Эта жизнь, конечно, в розовом свете. Во всяком случае, в живописи. Во всяком случае, у Каналетто. Когда на Пьяцце и Пьяцетте, на мостах, на набережных — пестрая праздничная толпа, когда лоджии и террасы захвачены беспрестанным маскарадом. Когда розовеют в лучах ослепительного солнца фасады и отражающие их воды, но резонер чичероне не упустит случая напомнить про последние, предзакатные дни Венецианской республики. И вот уже тень легла на кружевные стены палаццо Дукале, и вот уже сапоги наполеоновской гвардии топчут ранее никому не покорявшуюся землю — конец. Смерть Венеции.
Но Эрмитаж цветной жизни не обещает — обещает черно-белую гравюру: почти сотню листов знаменитых венецианцев XVIII века. Каналетто, Гварди, Мариески. Обещает лучшее из последних изобретений итальянского искусства, сделанное под занавес, на излете его всеевропейской гегемонии и славы, — ведуту. Парадные городские виды — туристические открытки из эпохи треуголок и фижм, из времен Кановы и Казановы. Вот регата на Канале Гранде. Вот дож плывет на резном буцентавре обручаться с морем. Праздники, в которых теперь находят легкий привкус поэтической меланхолии. На первый взгляд виды точные в мельчайших деталях — до завитков волют на каждой капители, что твоя фотография, — так как делались с помощью камеры-обскуры. Но верить ведуте — все равно что верить кокетливой карнавальной маске. Обманная ведута рождением своим обязана театральной декорации, оперному заднику с намалеванным на нем умелым перспективистом роскошным дворцом, на фоне коего объяснялся в любви примадонне сладкоголосый кастрат. И, как оперный любовник, ветреная красавица ведута насквозь фальшива: пускает пыль в глаза, зазывая гондолами и карнавалами падких до развлечений — что в XVIII, что в XXI веке — туристов.
Эти туристы, вместе с королями, послами, их свитами, аристократами, банкирами и нищими, монашками и куртизанками, коломбинами и арлекинами, труффальдинами и "калиострами" и прочим стаффажем, населяют передние планы городского пейзажа, заполняют площади и задворки, являясь непременным атрибутом любой ведуты. Вот они же как бы в фотоувеличении, отдельные сценки, выхваченные из толпы, — на офортах с картин Пьетро Лонги и Джандоменико Тьеполо. Глазеют на слона или носорога; гогочут над шутками Пульчинеллы; дурят друг друга на карнавале; отплясывают менуэты; флиртуют с актрисами; лечатся у лекарей-шарлатанов от болезней, приключающихся вследствие опасных связей. Словом, создают образ той жизни, которой не было и в помине уже в начале XIX века — так что приходилось ее симулировать изо всех сил, — но ради которой до сих пор все едут и едут в Венецию.
АННА ТОЛСТОВА