот смысл. Необходимость осознания и возможность говорить в полный голос, открыто обсуждать эти проблемы без оскорблений и всяких подлогов, как у нас любят часто делать на телевидении. В таком общении граждан между собой и с властями я хотел бы видеть перспективу.