«В банкротстве мы должны быть деликатными, как врачи»

Юридическая фирма РКТ известна на рынке банкротств своим бережным подходом к клиентам — в компании уверены, что усилия юристов должны работать на спасение бизнеса. Способность разработать комплексную стратегию, навыки психологии в работе с владельцами предприятий и agile-подход к управлению персоналом — именно это делает компанию устойчивой, полагает партнер РКТ Иван Гулин.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— За последние пару лет рынок банкротств заметно трансформировался. Какие специалисты нужны ему сегодня — мультифункциональные фирмы, чей штат позволяет обслуживать весь жизненный цикл банкротства, или традиционные игроки? К какой из этих категорий относится РКТ?

— Отличительная особенность РКТ — комплексность и многофункциональность. Комплексность означает, что клиент получает услугу «под ключ»: пришел с проблемой, ушел с деньгами. Многофункциональность заключается в том, что РКТ де-факто работает не только как инструмент, но и как консалтер: если существует возможность избежать банкротства или найти хорошего инвестора — это будет сделано. Мы собрали многопрофильную компанию: специалистов в области права, управления, маркетинга, финансов, аудита, оценки, продаж и многих других. Работа с банкротством требует понимания, как функционирует бизнес, какова конъюнктура и емкость рынка, каков спрос и ожидания целевой аудитории. Мы умеем получать ответы на эти вопросы и способны разработать комплексную стратегию, максимально комфортную как для должника, так и для кредитора.

Еще один плюс РКТ — методы управления компанией. Руководитель скорее действует как наставник, нежели как начальник, а сотрудники выстраивают свою деятельность самостоятельно, но с высокой степенью ответственности за результаты. То, что менеджмент именует «agile-подходом» в управлении персоналом, интегрировано в нашу корпоративную культуру давно, плотно и органично.

— Кто ваши основные клиенты?

— Мораторий и пандемия сместили акцент в пользу системных кредиторов. Но так или иначе, мы представлены в области инвестиционного банкротства, защиты интересов должников и их бенефициаров в различных отраслях экономики.

— Вы работаете со всеми, кто к вам приходит?

— Добро и зло не существуют в чистом, дистиллированном виде — в нашей сфере уж точно. Мы ведь не занимаемся уголовными делами физических лиц, где приходится работать с убийцами и насильниками (и я хорошо понимаю Михаила Барщевского, который не защищает подобных личностей).

Мы работаем с юридическими лицами в сфере бизнес-ситуаций, и в условиях возникшего конфликта интересов я, как адвокат, в конечном итоге помогаю сторонам (как правило, бывшим партнерам по экономическим отношениям) выйти на разумный компромисс. Но если клиент обращается к нам с целью скрыть следы преступления и придать легитимность похищенному — мы такой проект не возьмем.

— Без каких профессиональных навыков реализация банкротных проектов сегодня невозможна?

— К сожалению, банкротство всегда сопровождается стрессом, поэтому знание основ психологии — неотъемлемая и важная часть нашей профессии, поскольку мы работаем с людьми.

А лучшее описание навыков успешного юриста, на мой взгляд, опять-таки дал Михаил Барщевский: «Адвокат — психолог, артист и только потом юрист…» Оно применимо и к тем, кто работает в банкротстве.

Не менее важно действовать на опережение. Любой успех куда больше зависит от наших решений и поведения, чем от окружающих условий. Всегда лучше самому пойти и оспорить сделку или изучить, за счет чего можно пополнить конкурсную массу, а не ждать, пока за тебя это сделают третьи лица.

— В каких вопросах банкротства вы накопили наиболее обширную экспертизу?

— Я испытываю особенное удовлетворение, когда проекты, находящиеся под моим руководством, в значительной степени направлены именно на оздоровление бизнеса и сохранение предприятия со всеми его социальными обязательствами.

Бывает, что банкротство обусловлено неразумными экономическими причинами. В таких случаях наша команда эффективно выявляет убытки, их последствия и причины, устанавливает круг виновных лиц, а кроме того, может помочь в поиске и возврате активов. К примеру, мы выявили и доказали в судебном порядке схему, по которой десятки миллиардов рублей выводились из фирмы через увеличение уставного капитала дочернего общества. Но имен наших клиентов я вам, конечно, не назову — в банкротстве мы должны быть деликатными, как врачи.

— Насколько справедливо утверждение, что банкротство — это действительно реанимация, способ финансово оздоровить компанию и урегулировать проблему с наименьшими потерями, а не скорая ликвидация, которой так боится бизнес?

