 |
ФОТО: ВЛАДИМИР БОГДАНОВ  |
Роль поэтического слова, положенного на гитарный аккорд, за какие-то четыре-пять десятилетий изменилась в России кардинально. В середине прошлого века поющие стихотворцы были в чести, но в условной табели о рангах все же стояли как бы в стороне от поэтического мейнстрима. Пение под гитару с точки зрения "большого" искусства — дело легкомысленное, им остается сейчас, когда бардам-юбилярам раздают госпремии и только что улицы их именами не называют. Что уж говорить о 50-60-х, о вечерах в Политехническом музее, о славе, которая обрушилась на Евтушенко, Вознесенского, Рождественского. Позже Всеволод Некрасов так сформулировал тогдашнюю расстановку сил: "Все мы... господа, товарищи, поэты — да, ну и тут у нас еще Булат с гитарой..."
 |
ФОТО: ВЛАДИМИР БОГДАНОВ 1986 год. Дни "Литературной газеты" в Сухуми (слева — Юрий Воронов, в центре — Александр Межиров) |
Булат Окуджава — именно тот человек, которого упоминают в числе своих авторитетов и учителей все нынешние "заслуженные" и "легендарные". Сегодня, как и на протяжении последних лет десяти, из всех отечественных стихотворцев самого близкого контакта с публикой-адресатом добиваются именно поэты с гитарами. Весьма условно классифицируемые как "русские рокеры", авторы гитарной революции 80-х, успевшие уже стать частью государственного истеблишмента, готовящиеся разменять или уже разменявшие шестой десяток, они все еще ухитряются находить верные рифмы, способные достучаться до людей нового российского времени.
 |
ФОТО: ВЛАДИМИР БОГДАНОВ 1992 год. Переделкино |
Скажем, в интернете он фигурирует не иначе, как "один из самых популярных исполнителей России и Польши" — первые переводы песен барда были выпущены в Кракове, там же проводился международный музыкальный фестиваль, посвященный его памяти. Вдова Булата Шалвовича Ольга рассказывала, что эмигрировать он никогда не хотел, но говорил, что если придется, то только в Польшу.
В другой европейской стране — Швеции — нашлась поклонница таланта Окуджавы, для которой популяризация его творчества стала буквально делом всей жизни. Актриса и певица Кристина Андерсон признается: "'На-власт-во-ваться всласть!' — первая фраза, которую я выучила по-русски". Во многом ее усилиями поэзия Окуджавы сделалась в Европе достоянием не только русских эмигрантов. В одном из интервью Андерсон говорила, что, будучи человеком, жизнь которого проходила без серьезных потрясений, она все никак не могла понять фразу из "Песенки о Моцарте": "Но из грехов своей родины вечной не сотворить бы кумира себе". И однажды Окуджава подвел ее к окну своей квартиры в Безбожном переулке и сказал: "Видишь, Кристина, окно в доме напротив — там живет человек, который убил моего отца".
 |
ФОТО: РОМАН МУХАМЕТЖАНОВ 1997 год. Москва, 60-летие Беллы Ахмадулиной (слева, справа — Андрей Вознесенский) |
Но диссидентом Окуджава не был. И хотя его подписи стоят под знаменитыми письмами в защиту Синявского, Даниэля и Солженицына, почти 35 лет жизни он состоял в КПСС. В стихах Булата Окуджавы не было открытой критики Системы. Впрочем, уже само его пристальное внимание к "частному" человеку или, как писали литературоведы, "поэтизация близкого" и "одомашнивание высокого" были достаточным поводом для того, чтобы он стал мишенью для многочисленных выпадов. Что же касается отношений с диссидентами, то помощь Окуджавы чаще всего имела конкретное, предметное воплощение, он просто тихо давал деньги людям, впавшим в немилость у власти.