— Теория Дарвина гласит: «Выживает не самый сильный и умный, а тот, кто лучше всех приспосабливается к изменениям». Не знаю, прав ли он, но обратного пока не доказали.

На мой взгляд, возможность реанимации в банкротстве зависит от ценности идеи, для которой создавался бизнес, и ценности активов должника. Если идею можно реорганизовать и активы продолжают представлять интерес, то шанс найти инвестора, конечно, есть. К сожалению, практика показывает, что и то и другое бывает крайне редко.

При этом ни один из кредиторов никогда не будет рассматривать банкротство как способ реанимации должника, поскольку для него это попросту невыгодно и требует дополнительных временно-финансовых затрат. Кредиторы стремятся как можно скорее добиться реализации активов, а собственник, как правило, лишен возможности этому воспрепятствовать.

— Что вы думаете об очередной надежде должников — поправках в Закон о банкротстве, разработанных в марте 2020 года Министерством экономического развития?

— Я бы описал их крылатой фразой Виктора Степановича Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Наш законодатель оторван от реальности — достаточно посмотреть, что он сделал, с 1 января текущего года освободив банкротов от уплаты НДС. Он не только остановил хозяйственную детальность должника, но и создал условия, при которых ожидания кредиторов на удовлетворение требований уменьшились.

Новый законопроект разрабатывали те же люди, и я не понимаю, как можно называть его «надеждой должников». Да, взамен процедур финансового оздоровления и внешнего управления вводится процедура реструктуризации, но это юридическая техника. Должник по-прежнему зависит от кредиторов, он не может навязать им свой план реструктуризации. Каких-либо принципиально новых положений, которые помогли бы должнику, в проекте нет, а все предлагаемые инструменты — конвертация долга в акции, замещение активов — есть и в действующей редакции закона.

— Как вы считаете, институт банкротства в целом эффективен в России?

— Мы часто слышим, что доля удовлетворенных требований кредиторов не превышает 5%. В этом виноваты плохой закон, неэффективные реабилитационные процедуры и текущая модель торгов, ангажированность арбитражного управляющего и многое другое. Нет, институт не эффективен.

Так, исследования эффективности реабилитационных процессов, которые проводились в США и Европе, показали их несостоятельность по сравнению с ликвидационными процедурами. И этому есть объяснение: сложно найти инвестора, который захочет работать с должником, находящимся в процедуре банкротства. Такой инвестор потребует дополнительного обеспечения, что явно не отвечает интересам кредиторов должника. В конце концов, непонятно, как можно заставить старую идею, для которой создавался бизнес, по-новому работать на обветшалых рельсах: кредиторы вряд ли согласятся на глобальное перепроизводство, и выходит, что реабилитация — это всего лишь способ приостановки продажи имущества должника.

— Есть ли какие-либо острые вопросы в банкротстве, которые заслуживают внимания законодателя?

— Есть. К примеру, вопросы по трансграничной несостоятельности, банкротству членов предпринимательских групп и холдинговых структур.

У нас был кейс, связанный с банкротством промышленной группы, производившей строительные материалы. В один круг с заводом входили юридические лица с правами на земельные участки, карьер по добыче нерудных материалов, инженерную и транспортную инфраструктуру — всего в периметре группы их было пять.

На повестке дня встал вопрос, что делать со всей группой. Решение напрашивалось само собой: имеющиеся нематериальные активы (патенты, лицензии) нужно сохранить, все ресурсы важно консолидировать и передать одному лицу — значит, проводим замещение активов! Не смогли. Действующее законодательство не позволяет провести эту процедуру на базе имущества нескольких должников: пришлось продавать его на совместных торгах, и в результате нематериальные активы были попросту утрачены.

Другой случай: кипрская компания владеет недвижимым имуществом в России, работает исключительно на территории РФ и является должником российской кредитной организации, то есть фактически отвечает всем общепризнанным мировым критериям, необходимым для проведения банкротства иностранного юридического лица. Вроде бы все хорошо: для банкротства в России никаких препятствий. Но не тут-то было! Закон не содержит специальной нормы, которая бы регулировала аспекты трансграничной несостоятельности юридического лица. И по этой причине арбитражные суды отказывают кредиторам в банкротстве иностранных компаний.

— Каких структурных изменений не хватает рынку и решение каких проблем могло бы изменить ситуацию?

— Все очень просто: законодатель должен научиться прислушиваться к профессиональному сообществу, а не руководствоваться только мнением «кабинетных» теоретиков и бесконтрольным «порождением» новых законов. Необходим рабочий механизм для общественных обсуждений предлагаемых изменений, а также контроль за соблюдением действующих законов. Посмотрите, как профессиональное сообщество арбитражных управляющих отреагировало на предстоящие изменения закона о банкротстве — их мнение просто проигнорировали.

— Что бы вы посоветовали предприятию, которое приняло решение инициировать процедуру банкротства? Какие риски и аспекты стоит оценить перед принятием такого решения?

— Главное — действовать без спешки. Знаете, есть такая пословица: «Воробьи торопились, да маленькими уродились».

Важно провести аудит финансового состояния и деятельности компании в целом — такая оценка может существенно снизить риски бенефициаров. Если решение все же принято, необходимо начать гораздо строже относиться к сделкам и платежам компании. К примеру, выдача займа дочернему предприятию может стать триггером для привлечения к субсидиарной ответственности. Разумеется, в период ухудшения финансового положения нежелательна продажа активов, в крайнем случае она возможна только по рыночной цене.

— Играют ли юристы с арбитражными управляющими на разном поле? И что предпринять бизнесу, если выясняется, что арбитражный управляющий действует в интересах оппонентов?

— Конечно, играют. И цели у них разные: арбитражный действует в интересах «должника, кредиторов и общества», тогда как юристы — в интересах своего доверителя. Тенденции судебной практики таковы, что арбитражный управляющий всегда обязан занимать проактивную позицию, в то время как юристы вправе вести себя пассивно.

Что делать, чтобы добиться независимости арбитражного управляющего? В зависимости от ситуации модель поведения можете быть агрессивной или медиативной, на ее выбор влияет много нюансов. Экономический эффект от агрессивной реализации сопоставим с игрой в рулетку и, на мой взгляд, беспроигрышная модель — идти договариваться с оппонентами.

— Существует ли в банкротстве слабое место, промедление в котором может дорого обойтись кредиторам?

— Надо держать руку на пульсе. Как бы банально это ни звучало, но своевременное обращение с заявлением о банкротстве может существенно повлиять на ожидания кредитора. Ну и, конечно же, нужно активно участвовать в самой процедуре и максимально содействовать управляющему. Банкротство — это всегда командная работа, и чем слаженнее команда, тем лучше результат.

— Бывали случаи, когда вам удавалось создать прецедент, притом что практика складывалась не в вашу пользу?

— Приведу одно из недавних дел: нам удалось доказать, что сделка может быть признана недействительной, даже если формально отвечает требованиям закона. К примеру, внесение денежного вклада в уставный капитал дочернего общества может быть неравноценной сделкой, причиняющей вред кредиторам.

— При условии, что экономика России еще три-пять лет останется на текущем уровне, что будет с рынком банкротных услуг? Ждать ли нам консолидации и роста вертикально интегрированных банкротных холдингов?

— В последнее время консалтинг проигрывает инхаус-юристам, клиенты стараются решать юридические вопросы самостоятельно. Квалифицированные кадры это понимают и уходят из консалтинга, поэтому спрос на «классических» юристов будет неизбежно падать.

В то же время рынок услуг качнется в сторону консолидации различных компетенций — на это повлияет не только общая экономическая ситуация, но и реформирование института банкротства. Сложно представить, как управляющий будет в одиночку сопровождать банкротную процедуру.

— Появились ли у вас новые направления практики, которым вы уделяете больше внимания, концентрируете на них максимум усилий?

Рынок юридических услуг в сфере банкротства был и остается чрезвычайно волатильным — во многом из-за влияния, которое пандемия и нестабильная экономика оказывают на бизнес-процессы. Мы ожидаем, что наши «банкротные» услуги, конечно, будут востребованы.

Вместе с тем мы недавно получили статус представителя владельцев облигаций и намерены развиваться на рынке капиталов в этом новом для нас направлении.

— Расскажите, пожалуйста, о стратегии поведения РКТ в эти очередные для нас кризисные времена.

— В ближайшее время она вряд ли изменится: мы будем продолжать развиваться в сфере несостоятельности и укреплять свои позиции на рынке юридических услуг. Вероятно, усовершенствуем тактику: продолжим повышать эффективность, применять гибкую ценовую политику, развивать сотрудничество с клиентами, искать и привлекать «звезд» банкротного рынка.

Интервью взяла Юлия Карапетян