Когда пришли реформы 80-х, он не вписался в дружные ряды "перестройщиков", но искренне пытался понять происходящее в стране. Кристина Андерсон рассказывала, как во время концерта в Швеции русские засыпали его вопросами о перестройке, о России. "Когда Булат произнес: 'Мы были больны',— вдруг раздались смешки. 'А теперь мы в реанимации',— продолжал он, и стоял уже хохот. Стало так страшно. Но Булат был спокоен: 'Если кого-то из ваших родных смертельно ранят, вы тоже будете хохотать?' Он так просто и так строго это сказал — и стало тихо-тихо. Я этого никогда не забуду! Он защищал Россию и тех, кто остался там".
 |
ФОТО: ВЛАДИМИР БОГДАНОВ 1965 год. День поэзии в Ленинграде |
Окуджава стал одним из первых художников, чей авторитет стала активно эксплуатировать новая российская власть. Поэту дали Государственную премию, включили в комиссию по помилованию при президенте. Он весьма философски относился к тому, что времена, когда барды были "властителями чувств" остались далеко в прошлом, а сейчас он один из нескольких реликтовых мудрецов (в том же статусе были Дмитрий Лихачев и Андрей Сахаров), которых, конечно, показывают по телевизору, но к словам которых не очень-то прислушиваются. Белла Ахмадулина рассказывала, как незадолго до 70-летия Булат Окуджава позвонил ей и с тревогой спросил: "Как ты думаешь, мне не могут насильно дать какой-нибудь орден?"
Каждый раз, когда пытаешься определить, что такое интеллигентность, получается, что гораздо легче не выдумать формулировку, а просто привести пример конкретного человека. Окуджава был эталоном русского интеллигента XX века. Пережив репрессии родителей, не озлобился на страну, а пошел воевать. Но о войне впоследствии говорил мало и неохотно, считая ее жестокой повинностью, воспевать которую может "либо человек неумный, либо если это писатель, то только тот, кто делает ее предметом спекуляции". Он оставался главным своим критиком как в годы всенародной славы, так и в период хрестоматизации, когда в 80-90-е годы всю бардовскую песню сочли анахронизмом, и лишь троицу — Галич, Окуджава, Высоцкий — определили в пантеон классиков. Но несмотря на искреннюю любовь к России, человек в его произведениях всегда оказывался важнее страны. Окуджава со своих осыпавшихся пленок или с CD, на которых переиздано все его наследие, с книжных страниц и из кадров хроники по-прежнему не столько проповедует или исповедует, сколько задает вопросы о человеке. Тем и интересен до сих пор.
В городе записи Окуджавы не продавались. Но в 14 лет я выписала большой диск с Апрелевской фабрики грампластинок. Это был, наверное, один из лучших моих подарков маме. И себе, конечно. Там были и "Заезжий музыкант", и "Прощание с новогодней елкой", и "Живописцы". А может, я путаю, и эти песни были уже на других пластинках, купленных позже. Но они были. И они помогли нам выжить в чужом городе, куда маму занесла геологическая судьба. Я помню, мы сидели вечерами на диване, слушали Окуджаву или читали вслух "Путешествие дилетантов", а потом я говорила маме, что когда вырасту, мы уедем в Москву и будем там жить. И если когда нибудь увидим Булата Шалвовича, то скажем ему, как хорошо, что он есть. В мае 1985 года мне еще не было восемнадцати, а Протопоповский переулок все еще был Безбожным. Я пришла туда с букетом роз. Его не было дома — Окуджава часто сбегал из Москвы в день рождения. Я пришла через год. И еще через год. И еще. Сейчас это, наверное, кажется смешным и глупым, но мне это было важно. Зато я всегда буду помнить, как один раз за все эти приходы, когда я уже собиралась, как обычно, всовывать цветы в дверную ручку, послышалось шарканье тапочек, а потом дверь открылась, и старый человек в большой кофте вопросительно на меня посмотрел. Я молча протянула ему розы, а он тихо спросил: "Кто вы?" "Я — Ника,— сказала я.— Спасибо вам". А потом я выросла. И эта моя личная традиция умерла. А потом умер Окуджава. Последний раз мы его видели на прощании в Вахтанговском театре. У мамы остался томик стихов, подписанный им в "Библио-Глобусе" в 1996 году, и та самая первая пластинка. Ее нельзя слушать — она немилосердно шипит. Но и выкинуть невозможно. А я иногда ставлю кассету и слушаю со своим уже почти двухлетним сыном: "Все мне чудится, что вот, за ближайшим поворотом Короля повстречаю опять". Вероника Куцылло заместитель главного редактора |
